Автомобиль медленно взбирался в гору по извилистой дороге, поднимая пыль. По пути им пришлось объехать несколько нагруженных ослов и связанных в цепочку верблюдов, которые медленно и упорно шагали следом за изнуренного вида погонщиком. У Джоан в сумочке лежал компактный фотоаппарат, который очень хотелось достать, но ей вспомнилось слово «туристка», брошенное как обвинение, и она не решилась этого сделать. Роберт говорил, что фотографировать можно лишь из машины, так как султан не желает распространять среди подданных знания о технологиях, которые им не нужны, а потому фотографировать все равно пришлось бы через стекло. Потом она все-таки вынула камеру и сняла крышку с объектива, но к тому времени верблюды уже скрылись из виду.

– Если хочешь, Джоан, – сказал Роберт, – мы можем остановиться на самой вершине и опустить стекло, чтобы ты смогла сделать снимок. Там отличный вид на город и море. Но у тебя еще будет достаточно времени, чтобы пофотографировать.

Джоан хотела спросить, сколько именно, но ответ она знала и так. Дата их отъезда до сих пор оставалась открытой. Они потратили столько времени и сил, получая разрешение сюда приехать, что пока еще даже не думали, когда покинут эту страну. У Джоан не выходили из головы пустыня и замок Джабрин, а мысли о них были сродни чувству голода. Но сегодня она собиралась навестить брата, а все остальное могло подождать.


Матрах, представлявший собой путаницу базаров, лавок и жилых домов, был торговым центром Омана, в то время как Маскат – центром политическим. Матрах лежал на берегу изогнутой бухты, отличавшейся бóльшими размерами от той, на которой находилась столица. Роберт указал рукой на целое поле, заполненное лежащими верблюдами, – всего за несколько мгновений до того, как вонь от их помета и шерсти начала проникать внутрь машины.

– Их не пускают в город, – объяснил он. – Поэтому караваны останавливаются здесь и разгружаются.

Посреди стада верблюдов возвышалось несколько палаток, а от костров, на которых готовили пищу, поднимались столбы дыма. Водитель притормозил, и Джоан сделала несколько снимков.

– По-моему, верблюды просто замечательны, – сказала она и посмотрела на Рори, но тот лишь рассеянно улыбнулся в ответ.

– Лучше держаться от них подальше, – заметил Роберт. – Я видел след от укуса верблюда. Не самое приятное зрелище. Посмотри вон туда. Видишь широкое ущелье в горах? Это Вади-Самаил[56]. Если поехать по той дороге, попадешь прямо в пустыню, дикую и необитаемую. Если, конечно, тот ухабистый проселок можно назвать дорогой.

– Но разве слово «вади» не означает «река»? – спросила Джоан.

– Да, оно означает русло реки, но обычно сухое. Вади иногда наполняется водой, но только в определенное время года. Вади-Самаил достаточно широко, чтобы по нему можно было проехать, даже во время разлива, – пояснил он. – Кстати, там есть несколько деревень.

Джоан уставилась на зияющую брешь в скалах, страстно желая увидеть пустыню, находящуюся в ее дальнем конце.

Генеральный штаб вооруженных сил султана находился в Бейт-аль-Фаладже, то есть «доме у арыка», примерно в миле от берега. Это был большой, хорошо укрепленный форт, огороженный колючей проволокой. Над ним возвышались беленые стены древнего замка, на башне которого развевался алый флаг Омана. Внутри комплекса стояли длинные офицерские палатки, низкие глинобитные казармы для рядовых, несколько отдельных домов для старших командиров и огромный пыльный шатер, на который Роберт указал как на офицерскую столовую. Через приоткрытые окна машины в кабину сразу проникли запахи выжженной солнцем земли и волна тепла – в лагере, похоже, было на несколько градусов жарче, чем за его пределами. За проволокой тянулась короткая взлетно-посадочная полоса, у которой стояли два самолета модели «пионер»[57]. По всему было видно, что они давно не летали: их окна казались матовыми от пыли. Джоан заерзала, когда автомобиль подъехал к парковке на территории комплекса. Она вглядывалась в лица оказавшихся поблизости военных, высматривая Даниэля в надежде, что он услыхал звук подъехавшего автомобиля и вышел их встретить. Джоан узнала бы его сразу и с любого расстояния – способность, отточенная долгими часами, проведенными у окна во время войны, еще девочкой. Она поджидала, когда брат вернется из школы, вернется со встречи скаутов, вернется от друга. И тут она ощутила фантомные запахи, врезавшиеся ей в память с детства. Вот мать жарит печень с беконом. Вот делает рулет с вареньем. Вот из гостиной повеяло запахом пыли, забившейся в складки штор. Вот запахло лосьоном отца, которым тот пользуется после бритья, этот аромат еще надолго сохранится в коридоре после того, как он уйдет. Когда в доме остались только Олив и Джоан, их жилье стало казаться слишком пустым и в то же время слишком тесным. Джоан всегда высматривала, не возвращается ли Даниэль, и при этом испытывала страстное нетерпение и тревогу.


Война стала главным событием детства – и у нее, и у брата. Правда, в отличие от большинства одноклассников, их отец оставался с ними, что по тем временам было настоящей роскошью. Плохое зрение и бронхиальная астма освободили его от призыва, и вместо армии он вступил в Национальную гвардию[58]. Джоан и Даниэль завели много новых друзей, когда в Бедфорд хлынула волна эвакуированных с юго-востока. Однажды, когда они с товарищами собирали чернику, над ними пронесся немецкий бомбардировщик – всего один самолет, который Даниэль сразу же опознал. Он даже бросил в него камень. Джоан расплакалась. Позже она услышала, что летчик обстрелял группу ни в чем не повинных работников фермы. В июле 1942 года, когда свежим летним утром поблизости разорвались четыре осколочно-фугасные бомбы, Джоан, которой тогда исполнилось десять, еще несколько часов после отбоя тревоги пряталась под кухонным столом вместе с матерью. Они были напуганы так сильно, что не могли шевельнуться. Парализованные мыслью о пожаре, рухнувших стенах и удушающем дыме, Джоан и Олив, казалось, ощущали запах собственного страха. Когда они наконец решились вылезти, то тут же привели Даниэля домой, хотя рядом с его школой бомбы не падали. Но мальчик сразу убежал смотреть на воронки, разрушенные дома и облака дыма. Он и его друзья собирали осколки бомб с тем же рвением, с которым до войны коллекционировали сигаретные карточки[59]. Джоан в течение трех дней вела себя как немая. В день победы она расплакалась и на устроенном на их улице торжестве услышала, как мать говорит соседке: «Нервы у бедной Джоан совсем сдали». После этого девочка старалась держаться смелее. Но Джоан прекрасно помнила, как Олив нежно обнимала ее, когда она не могла уснуть, и принималась ее баюкать, если она просыпалась от какого-нибудь ночного кошмара.

Большинство военных, которых Джоан увидела в Бейт-аль-Фаладже, выйдя из машины, были явно не британцами. Жара стояла ужасная. Мэриан принялась обмахивать лицо рукой в тщетной попытке хоть чуточку охладиться, и даже Джоан начала потеть. Вокруг них вились мухи, и они попробовали укрыться от них, перейдя под навес рядом с замком, где, собственно, и протекал так называемый фаладж – один из древних, обрамленных камнем потоков, стекающих от горных родников. Такие имелись в каждом селе и городе, служа источником драгоценной чистой воды. Там их встретил обходительный, любезный мужчина лет сорока, одетый в некое подобие британской тропической формы – рубашку цвета хаки с расстегнутым воротом, мешковатые шорты и куфию[60], чтобы защититься от солнца. Рукава рубашки были закатаны, а на босых ногах красовались кожаные сандалии в оманском стиле, с открытой пяткой. Его отличали широкий лоб, ямочка на женственном подбородке и спокойный взгляд голубых глаз.

– Здравствуйте, мистер Гибсон, – сказал он, пожимая руку Роберту. – Я получил ваше сообщение. Как дела?

– Благодарю, полковник, очень хорошо. С моей женой вы, кажется, уже встречались?

– Рад снова видеть вас, миссис Гибсон. Как поживаете?

– Изнемогаю от зноя, полковник. Изнемогаю от зноя, – ответила Мэриан хрустально-звонким голосом.

– Да, конечно. – Сингер прищурился на стоящее в зените солнце; у их ног не было тени. – Бешеные псы и англичане[61], да? Добро пожаловать в Бейт аль-Фаладж, по моим прикидкам самое раскаленное место в этой жаркой стране.

– Познакомьтесь, это Джоан Сибрук и ее жених Рори Коул, – представил своих спутников Роберт.

Джоан рассеянно пожала руку полковнику, стараясь украдкой поглядывать мимо него, высматривая Даниэля.

– Сестра лейтенанта Сибрука! Вы в конце концов приехали!

– Да, так и есть, – отозвалась Джоан.

Полковник Сингер улыбнулся. Он, похоже, не обратил внимания на то, что девушка с ним не слишком вежлива.

– Он все утро ходит сам не свой, ждет вас. Вон там его палатка, третья справа. Пожалуй, вам лучше сходить за ним, а потом зайдете в мой офис, хорошо? А я велю принести нам кофе… Вы, конечно, пойдете с ней? – добавил он, обращаясь к Рори, который в ответ лишь вяло кивнул.

– Ступай, ступай, Джоан. