Это помещение было очень похоже на первое, и в нем находилось еще двадцать или тридцать заключенных. Джоан осмотрелась вокруг и испытала облегчение оттого, что никаких охранников здесь не было. Она принялась искать человека, похожего по описанию Мод на Салима: мужчину лет пятидесяти, выше среднего роста, с длинными темными волосами, красивого и статного. Заключенный, сидящий ближе других, внимательно наблюдал за ней. Через несколько секунд он с трудом встал, потянул за кожаный ремень, чтобы поднять железный брусок, висящий между его лодыжек, и зашаркал к входу. Лицо его было очень худым. Глаза, казалось, остекленели. Когда он заговорил, она не смогла его понять. Многие из его пожелтевших зубов были сломаны. Когда Джоан не ответила, он снова заговорил, и на этот раз она поняла одно слово, которое несчастный повторял снова и снова: «ма». По-арабски «вода». Она покачала головой.

– Салим бен-Шахин? – спросила она, надеясь, что правильно произносит слова. Стоящий перед ней человек словно сдулся. Свет в его глазах погас и сменился угрюмым гневом. Он неопределенно махнул в сторону дальнего конца камеры, а затем вернулся на свое место у стены, с лязгом бросив на пол железную колоду. Джоан, опустив глаза, быстро пошла в указанном направлении. Там она нашла худого, жилистого человека с прядями седых волос, пронизывавшими черную шевелюру. У него были узкий волевой подбородок и длинный нос, темно-карие глаза под черными бровями и редкая борода, не тронутая сединой. От долгого пребывания под открытым небом кожа обветрилась и образовались глубокие морщинки у глаз. Он подходил под описание Мод, к которому добавлялся настороженный взгляд умных глаз. Джоан подошла и присела перед ним на корточки. – Я ищу Салима бен-Шахина, – шепнула девушка так тихо, чтобы слышал только он.

Глаза узника расширились при звуке ее голоса и оттого, что она заговорила по-английски. Он наклонился к ней с нетерпением, сгорая от любопытства.

– Вы нашли его, – отозвался заключенный и уставился на нее с тревожным и напряженным выражением лица. – Кто вы?

– Меня… меня зовут Джоан Сибрук. Я от Мод Викери. Она прислала это для вас. – И Джоан протянула корзину, на которую Салим не обратил никакого внимания.

Они говорили шепотом, опасаясь, как бы их не услышали.

– Но… вы англичанка? Как вы оказались внутри форта? Если вас схватят…

– Этого не должно произойти! – прошипела испуганная Джоан.

Салим посмотрел через плечо в сторону двери, затем снова на девушку, после чего недоверчиво кивнул.

– Благодарю, что пришли. Спасибо за то, что решились ради меня на такой риск.

Джоан молчала. По правде сказать, она до сих пор почти не думала о Салиме. Она, скорей, стремилась не разочаровать Мод, попасть внутрь Джалали, сделать хоть что-то.

– Но кем вы приходитесь Мод? И почему вы в Маскате?

– Я… друг. Подруга. – Джоан спросила себя, действительно ли это так. Иногда ей казалось, что они начинают сближаться с Мод, но порой та казалась загадкой, недоступной для понимания. – Я здесь, в Маскате, чтобы навестить брата. Он армейский офицер.

Салим выслушал это с озадаченным выражением.

– Значит, султан Саид теперь разрешает своим офицерам принимать гостей?

– Ну, не совсем так. У меня есть определенные связи. Я остановилась в представительстве.

– Ясно, – пробормотал Салим, хмуря брови. – Но все равно риск, которому вы подвергаетесь, очень велик. Никакие связи вам не помогут, если обнаружится, что вы не та, за кого себя выдаете. Не знаю, хорошо ли Мод вам это растолковала.

Он говорил тихо, задумчиво.

– Да, я отдаю себе отчет, как рискую, и…

– Очень хорошо, что вы так сказали. – Пару секунд Салим ее изучал, пробежав взглядом по закрытому никабом лицу, потом вновь посмотрел на ту его единственную часть, которая оставалась видна, и наконец улыбнулся. – Вы подвели глаза, как бедуинка, и теперь вас не отличишь от арабки. Пока не заговорите, конечно. Хорошо, что у вас не голубые глаза.

Английский язык Салима был превосходным, хотя говорил он с гортанным выговором, свойственным жителям Омана.

– Я пришла сказать, что они за вас молятся. То есть это делает Абдулла. А мисс Викери прилагает все силы, чтобы добиться вашего освобождения. – Салим задумался над ее словами, потом потер рукой подбородок и повернулся к свету. Под слоем пота и грязи было видно, что его кожа – цвета темной бронзы. – Возможно, она пытается употребить свое влияние на султана, чтобы вам помочь? – решилась наконец сказать Джоан.

Салим, хмурясь, покачал головой:

– Нет у нее никакого влияния. Во всяком случае, на этого султана. Хотя, пожалуй, и прежние к ней не особенно прислушивались. Не знаю, как она надеется помочь мне… – Тень отчаяния пробежала по лицу Салима. – А может, она и не должна этого делать. Судьба человека в его собственных руках.

– Значит, вы признаете себя преступником?

– Преступником? – Он горько улыбнулся. – Мое преступление в том, что я люблю свой народ и ненавижу то, как султан Саид приковывает его кандалами к прошлому, держа в покорности иностранным державам. Мое преступление состоит в желании, чтобы наши дети учились, а больных лечили. В жажде присоединиться к остальному миру, живущему в двадцатом веке, а не оставаться в одиночестве во временах Средневековья. – Его голос стал громче, и некоторые из сидящих поблизости узников обернулись. Веки Салима нервно затрепетали. Он потянулся к корзине, порылся в ней, достал горсть фиников и миндаля и бросил другим заключенным, которые заулыбались и с жадностью на них набросились. – Мое преступление в том, что я не стал молчать, когда султан грубо нарушил суверенитет внутренних районов страны, чтобы забрать нашу нефть, а потом продавать ее своим британским друзьям. Он никогда не обладал законной властью ни в пустыне, ни в горах[86]. Султан утверждает, что нефть относится к внешней политике, а потому подлежит его вéдению. Но что может быть более внутренним делом, чем черная кровь пустыни? Им движет жадность. – (Джоан молчала, не зная, что сказать. Она считала мятежников имама горсткой людей, введенных в заблуждение. Ей и в голову не приходило, что они видят ситуацию по-иному и на законном основании оспаривают право султана на их земли.) – Видите вон того человека у стены? – тихо спросил Салим. Джоан взглянула на мужчину, сидящего на корточках. Его огромный живот свисал между бедрами. – Это жулик, пьяница, жестокое животное, он избил жену до смерти за то, что у нее подгорел ужин. Он проведет здесь три года, а потом выйдет на свободу. А я? За любовь к народу Омана мне, возможно, придется гнить здесь до конца дней. Трудно принять столь тяжелую судьбу, – произнес Салим напряженным шепотом.

– Должен найтись какой-нибудь выход! Нельзя терять надежду.

– Вам легко говорить, вы свободны. – Салим вернулся к корзине, достал оттуда бутыль с водой и опорожнил ее сразу наполовину, украдкой взглянув на сокамерников. – Бог милостив, – прошептал он по-арабски и вздохнул, закрыв глаза. – Саид Шахаб, губернатор Маската, любит помучить узников, – пояснил Салим через пару секунд. – Он говорит, мы должны пострадать за свои преступления. Ему недостаточно лишить нас свободы и достоинства. Этому негодяю нравится томить нас жаждой. Каждый из тех, кого здесь держат, находится на грани сумасшествия из-за недостатка воды.

– Это бесчеловечно!

– Именно. – Он достал стопку лепешек и начал отрывать полоски, отправляя в рот. – Это делает нас слабыми и глупыми. – Нахмурившись, он продолжил изучать содержимое корзины, а затем посмотрел на Джоан. – Письма нет? Ни указаний, что делать, ни других новостей?

– Простите, но… это все, что дала мне Мод. – (Салим в отчаянии откинулся назад, так что его голова ударилась о камень стены.) – Возможно, – проговорила Джоан, – у нее есть какой-то план. Салим… мое посещение должно было вселить в вас надежду. Именно этого хотели они оба. Мод и Абдулла.

– Отец здоров?

– Да, – ответила Джоан. Салим мало походил на пожилого раба Мод, и Джоан решила, что его мать, верно, была оманкой. – Да, это человек недюжинной силы. Он сначала меня напугал. Такой… серьезный. Такой важный. Но теперь он, кажется, со мной свыкся.

Девушка замолчала, сомневаясь, не слишком ли вольно говорит с Салимом об его отце. Внезапно она поняла, что это все никаб. Скрывающая лицо маска давала возможность забыть о хороших манерах. Но Салим довольно усмехнулся:

– В детстве я боялся его рассердить, потому что он мог пригвоздить меня к месту одним взглядом. Но если Мод вас приняла, то и он будет к вам добр. У них всегда так.

В это время в коридоре раздался звук шагов, и вошел толстый человек с лягушачьим лицом вместе с офицером в форме и худым молодым человеком в хлопчатобумажном хаки. Джоан, стоящая перед собеседником на коленях, взглянула на них через плечо, и сердце у нее ушло в пятки. Она покачнулась, потеряла равновесие и плюхнулась на пол. Офицер оказался полковником Сингером.

– В чем дело? – прошептал Салим, не протянув руки, чтобы помочь ей подняться: по мусульманским обычаям это было немыслимо. – Вы знаете полковника? Верней, он знает, кто вы? – (Джоан легонько кивнула.) – Оставайтесь спокойной. Молчите. Он не может вас узнать. – (Джоан судорожно пыталась вздохнуть. Ей вдруг показалось, что закрывающий лицо никаб душит ее. Не хватало воздуха, кровь оглушительно стучала в висках.) – Джоан! Успокойтесь! – зашипел Салим.

– Нет, правда, если людей нужно вот так заковывать в кандалы и лишать их даже матрасов, не говоря о койках, то им следует, по крайней мере, давать воду, когда они хотят пить, – говорил между тем Сингер.

Молодой человек, стоящий рядом с ним, перевел, но толстяк лишь пожал плечами и что-то ответил равнодушным и недружелюбным тоном.

– Он утверждает, что этих людей следует наказать, – доложил молодой солдат. – Говорит, они здесь не для того, чтобы с ними нянчились, как с детьми.

Сингер слегка покачал головой и проворчал: