Еда была так же хороша, как за ланчем, а пиво лилось рекой. Голос Джоан почти терялся среди гулкого мужского трепа. Она была единственной женщиной в столовой и привлекла к себе несколько любопытных взглядов, но ее присутствие никого не смущало. Чарли много говорил и постоянно шутил, образуя своеобразное поле притяжения для прочих мужчин, у которых явно не было шансов его затмить. Но поскольку Джоан распознала природу этого явления, она не поддавалась силе гравитации, которой не могли противиться остальные. Она вспомнила слова Мэриан о его славе бабника и не удивилась, что он ею пользуется. Девушка поддразнивала Чарли, не желая попасть в его сети, но чем больше пива ей наливали, тем трудней это становилось делать.

– Сколько у вас времени? – в какой-то момент спросил Питер у Чарли.

– Все британские войска должны быть выведены из Омана самое позднее к апрелю, – ответил Чарли. – Правительство выпустило соответствующее постановление. Приближается саммит ООН по Ближнему Востоку, и им не хочется выставлять себя колонизаторами после заварухи с Суэцким каналом. Вы бы слышали, как «Радио Каира» трубит по поводу нашего участия в здешних событиях. Можно подумать, вся британская армия собралась здесь, чтобы притеснять невинных местных жителей. А между тем тут лишь горстка наших ребят, на которых эти черти только и делают, что плюют со своей проклятой горы.

– А нужно ли нам вообще здесь находиться? – спросила Джоан. – Я слышала, мы помогаем султану добраться до нефти, которая ему вовсе не принадлежит. И потом он, по здешним понятиям, не имеет власти над внутренними областями.

Все взгляды устремились на нее, и повисла напряженная пауза, в конце которой раздались смешки, а несколько человек подняли брови. Кто-то даже недоверчиво присвистнул.

– Джоан Сибрук, скажите ради всего святого, кто вам такое сказал? – спросил Чарли, и лицо Джоан залилось краской.

– Никто, – сказала она поспешно. – Просто случайно услышала.

– Что ж, этот никто, пожалуй, прав, – сказал Питер, пожав плечами. – Но кто, по вашему мнению, убедил имама, что нефть принадлежит ему? Кто, как вы думаете, вооружает его бойцов и учит их воевать?

– Не знаю.

– Саудиты, – объяснил Чарли. – А кто, как вы думаете, поощряет саудитов тянуть свои длинные руки через границу с Оманом и продает им оружие?

– Американцы, – вставил австралиец.

– Вот как, – проговорила Джоан, чувствуя себя круглой дурой.

– Это и называется международными отношениями, – пояснил Чарли. – Так всегда с войнами. А чистенький Запад стоит в стороне, чтобы его лидеры могли улыбаться и жать руки перед камерами.

– К черту этих политиков, – вмешался австралиец. – Пей их пиво да не слишком задумывайся обо всей этой ерунде – таков мой девиз.

– Вот именно, – поддержал его Чарли, поднимая свой бокал, и разговор перешел на менее серьезные темы.

Джоан ела молча и раздумывала о том, знает ли Салим о скрытых интересах и жадности, лежащих в основе конфликта, развязанного в его стране. Он говорил о своем желании покончить с внешней зависимостью, освободить народ Омана, дать ему лучшую жизнь. Но он ничего не рассказывал о саудитах или американцах. Ей захотелось раскрыть ему глаза, но почему-то это казалось неуместным.


– Мне хотелось бы кое о чем вас спросить, – несколько позже сказала она Чарли, наклонившись к самому уху. – Как вы думаете, почему Мод говорила такие вещи о вашем отце? Вы подходили к ней снова? Удалось ли вам выяснить, в чем суть дела?

Улыбка исчезла с лица Чарли.

– Я пытался это выяснить, но она просто стояла на своем, не желая развивать данную тему. Сказала, нет смысла разговаривать с человеком, который ее не слышит.

– Вот незадача. Мод из тех, кто действительно может так заявить.

– Так что я понятия не имею, зачем она все это затеяла. Из-за кислого винограда, до которого не смогла дотянуться? А может, дело гораздо серьезней и связано с какой-то давней историей, задевшей ее самолюбие? Но мой отец не лжец и, уж конечно, не вор. Никогда не встречал человека благородней. Его невозможно сбить с пути праведного, а я, видит бог, много раз пытался это сделать, когда был мальчишкой. Он куда лучше меня, – убежденно произнес Чарли.

– Если так, то не важно, что говорит о нем Мод, – сказала Джоан, желая его успокоить.

– Верно. Но мне все равно было неприятно ее выслушивать. Вам, вероятно, повезет больше, нежели мне, если вы попытаетесь выведать всю подноготную. Ведь вы, в конце концов, ее доверенное лицо.

– Что вы хотите этим сказать?

На какой-то миг Джоан пришло в голову, что он как-то узнал о визитах к Салиму.

Чарли поднял глаза и задумчиво улыбнулся:

– Я лишь хотел сказать, что вы ее подруга. Причем, наверно, единственная. А в чем дело? Почему вы так встревожились? Внезапно вид у вас сделался виноватый.

– Да нет, ни в чем, – ответила Джоан, стараясь взять себя в руки.

Чарли усмехнулся и покачал головой.

– Знаете, на самом деле я не думал, что вы согласитесь на подобное путешествие. То есть я знал, что вам понравилась моя идея, но думал, когда дойдет до дела, вы окажетесь слишком благоразумны и честны, чтобы обманывать власти и друзей. Теперь мне интересно, не является ли то, что я наблюдаю, только верхушкой айсберга, – проговорил он.

Джоан улыбнулась, чувствуя, как пиво ударяет ей в голову. Она хотела поведать о посещении Джалали, но вовремя прикусила язык.

– Может, и является, – только и сказала она. Чарли опять рассмеялся. – Папа мне всегда говорил, что нужно быть храброй, – продолжила Джоан. – Наверно, попав сюда, я просто выполняю его волю.

– Он умер? Ничего, что я спрашиваю?

– Все в порядке, я не возражаю. – Язык Джоан внезапно стал сухим, как наждак. – Он погиб в аварии, – с трудом выдавила из себя она. – Или, точней, другая машина врезалась в его автомобиль. Он ехал домой с работы, этот путь он проделывал раньше тысячу раз.

Это случилось в первый дождливый день после долгой засухи, когда дороги были грязными и мокрыми. Она была на месте аварии и видела длинные черные полосы от шин на асфальте в том месте, где другой водитель слишком резко вошел в поворот и не справился с управлением.

– Папа… умер очень быстро. – Она закашлялась. – Так сказал доктор. Он разъяснил, что папа был уже мертв, когда машина загорелась.

Чарли нахмурился и пару секунд смотрел на свои руки, а потом вздохнул. Разговор про автокатастрофу по-прежнему заставлял сердце Джоан учащенно биться, а пальцы сжимались в кулаки, словно все повторялось наяву и она могла еще предотвратить несчастье.

– По крайней мере, хоть в этом можно найти утешение, – проговорил наконец Чарли. – Про Томаса мы не знаем и этого. – Джоан молча взглянула на Чарли и стала ждать, что он скажет дальше. Тот посмотрел на нее, и девушка поняла: он чувствует то же, что и она. – Я имею в виду Тома, моего брата. Он служил в торговом флоте, но погиб на берегу. Это произошло в пабе в Хакни[113]. Надо же ему было там оказаться. В дом попала зажигательная бомба, и тот заполыхал, как факел. Он… они… многие люди оказались внутри в ловушке, когда паб горел, и не смогли выбраться.

– Но от дыма люди теряют сознание задолго до того, как до них доберется огонь, – произнесла Джоан с дрожью в голосе.

Чарли кивнул:

– Да, куда лучше думать, что так и было.

– У вас погибло четверо братьев, – вспомнила Джоан.

Чарли снова кивнул.

– Кенни, Том, Джеймс и Элиас, – поднял четыре пальца Чарли. Его взгляд стал тяжелым и сердитым. – Кто сгорел от зажигательной бомбы, кто утонул, кто погиб в Дюнкерке[114], или, как говорят в тех краях, Дёйнкерке[115], – выпалил он одним духом.

– Мне жаль ваших родителей, – вздохнула Джоан.

– Думаю, смерть Кенни была для них самой ужасной. Ему едва исполнилось десять. Мы все плавали в реке – его подхватило сильное течение и унесло в водослив плотины. Нас всех не оставляла мысль, что мы должны были что-то сделать… Как-то предотвратить несчастье. Меня это касалось в меньшей степени, ведь мне было всего семь. Но Джеймсу и Элиасу пришлось нелегко.

– Ужасно, – только и произнесла Джоан; она знала, что любые слова окажутся лишними. – Ужасно, – повторила она. – А теперь и вы служите в армии. Ваши родители, должно быть, хотели бы уберечь вас от любых опасностей, упаковать в несколько слоев оберточной бумаги и доставать только в особых случаях.

– Совершенно верно. Но в мои планы не входит получить пулю, так что можете не волноваться, – успокоил он Джоан, переходя к обычной своей браваде.

Джоан теперь ясно видела, что это всего лишь средство защиты, и ей захотелось, чтобы он не прибегал к нему так часто.


Олив, Даниэль, Рори и Джоан в какой-то момент прекратили разговаривать об аварии, унесшей жизнь отца. Но Джоан была уверена, что все четверо продолжают думать об этом, что мысль о его смерти по-прежнему преследует их, как преследует ее. Однако каждый раз, когда она пыталась заговорить о случившемся, она наталкивалась на обиженное и напряженное молчание или еще хуже – на слезы матери или на обвинения, что Джоан бередит начавшую заживать рану. «Нет никакой пользы в том, чтобы переживать это снова и снова», – сказал ей Рори в последний раз, когда она пыталась поговорить с ним о гибели отца. Поэтому Джоан прекратила упоминать об аварии, а люди из ее ближайшего окружения перестали спрашивать о ней задолго до этого. Поднимая эту тему, девушка нервничала, опасаясь показаться болезненно зацикленной на ней и чувствуя неловкость собеседников, но ей представлялось неправильным игнорировать событие настолько огромное и значимое. И говорить о нем с Чарли вовсе не казалось проявлением душевного нездоровья. Его это не коробило и не смущало. То, как просто он заговорил о собственных потерях, доказывало, что он понимает мучащую Джоан необходимость выговориться. И это успокаивало. Она хотела продолжить беседу, сама не зная, в каком направлении та пойдет, смутно ощущая, что разговор о ее утрате поможет облегчить горе. Но момент оказался упущен, и Чарли уже махал официанту, чтобы тот принес еще пива.