Мод выглядела совершенно серьезной, и Джоан сразу ощутила какую-то тревогу. Пару секунд она в нерешительности молчала, не имея никакого представления, о чем Мод может ее попросить. Она терпеть не могла врать, но в глубине души чувствовала жгучее любопытство. До этого момента ей казалось, что почти все в этой поездке не вполне оправдало ее ожидания. Джоан чувствовала, что это относится и к ней, ведь она нисколько не изменилась. Только Мод вносила в ее здешнюю жизнь какую-то экзотическую ноту. К тому же по пятам за осторожностью следовал азарт, связанный со всякой тайной. В конце концов, хранить секрет не то же самое, что лгать. Сюда примешивалась и надежда оказаться полезной, стать, по сути, доверенным лицом самой Мод Викери. Она подумала о том, из чего состоит эта поездка в Оман. Конечно, встреча с Даниэлем, позволившая почувствовать себя хоть и любимой, но в данный момент лишней в его жизни. Общение с пьющей Мэриан. Любование заходящими в гавань судами. Обеды то там, то здесь и морские купания. Фотографирование верблюдов и, возможно, поездка на традиционном арабском судне. Туризм. Вот и все, на что можно было рассчитывать, пусти она дело на самотек. Во рту пересохло, и Джоан поняла, какой ответ хочет дать.

– Хорошо, – сказала она, встречаясь взглядом с Мод. – Я постараюсь.

– Умница. Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня сделали, и это ужасно важно.

Египет, 1895 год, апрель

Отель в Каире имел обширный центральный двор под открытым небом. Вокруг него под колоннадами были расставлены обитые шелком диваны и кресла. Там стояли огромные пальмы и фикусы в кадках, красные лилии с восковыми зелеными листьями, такими темными, что они казались черней сажи. В центре бил фонтан, струи которого изливались из пастей львов в бассейн, полный бледных усатых рыб, плававших по нему кругами от рассвета и до заката. Каждый день в четыре часа постояльцы пили чай под колоннадами. Слуги приводили застоявшийся воздух в движение с помощью снабженных длинными ручками опахал из сплетенных пальмовых листьев. Безмолвные официанты в белых перчатках выносили серебряные подносы, на которых лежали сэндвичи-канапе и птифуры. Мод была разочарована. Ей не хотелось, чтобы в Египте ей подавали традиционный английский чай с обилием закусок – такой же, как в Гемпшире[69]. И она не желала ужинать каждый вечер в гостинице вместе с другими англичанами. Она мечтала спать в одной из пирамид и встречать призраки древних фараонов. Или ехать по пустыне вслед скрывающемуся в золотых песках солнцу и носить паранджу, как Шахерезада. Шел апрель, и Натаниэль поехал с ними на пасхальные каникулы, к которым они решили прихватить еще несколько дней. Элиас Викери всегда с охотой брал мальчика во все поездки вместе со своими детьми и без лишних слов оплачивал дополнительные расходы. Семья Викери владела большим состоянием на протяжении стольких поколений, что никто, кроме Элиаса, точно не знал, сколько у них денег и откуда они взялись. Младшие Викери, во всяком случае, никогда не задавали подобных вопросов. Натаниэль незадолго до этого вернулся из Франции, от матери, и всю первую неделю молча страдал, находясь в состоянии полного нервного истощения. При этом он отказывался что-либо объяснять и вообще не хотел говорить о злополучной поездке. И почти все время спал. Мод за ним внимательно наблюдала и видела, как он постепенно вновь приходит в себя, пробуждаясь к жизни, словно дерево весной. Его плечи расслабились и расправились, голова поднялась. На щеках заиграл румянец, глаза вновь обрели обычную проницательность, а затем к нему вернулся и голос. Вопросы, размышления вслух, глупые шутки, которыми он перебрасывался с мальчиками. В первый раз, когда он безудержно захохотал над нарочито неуклюжим падением Фрэнсиса на пятую точку, Элиас похлопал его по плечу и улыбнулся. Мод знала эту улыбку отца, которая безмолвно говорила «молодец». Она чуть не поздравила Натаниэля, хотя не могла сказать, с чем именно. Ей захотелось его обнять, но поскольку она никогда прежде этого не делала, то не решилась.

Во время дневной жары Мод много читала, а также практиковалась в арабском, разговаривая с персоналом. Фрэнсису и Натаниэлю исполнилось семнадцать, так что им разрешалось уходить с отцом и заниматься всем, чем угодно. И они в основном были заняты друг с другом, постоянно болтали о том, как станут студентами, о друзьях, о танцах и о всяких пари, старались говорить как взрослые, хотя детские забавы до сих пор приводили их в восторг. Предполагалось, что Мод на первых порах побудет с матерью, поскольку потом Антуанетта Викери останется в Каире одна, так как она не собиралась принимать участия во второй части их поездки и пересекать пустыню, чтобы добраться до оазиса Сива[70]. Мод пребывала в таком возбужденном состоянии, предвкушая приключения, что не могла усидеть на месте и время от времени вскакивала со стула, каждый раз вынуждая мать испуганно ахать. В свои тринадцать Мод считала себя достаточно взрослой и способной самостоятельно выбирать, что ей делать, но отец все решил за нее, и его слово было последним. Старший брат Мод, Джон, путешествовал в Альпах с группой друзей. Антуанетта Викери привезла с собой пяльцы и несколько романов. Она много отдыхала, но все восемь дней после их прибытия в Каир продолжала жаловаться, что устала в пути, и успела свести знакомство с дородной дамой из Ишера[71] по имени Мэри Уилсон. Иногда Мод ловила себя на том, что следит, не выказывает ли отец по отношению к матери признаков раздражения, которое испытывала сама, причем чем дальше, тем больше. Распорядок дня Мод определялся потребностью Антуанетты в отдыхе и покое. Дочь должна была составлять ей компанию, но, поскольку Антуанетта в основном молчала, Мод ходила по пятам за слугами, требуя, чтобы они говорили с ней по-арабски, и радовалась тому, что мать едва замечала ее отсутствие. Но Элиас оставался неизменно добр и нежно заботлив по отношению к жене, так что Мод начинала испытывать стыд, когда у нее возникало желание опрокинуть под матерью кресло. Правда, когда они отправились посмотреть на пирамиды и сфинкса, выглядывающего из песка в Гизе[72], им пришлось-таки взять Мод с собой. Поехала даже Антуанетта, хотя она ни разу не слезла с женского седла своего мула и, похоже, осталась совершенно равнодушной к памятникам древней цивилизации. Все остальные выбрали лошадей, хотя Мод пришлось громогласно протестовать, когда ей сперва подвели осла. Проводник взглянул на нее с удивлением, когда она заявила на ломаном арабском, что хочет взять лошадь – такую же, как у всех. Потом он стал к ней присматриваться, и она догадалась, что он принял ее за маленького ребенка. Такое случалось часто.

