Кэтрин Уэбб - Девушка из Англии

В конце вечера Чарли вывел Джоан из столовой под понимающие взгляды и подмигивание соседей по столу. Он взял ее ладонь в свою, а затем просунул ее руку себе под локоть. Этот жест Джоан понравился, хотя и прозвучал тревожным звоночком. Она почувствовала себя странно, вдруг осознав, что, кроме Рори и членов семьи, ни один человек не прогуливался с ней подобным образом. Они отошли на некоторое расстояние от жилых домов и оказались в темноте. Чувствуя беспокойство, Джоан сняла руку с локтя Чарли и отступила назад.

– Не надо паниковать. Погляди наверх, – велел Чарли. Он полез в карман за сигаретой, а потом стал нашаривать в нем спички. В это время Джоан откинула назад голову и уставилась на звезды. Их было больше, чем она когда-либо видела. Они казались лучезарным ковром, освещающим все вокруг, не имеющим ничего общего с булавочными головками, усеивавшими английское небо. Млечный Путь был огромным и серовато-лиловым, перекинувшимся с одной стороны неба на другую. Джоан смогла рассмотреть все семь Плеяд, тогда как раньше видела их не больше пяти. Необъятность свода и его звездность вызывали головокружение. – Это что-то, не так ли? – тихо произнес Чарли. – Единственная стóящая вещь, которую я признаю за пустыней: здесь лучшее на земле ночное небо.

– Красиво. Никогда не видела ничего подобного.

Падающая звезда вспыхнула и погасла над их головами, а потом, несколько секунд спустя, еще одна. Джоан хотела было посоветовать Чарли тоже посмотреть вверх, но потом решила сохранить это для себя. Желание, которое она думала загадать, отказывалось облекаться в слова. Тогда она представила себя храброй и свободной, пожелав оставаться такой всегда.

Когда звезды принялись вращаться от выпитого пива и оттого, что она слишком долго стояла запрокинув голову, Джоан оглянулась на Чарли и улыбнулась. Он молча предложил ей сигарету, и она ее взяла.

– Мать терпеть не может, когда я курю, – призналась Джоан. – Она говорит, это плебейская привычка. И от нее образуются морщины у рта.

– Что ж, Джоан, ты больше не ребенок. Посмотри, где ты находишься! Вспомни все правила, которые ты нарушила. Что бы твоя мать сказала об этом? – спросил он.

Джоан не ответила. Воспоминание о матери вызвало смешанное чувство любви и обиды. Она ощутила тоску по дому, такому безопасному, и ее впервые посетила мысль, что и он может оказаться капканом. Джоан улыбнулась и покачала головой, а потом Чарли шагнул к ней, положил руку ей на щеку, и поцеловал. Пару секунд девушка не сопротивлялась. Ее пленили твердость его губ, столь непохожих на губы Рори, и жесткая щетина над верхней губой и на подбородке. А еще понравилось, как он прижался к ней и приоткрыл рот, чего Рори никогда не делал. Его язык имел вкус пива и сигарет. Впрочем, она тоже пила пиво и курила. Но Джоан ощущала и неповторимый вкус его самого, незнакомый, приятный. Как и его запах, который она вдыхала, и тепло руки, касающейся ее кожи. Поцелуи Чарли стали настойчивей. Он крепко обнял ее, и Джоан напряглась, дав решительный отпор, несмотря на то что ее пронзила волна желания. Потом она отстранилась и вырвалась из его объятий. Мысль о доме, в который она сможет вернуться, уплывала все дальше и дальше. С Чарли никакого безопасного места быть не могло.

– Прекрати! – сказала она.

– Что случилось? Джоан… я просто хочу… – Он продолжал удерживать ее в течение еще нескольких секунд, но, когда Джоан не расслабилась, он разжал руки.

Она отступила и с силой толкнула его в грудь:

– Я сказала, прекрати!

– Ладно, ладно – я остановился, не правда ли? – сказал он. – Не нужно на меня нападать.

– Что это ты делаешь? Я помолвлена! Ты знаком с моим женихом!

– Знаю, но…

– Вообще-то, меня предупреждали на твой счет. Боже, значит, ты именно ради этого организовал поездку? Я думала, ты сделал это просто из доброго расположения… Но ты решил, что этим купил меня, да? Думаешь, я теперь что-то тебе должна?

– Нет! Все не так. Просто…

– Просто что?

– Просто ты мне нравишься, вот и все. И я думал, что нравлюсь тебе. – Чарли затянулся сигаретой, и в ее слабом свете она увидела, что его лицо нахмурилось, а глаза отведены в сторону.

Он выглядел смущенным, раскаивающимся, и Джоан почувствовала, что гнев стихает.

– Что ж, даже если ты мне и вправду понравился, это ничего не значит, понятно? Я помолвлена и скоро выйду замуж за человека, которого люблю, – выпалила она.

Чарли посмотрел на нее в недоумении:

– Но ты не можешь на самом деле выйти за него замуж, Джоан. Он гомосексуалист. Какой брак у вас может быть?

– Что? О чем ты говоришь? Он любит меня. Рори меня обожает! – Джоан почти закричала в надежде, что, если скажет это достаточно громко, он поверит. Впрочем, ей требовалось поверить самой.

– Джоан… может быть, так и есть. Может, он любит тебя, но не так, как должен. Мы оба видели, что происходило в палатке твоего брата в ту ночь, и…

– Нет! Замолчи, я не хочу тебя слушать! – Джоан приложила руки к ушам, правда лишь на мгновение, потому что тут же почувствовала себя глупо. Ее сердце колотилось так быстро, что она едва ощущала промежутки между ударами. Она хотела разозлиться, как следует разозлиться на него, но скорее испугалась.

– Джоан, мы ведь совсем недавно пришли к выводу, что ты больше не ребенок?

– Тебя это не касается! Понимаешь? Тебя не касается ничто связанное с нами!

Она повернулась и пошла прочь не оборачиваясь, когда он последовал за ней, окликая по имени.

Она прошла в свою комнату и встала спиной к двери, не зажигая света. Ей не хотелось увидеть себя в зеркале: мать всегда говорила, что она выглядит уродиной, когда плачет.

Утром Джоан отправилась завтракать с головной болью и ощущением леденящего ужаса, но Чарли в столовой не оказалось. Питер сообщил, что он уехал на рассвете обратно в Низву.

Горе Джоан усугублялось тем, что она не проснулась вовремя и пропустила рассвет, прозевав, может быть, единственный шанс наблюдать за восходом солнца в пустыне. Слезы навернулись ей на глаза. Она взяла чашку чая, еще теплую булочку и принялась винить во всем Чарли Эллиота. После завтрака она молча села в самолет с чувством невыразимого отчаяния, потому что мир и блаженство, которые она испытывала накануне, теперь отступали с каждой минутой. Остался только вкус поцелуя Чарли, перебивая все остальное. В течение двух часов полета она жадно смотрела в окно, впитывая пейзажи, пытаясь забыть и вспомнить. Питер Сойер, по всей видимости озадаченный переменой в ее настроении, предоставил Джоан самой себе. Они приземлились в Бейт-аль-Фаладже около десяти утра, без происшествий. В лагере оказалось непривычно тихо. Никто не суетился – было заметно, что основные силы перебазировались в Низву. Тишина вызвала у Джоан меланхолическое чувство покинутости. Все закончилось. Она пошла к ожидавшему автомобилю, не слишком таясь от посторонних глаз. Беспечность всегда была одним из ее недостатков.

Тем не менее она возвратилась в представительство с некоторым трепетом. Роберт уже исчез в офисе, но Мэриан и Рори сидели на галерее, заканчивая завтрак. Джоан помедлила, прежде чем к ним выйти, собираясь с духом и репетируя легкомысленное настроение.

– Ах, вот и ты. А мы только что гадали, когда ты вернешься, – проговорила Мэриан, сдвигая солнцезащитные очки на кончик носа и глядя поверх них на Джоан. Она была одета, как всегда, безупречно, и Джоан вдруг обратила внимание на свою запылившуюся одежду, а также на губы, саднящие после поцелуя Чарли. Она нервно вытерла ладони о брюки. – Ты вполне насладилась своим маленьким путешествием?

– Путешествием? – эхом отозвалась Джоан.

У нее вдруг пересохло во рту.

– Да, за ворота Моската?

– О да! Спасибо. Мы провели замечательный вечер с мисс Викери. Но все равно жаль, что пришлось пропустить завтрак здесь. У вас он гораздо лучше.

– Ну, у нас еще много чего осталось, – проговорила Мэриан, протягивая руку к заварочному чайнику. – Чая?

Мэриан поднялась и ушла, оставив Джоан наедине с Рори. Тот был каким-то притихшим, и Джоан поняла, что он не открывал рта с момента ее возвращения. А еще она поняла, хоть и слишком поздно, что ей не хотелось оставаться с ним с глазу на глаз. Отважившись бросить на него взгляд, Джоан, прихлебнув тепловатого чая, заметила странное выражение его лица. Рори выглядел хорошо отдохнувшим. Теней под глазами не было, но почему-то сегодня он казался немного старше: брови нахмурены, между ними небольшая складочка, рот плотно сжат. Это было необычно. У нее возникло тревожное чувство, будто в нем уживаются два человека – одного она знала, другого нет. Она откашлялась и попыталась успокоиться.

– Что-то ты сегодня молчаливый, Рори, – сказала Джоан. – У тебя все хорошо?

– Не уверен, – ответил Рори, глядя на свои пальцы, нервно крошащие корку хлеба. У Джоан возникло щемящее чувство, и она ничего не ответила. – Я пошел в дом Мод сегодня утром, когда ворота открылись. Думал проводить тебя обратно или пригласить на завтрак в маленькое кафе на набережной, где пьют кофе лодочники. – Рори нервно смахнул крошки со стола. – Но конечно, тебя я там не нашел. Ночевать ты у Мод тоже не оставалась. – Он посмотрел на нее, но она отвела взгляд. В голове не шевельнулось ни одной мысли. – Итак, Джоан, ты собираешься рассказать, где была и с кем?

Дорогой Натаниэль, – написала Мод, – я сегодня встретилась с удивительным человеком. Ему, должно быть, лет сто, если не больше. Он с гордостью показал мне руины базилики пятого века, в которой жил, а я не осмелилась спросить, сколько времени этот патриарх там провел и помнит ли кого-нибудь из ее строителей! Минутная слабость, но как легко ей поддаться, когда проводишь столько времени в компании собственных мыслей.

Она помедлила, чтобы потереть озябшие пальцы, отказывающиеся держать ручку. «Как твои дела? Как Африка?» Мод остановилась и положила вставочку[116]. Она могла строчить отцу послания, занимающие до пятнадцати страниц убористого текста, описывая все подробности своих занятий и все новое, что узнавала. Была готова без конца сочинять короткие письма Фрэнку и Джону, чтобы держать их в курсе событий, а также посылать открытки с добрыми пожеланиями их женам и детям. Но когда дело доходило до того, чтобы написать Натаниэлю, она с трудом подыскивала нужные слова. Поднялся ветер, от которого холщовые стенки палатки вздымались и опадали, создавая впечатление, будто та дышит. Маленькое зеркальце Мод раскачивалось на крючке, привинченном к центральному шесту, направляя свет масляной лампы то в один, то в другой угол. Ее верный помощник Гарун, приземистый, молчаливый палестинец, которого она наняла в Иерусалиме, застилал ее походную койку с армейской аккуратностью, так тщательно подтыкая одеяла, что иногда под них трудно было залезать, но в ту ночь она их разворошила и накинула на плечи, чтобы сесть за складной стол и начать писать. Воздух был студеный, сквозняк холодил щиколотки. Ступни замерзли, уши ныли, а на кончике носа то и дело появлялась капля, от которой ей было никак не избавиться, несмотря на прилагаемые усилия. «У вас хотя бы тепло. А у нас был сегодня град», – написала она. Они ехали под градом в течение часа, а тот жалил их руки, лица и заставлял измученных лошадей прижимать уши, пока, к вящему огорчению Мод, она не признала своего поражения и не укрылась под группой худосочных дубов, едва ли подходящих на роль убежища. Они потеряли три часа и потому разбили лагерь далеко от города Мхин[117], где собирались пополнить подходящие к концу запасы провизии. Завтрак предстоял скудный, а лошадям оставалось довольствоваться травой, которую они смогут найти ночью. Волосы Мод и теперь были слегка влажными, а голова совсем онемела. Она отложила в сторону вставочку и принялась дышать на сложенные в пригоршню ладони. Лагерь находился в расселине невысокой скалы, в которой тихонько завывал ветер. Эти звуки казались Мод самыми заунывными на свете. Девушка вслушивалась в них, пока ей не почудилось, будто она различает голоса. Ей казалось, она находится в миллионе миль от всех, кто ее знает и любит, в миллионе миль от дома. На секунду она пожелала, чтобы отец был рядом. А еще ей захотелось, чтобы рядом был Натаниэль, – он бы дрожал от стужи еще больше, чем она, поскольку всегда плохо переносил холод. Она могла бы подшутить над ним, обыграть его в нарды, и от этого ей стало бы веселее. «Путешествия, – это вам не одни забавы и развлечения, правда? – продолжила она. – Радости в них случаются не каждый день». Затем эта фраза показалась ей чересчур пораженческой, и она добавила: