Затем мимо пронеслась лошадь Натаниэля, скачущая во весь опор. Стремена, свисавшие с пустого седла, хлестали ее по бокам. Мод обернулась, пытаясь понять, куда подевался всадник, но волосы лезли в глаза, и она ничего не могла как следует разглядеть. Натаниэля нигде не было видно. Фрэнсис уже почти поравнялся с ней, хотя потерял больше времени в сыпучем песке, и Мод была в отчаянии, понимая, что он может ее обойти и вырвать победу, когда та уже столь близко. Всадница заскрежетала зубами, а затем, не сумев сдержать нахлынувшую досаду, громко крикнула лошади: «Ну давай!» Она ударила животное по крупу рукоятью плети, и кобыла снова взбрыкнула, сердито фыркнув, после чего задрала морду и прибавила ходу, звонко цокая копытами по гальке. Все вокруг расплывалось в глазах, и только огромная пирамида, маячащая впереди, подсказывала Мод, в какую сторону ехать. Она прильнула к потной шее лошади. Когда древние камни закрыли все небо, Мод выпрямилась и развернула кобылу. Она увидела, что Фрэнсис быстро приближается и их разделяет не более тридцати футов. Но она выиграла, и с явным отрывом.

– Ха! – крикнула она брату, когда тот подъехал. – Ты должен мне шиллинг, Фрэнсис Генри Викери!

Их лошади тяжело дышали и натягивали поводья, пытаясь вытянуть шеи. Фрэнсис покачал головой:

– Это был наглый фальстарт, Мод. Ты тронулась с места до того, как я скомандовал. Ты обманула, так не считается.

– Ох, ты всегда так, Фрэнк! – Она была в такой ярости, что ей хотелось его ударить. – Я не жульничала. Я поехала, только когда ты крикнул «Вперед!».

– Нет, жульничала…

Они продолжали препираться по этому поводу, когда к ним неторопливой рысью подъехал Элиас. Лицо у него было каменное.

– Дети, – сказал он, и они сразу притихли, услышав его голос, – кто-нибудь из вас остановился узнать, что случилось с Натаниэлем? Или хотя бы попытался поймать его коня?

– О нет! – воскликнула Мод, вспомнив пустое седло, и на нее нахлынуло чувство вины.

– Вот именно: «О нет», – отозвался Элиас.

– С ним все в порядке? – спросил Фрэнсис.

– Нет, не в порядке. Может, надо было подумать, куда ехать, и устраивать скачку в стороне от других лошадей, а не срываться с места стремглав, как сделали вы? Вам следовало заметить, что почва там рыхлая и по ней опасно гнать очертя голову. – Он посмотрел на каждого из них по очереди, а они молчали, смущенно потупившись. Лицо Фрэнсиса залилось краской. – Похоже, Натаниэль при падении сломал запястье.

– О нет! Только не это, отец! – сквозь слезы вскричала Мод.

– Но он же сможет отправиться в Сиву? – спросил Фрэнсис.

– Это еще предстоит выяснить. Но поездка теперь под вопросом. А вы отправляйтесь, причем не спеша, ловить сбежавшую лошадь. И я больше не хочу слышать от вас ни слова о том, кто выиграл или проиграл в давешнем ребяческом состязании. Насколько я понимаю, победителей в нем нет.

В тот день они не стали осматривать пирамиды, а сразу отправились обратно. Натаниэль был бледен и ехал молча, осторожно поддерживая левую руку правой. После того как пришедший в гостиницу британский врач наложил на запястье шину и повязку, Мод отправилась навестить больного. Тот сидел в плетеном кресле у открытого окна комнаты, которое выходило на громоздящиеся одна над другой крыши Каира. Он все еще был бледен, и его лоб лоснился от пота, но юноша слегка улыбнулся, когда Мод села напротив него.

– Прости, Натан, – сказала она смущенно. – Это была дурацкая затея.

– Ну, никто не в силах помешать любому из Викери делать все, что ему заблагорассудится, – произнес Натаниэль насмешливо, но гнева в его глазах не было.

Мод покраснела. Она подумала, что его слова несправедливы, по крайней мере в отношении нее, но не смогла заставить себя это сказать.

– Фрэнсис говорит, я сжульничала и потому моя победа пустая. Всякий раз, когда я делаю что-то лучше его, он находит какую-нибудь причину, по которой мой успех не засчитывается, ничего не значит и так далее. Это несправедливо!

– Тогда, пожалуй, тебе не стоит обращать внимания на его подначки. Потому что ты всегда на них покупаешься.

– Ты прав. Я просто не могу удержаться. Хотелось бы хоть раз одержать победу, которую он не сможет оспорить! – Она раздраженно покачала головой. – Ты все-таки отправишься с нами в Сиву? Скажи, что поедешь.

– Я не знаю. Если рука будет так же болеть еще несколько дней… Не думаю, что смогу ехать верхом. А тем более расседлывать лошадь и ставить палатку.

– Но за тебя все это могут делать слуги! В конце концов, должны же они делать все это для меня.

– Да, но ты же еще ребенок, Мод. То, что от тебя не будет никакого проку, предполагается изначально.

Мод молча смотрела на свои руки, пытаясь решить, разозлили или обидели ее эти слова. Когда мальчикам стукнуло тринадцать, они постоянно давали понять, что уже выросли и не нуждаются в посторонней помощи и советах. Сейчас им семнадцать, а ей тринадцать, и она все еще «ребенок», от которого «не будет никакого проку». Мод поняла, что никогда не победит в этой гонке и навсегда останется Малявкой. От разочарования к глазам подступили слезы. То, что ее отчитал отец, само по себе было скверно, а в сочетании с враждебностью Фрэнсиса и обидой Натаниэля все обстояло просто ужасно.

– Путешествие будет испорчено, если ты не поедешь с нами, – проговорила она, боясь разрыдаться.

Она пыталась не всхлипывать, но у нее это плохо получалось.

– О, уверен, что я вам не нужен, – сказал Натаниэль холодно. – В особенности теперь, когда ты свободно говоришь по-арабски и твой отец так тобой гордится, а Фрэнсис непременно поступит в Оксфорд, хотя едва умеет писать по-английски, не говоря уже о латыни. Не понимаю, на что я вообще вам сдался.

– Не надо так, Натаниэль! – взмолилась Мод, поднимая на него взгляд. Горечь, прозвучавшая в его голосе, настолько ее поразила, что она перестала плакать. – Ты говоришь так, словно ненавидишь нас.

Натаниэль пару секунд буравил ее взглядом, но затем его лицо смягчилось, и он вздохнул:

– Прости, Мод. Не слушай меня. В конце концов, ты ни в чем не виновата.

– Пожалуйста, пообещай, что поедешь. Ты и вправду нужен нам. Нужен мне. Я не получу никакого удовольствия, если тебя с нами не будет. – Лишь сделав такое признание, Мод поняла, что так оно и есть. Она чувствовала себя лучше, когда Натаниэль был рядом. Почему лучше или в чем лучше, она не могла сказать, просто лучше. Пару секунд Натаниэль молча теребил пальцами край повязки. – Очень болит? – спросила Мод, виновато глядя на перевязанное запястье друга.

– Конечно болит! – огрызнулся тот. Его кожа приобрела землистый оттенок, а глаза на бледном лице лихорадочно блестели. – Извини, – добавил он.

– Может, тебе лучше лечь?

Натаниэль кивнул и не стал протестовать, когда она подставила ему свое плечо, помогая подняться с кресла. Если бы он навалился на нее всем весом, она бы упала, но он этого не сделал. Сквозь ткань платья Мод ощутила тепло его здоровой руки. Она взяла его ладонь в свою и увидела пятна чернил на пальцах. Ногти были подстрижены очень коротко, а на костяшках виднелись еле заметные красные ссадины, которые могли возникнуть из-за падения или отчего-то еще. Запах его казался очень знакомым, одновременно и успокаивающим, и бодрящим.


Неделю спустя, несмотря на то что больная рука Натаниэля висела на перевязи и садиться в седло он мог лишь с камня или с деревянной подставки, его сочли достаточно здоровым для путешествия верхом. Они проехали в экипажах по дороге, идущей вдоль побережья, до начала караванной тропы, ведущей на юг через пустыню в оазис Сива. Это был путь Александра Македонского[74]. Он его преодолел, чтобы задать вопросы оракулу Амона, – Мод прочитала об этом все, что только сумела найти, и в значительной степени именно из-за ее неоднократных просьб, которые Антуанетта называла «докукой», они и решили выбрать именно этот маршрут. Он проходил по наезженной тропе, и хотя дорога шла грунтовая, на ней не ожидалось ни высоких дюн, ни сыпучих песков, так что они могли обойтись лошадьми и вьючными мулами вместо того, чтобы нанимать верблюдов. Мод нравилась идея с верблюдами, поэтому она даже немного расстроилась, но только слегка. Ничто не могло умалить ее восторга от путешествия, тем более что Натаниэль в конце концов поехал с ними. Она едва не забыла помахать рукой матери, которая оставалась в каирской гостинице «одна» со своими новыми друзьями и тридцатью слугами, готовыми исполнять все ее желания. Планировалось, что переход в Сиву от побережья займет неделю. Потом предполагались пятидневный отдых в оазисе и обратное путешествие по тому же маршруту. Как Мод ни канючила, она не смогла убедить отца отправиться назад длинным путем, идущим через пустыню на восток, прямо в Каир. В последующие дни путешествия у них выработался постоянный распорядок. В шесть они просыпались в палатках – свою Мод делила с отцом. Их будили слуги, приносившие им по чашке горячего кофе. К семи, умывшись, причесавшись и одевшись, они уже успевали съесть приготовленный для них завтрак – свежие лепешки, яйца и сыр, за которыми следовали еще одна чашка кофе и финики. Они помогали взнуздать лошадей и паковали свои личные вещи в седельные сумы, в то время как слуги разбирали палатки, складывали походные кровати, столы и стулья, сворачивали одеяла, а потом грузили их на вьючных животных. К восьми их маленький караван был готов отправиться в путь. Вскоре их одежду, волосы и кожу покрывала пыль. Мод страдала от ночного холода, когда она изо всех сил пыталась согреться, чтобы уснуть, но была совершенно, абсолютно счастлива. Мод чувствовала необъятность пустыни и неба, видела, как весеннее солнце изменяет цвет песка на протяжении всего дня. Она не скучала по дому, или по матери, или по комфорту Марш-Хауса. Она не скучала по Джону, и даже общество Фрэнсиса не могло испортить ей настроение. Она не слышала тиканья часов, этого знака удушающего течения времени, которое смолкло совсем.