– Осел подошел бы тебе лучше, Малявка, – улыбаясь, сказал Фрэнсис.

– Осел напоминал бы мне тебя, Фрэнк, – парировала Мод.

Они отправились в путь перед рассветом. Небо было цвета голубиных перьев, последние звезды гасли, и муэдзины откашливались, готовясь призвать жителей на молитву.

Они выехали из города и выстроились в цепочку. Мод всматривалась в далекий горизонт, пытаясь разглядеть пирамиды, и, когда их увидела, представила себе, будто она первый человек, которому удалось сюда добраться, так что оставшуюся часть пути маленькая фантазерка преодолевала милю за милей, продвигаясь через безлюдные пески в полном одиночестве, исполненная благоговения. В ее мечтах все спутники исчезли. Потом путешественники остановились на вершине пологого склона, откуда открывался прекрасный вид. Они выстроились в ряд и, не слезая с коней, стали ждать, когда их догонит Антуанетта, сонного мула которой вел под уздцы пеший слуга.

– Ну… – сказал Фрэнсис, глядя на Мод и Натаниэля. – Как насчет скачек? Спорим на шиллинг, я долечу до основания Великой пирамиды[73] раньше любого из вас.

– Нет уж, благодарю, – отозвался Натаниэль.

Он сидел в седле неловко, не в меру откинувшись назад и слишком вытянув вперед ноги, да и поводья у него были чересчур длинные.

– Зачем все превращать в соревнования, Фрэнк? – спросила Мод. – К тому же я не люблю пари.

– В чем дело, Мод? Боишься, что проиграешь?

– У тебя лучше лошадь, – заметил Натаниэль.

За его спиной Мод увидела отца, который внимательно наблюдал за происходящим. Он всегда только слушал и смотрел. Элиас предпочитал позволять детям воплощать свои идеи и только потом высказывать свое мнение. Когда Антуанетта возмущалась по поводу каких-нибудь нелепых планов своих сыновей, он ей говорил, что ребенок так учится отвечать за свои поступки.

– Дело не в лошади и не в песке, а во всаднике, – возразил Фрэнсис.

– Или всаднице, – вставила Мод.

Иногда она ненавидела Фрэнсиса за его глупую улыбку, потому что та обычно адресовалась ей. Мод очень захотелось сбросить его с коня, темно-бурого, резвого, с искрой в глазах. Одного сильного удара рукояткой плети по крупу хватило бы, подумала она.

– Значит, ты в игре, Малявка?

– Фрэнсис, так нельзя обращаться к сестре, – вмешался Элиас.

Мод смотрела на брата одну секунду, потом потянулась вторая. Она заметила, как его руки крепко сжимают поводья, видела, как он затаил дыхание. Она приблизила каблуки к бокам лошади и сорвалась с места как раз в тот момент, когда он крикнул: «Вперед!»

У нее за спиной раздался визг. Мод оглянулась через плечо и увидела мула Антуанетты, который боком и какими-то рывками трусил рысью, не желая отстать. Мать в ужасе хваталась за его стриженую гриву. Лошадь Натаниэля скакала позади легким галопом, набирая скорость. Натаниэль натягивал свои слишком длинные вожжи с выражением ужаса на лице. Она огляделась. Фрэнсис скакал слева, быстро сокращая отрыв, полученный ею на старте. Его конь был моложе и резвей, чем у Мод, но Мод весила не больше пушинки, и ее кобыла неслась по песку почти налегке. Ветер и длинная грива лошади били в лицо. Мод низко пригнулась. Слезы струились из глаз, шляпка слетела, шпильки повыскакивали из волос. Затем, прямо перед собой, она увидела полосу более глубокого песка – сыпучую дюну без гравия и камней. Она была уверена, что Фрэнсис свернет налево, чтобы ее обогнуть, и натянула правый повод, чтобы поехать в другую сторону. Сквозь свист ветра она услышала позади вскрик, но не посмела повернуться и посмотреть, в чем дело. Она ехала по краю сыпучего песка, и ее кобыла, слишком глубоко в нем увязнув, замедлила бег. Животное изо всех сил старалось справиться с уносящей их все дальше силой инерции, из-за которой они могли кубарем полететь вперед. Мод откинулась и натянула поводья, чтобы придержать лошадь, злясь при мысли о том, что Фрэнсис одержит победу. Вскарабкавшись вверх по склону в туче песка, она миновала опасное место и вернулась на твердую землю, после чего кобыла, сердито взбрыкнув, снова ринулась вперед, прижав уши, как будто тоже была рассержена задержкой.