Но в целом, конечно, нет другого занятия, которое нравилось бы мне больше. Отец написал тебе о моей книжке, в которой рассказывается о руинах сасанидских дворцов?[118] С момента публикации на нее было довольно много положительных рецензий, что радует, если принять во внимание трудности, связанные с ее написанием. Конечно, теперь, оглядываясь назад, я вижу, что могла бы написать ее глубже, подробнее и намного лучше, но – совершенству нет пределов, как сказал бы отец.


Она не упомянула о своей надежде, что хорошие отзывы приведут к увеличению продаж, а следовательно, к соответствующим авторским отчислениям. Но пока этого не произошло, ей предстояло написать отцу, чтобы попросить еще денег. Не то чтобы состояние дома Викери серьезно расстроилось от подобных трат. Она просто была немного смущена тем, что потеряла контроль над своими расходами. Мод пожалела, что у нее нет кружки горячего чая, которую можно было бы подержать в руках, чтобы согреть их, но Гарун и другие слуги уже спали, и ей не хотелось их будить.


Она представила себе Натаниэля – таким, каким в последний раз видела его девять месяцев назад на похоронах матери в Линдхерсте: понурым, в черном костюме с чужого плеча, который был ему слишком широк. Его одолжил ему Фрэнк, каждый год прибавлявший в весе. Натаниэль нес гроб вместе с отцом, Джоном, Фрэнсисом, сводным братом Антуанетты и еще одним дальним родственником, которого попросили быть шестым. Мод смотрела, как он выполняет эту обязанность с подобающей случаю торжественностью, в то время как сама она спрашивала себя, действительно ли смерть матери ее огорчила. В последний год жизни Антуанетта погрузилась в еще большую апатию. В июле она слегла с простудой и уже не встала. Ее болезнь не имела четких симптомов и не поддавалась диагностике. Пять врачей один за другим ставили ей самые разные диагнозы, от истерии до водянки и от анемии до злокачественной опухоли. Они перепробовали всевозможные средства, пытаясь ее вылечить, от пиявок и крепкого мясного бульона до настойки опия и ванн с вулканическими водами[119], но все без толку. Один из докторов, третий по счету, отвел Мод в сторонку, прежде чем от его услуг отказались, и произнес: «Мисс Викери, боюсь, ваша мать не поправится, если в ней не пробудится воля к жизни». Отец пришел в ярость, когда она ему об этом сказала. Мод было тяжелее всего смотреть на его страдания, связанные с болезнью жены. Лично ей казалось, что доктор не так уж не прав. Антуанетта лежала, обложенная кружевами и стегаными одеялами из гагачьего пуха. Мод казалось, мать сдувается, с каждым днем уходя все глубже и глубже в подушки, испуская запахи розовой воды, нашатыря и несвежего дыхания. Мод провела с ней многие месяцы, читала вслух, подавала нужные вещи, покорно составляла компанию. Необходимость отложить намеченные путешествия раздражала ее настолько, что она боялась сойти с ума и поэтому решила практиковать сознательное раздвоение личности. Она начала с того, что принялась читать романы и стихи, которые больше всего нравились Антуанетте. Однако больная выказывала так мало признаков удовольствия, что Мод в конце концов перешла к классикам и историческим сочинениям. Часто она начинала читать вслух, но спустя некоторое время обнаруживала, что переключилась на чтение про себя и понятия не имела, в какой момент это произошло. Но когда она виновато поднимала глаза на мать, то находила ее вперившей затуманенный взор в пространство. По всей видимости, той было все равно. Кожа Антуанетты становилась полупрозрачной, такой же бледной, как ее водянистые глаза. Руки безвольно лежали на одеяле, а нежно-розовые ногти походили на раковинки, истонченные приливом. Иногда, когда Мод открывала рот, намереваясь спросить, не нужно ли Антуанетте чего-нибудь, слова замирали на языке. Бóльшую часть времени мать и дочь проводили в молчании.

Именно Мод обнаружила, что Антуанетта умерла, тогда как служанка, вошедшая разжечь огонь в камине и раздвинуть шторы, решила, будто хозяйка еще спит. Но Мод, едва появившись в комнате больной и поморщившись от спертого воздуха, сразу все поняла. Что-то переменилось. Она не могла сказать, что именно. То ли у матери отсутствовало дыхание, которое Мод неосознанно замечала раньше, то ли все просто стало чересчур неподвижным, но девушка поняла сразу, что осталась в комнате единственным живым существом. Слова утреннего приветствия замерли у нее на губах, и Мод слегка помедлила, осмысляя происшедшее. Она чувствовала себя удивительно спокойной и отстраненной. Потом она подошла к затененной стороне кровати. Волосы Антуанетты разметались по подушке, несколько локонов прилипли ко лбу. Глаза были закрыты. Мод впервые заметила длину и красоту ее отливающих золотом ресниц на покрасневших веках. Она должна была собраться с мыслями перед тем, как выйти и рассказать о случившемся домочадцам, а также протелеграфировать отцу в Лондон. Стоя посреди комнаты, она выжидала, пока не появились приличествующие моменту ощущения печали и горя, сменившие наконец чувство облегчения, которого она стыдилась. Теперь все было как должно.

И когда она помогала оглушенному горем отцу организовывать похороны, ей опять пришлось изо всех сил сосредоточиться на приличествующих случаю чувствах, и только. Она была вынуждена подавлять волнение и радость в предвкушении встречи с Натаниэлем, который должен был приехать в Англию, узнав о несчастье. Фрэнк и Джон прибыли в Марш-Хаус первыми, с женами и маленькими детьми. Те, казалось, обожали свою тетю Мод и все время забирались на нее, хотя сама она совершенно не знала, как себя с ними вести. Она любила прикосновения их липких пухлых ручонок и теплых тел, когда они сидели у нее на коленях, и ей нравился исходящий от них сладкий запах. Эхо тикающих часов, изводившее Мод, когда она была маленькой, продолжало преследовать ее, и поэтому она любила слышать вопли ребятни, сотрясающие тихий Марш-Хаус, и тот характерный топот, который издают малыши, готовые в любую секунду упасть. А когда приехал Натаниэль, худой и усталый, с загорелым лицом и грязными ногтями, душа Мод ушла в пятки, да так, что ей едва удалось вымолвить приветствие. Он принял ее заикание за проявление горя и крепко обнял. Когда юноша снова уехал, буквально через несколько дней после похорон, Мод стала паковать вещи. Она очень не хотела оставлять отца одного, несмотря на его неоднократные заявления, что повзрослевшая дочь должна идти своей дорогой, но ей вдруг сделалось совершенно ясно, что оставаться в Марш-Хаусе без Натаниэля решительно невозможно. Лишь путешествия могли сделать ее жизнь выносимой.

Мод отложила незаконченное письмо Натаниэлю в надежде, что события следующего дня помогут заполнить пустые страницы, при этом она прекрасно сознавала, что никогда не сможет поведать в своем послании о том, что действительно важно. Простыни и одеяла были тяжелыми, но совсем не согревали. Из-за холода Мод несколько часов лежала без сна. В ее нынешнем путешествии выдалось много подобных ночей, и она знала, с какими мрачными мыслями и тяжелым настроением встанет на следующий день. Она привыкла бороться с унынием при помощи бодрящего кофе, а когда ее пробирал озноб, девушка спешивалась и быстро шла рядом с лошадью, пока кровь в жилах не начинала течь быстрей, согревая ее. В это время Гарун и другие слуги смотрели на нее хмуро. Они знали, что им не подобает сидеть, когда хозяйка идет, но и покидать седла им не хотелось.

В большинстве мест на Востоке, где она побывала, ее встречали со смесью вежливого почтения и недоумения. Эта иностранка была так мала ростом и так юна, но ездила одна во главе свиты, вполне подобающей высокопоставленному лицу. Некоторые местные шейхи проявляли подозрительность и не хотели ее принимать, считая шпионкой, но ей всегда удавалось склонить их на свою сторону, прибегнув к лести на безупречном арабском либо с помощью рекомендательных писем от британского консула, английского правительства или местных властей. Этими бумагами, оказывающими магическое действие, ее снабжали «нужные» друзья отца, как однажды иронически окрестил их Натаниэль. Тем не менее она понимала, что влияния ее отца недостаточно, чтобы поладить со всеми английскими чиновниками и местными властями: многие либо начинали противиться путешествиям Мод, либо недоумевали, узнав о ее желании их предпринять. Хорошо еще, что со смертью матери прекратились требования выйти замуж. Хоть одной темой для споров стало меньше.

На следующий день они приехали в Мхин, успев к ланчу. Пока слуги ходили на базар за провизией, она посетила губернатора. Ланч, которым тот угощал, оказался затяжным официальным мероприятием, церемонии и любезности во время которого значительно превосходили жирную баранину с пресным рисом, но встреча была необходима, чтобы получить разрешение на посещение руин древней Пальмиры[120] – конечной цели путешествия. При этом один из людей губернатора, по имени Хабиб, должен был ее сопровождать. Мод возмущало его присутствие, но с такими условиями властей часто приходилось мириться как с неизбежным злом. Когда снова пошел дождь, Хабиб с несчастным видом завернулся в одеяло, после чего начал изливать в ее адрес нескончаемый поток жалоб и оскорблений. Мод сразу догадалась: бедняга думал, будто она не понимает арабского. Девушка потихоньку улыбнулась, довольная собой. Недели, проведенные в пути, закалили ее – она страдала от холода и недосыпания, но ни разу не позволила слугам ощутить свое превосходство. Так что нежелательный спутник был ей даже на руку – она скорей умерла бы, чем дала этому человеку повод уличить ее в слабости.

– Думаю, наш милый Хабиб жалеет, что не остался дома в постели с женой, – заметила она Гаруну, который ехал рядом.

– А мне кажется, его жена должна быть довольна, что он здесь, с нами, – невозмутимо ответил Гарун, и Мод рассмеялась.

В конце дня, когда они спешились и разбили лагерь, она повернулась к Хабибу и медовым голосом осведомилась на безупречном арабском: «Надеюсь, сегодняшняя поездка доставила вам удовольствие?» Мод со злорадством наблюдала, как бедняга сперва пытался ей что-нибудь вежливо соврать и лишь потом, к вящему своему огорчению, осознал, что она прекрасно поняла, какие гадости он говорил про нее весь день. Мод ушла в свою палатку, чтобы с чувством удовлетворения выпить чашку чая, которую налил ей Гарун: она проучила Хабиба и показала, что недооценивать ее нельзя.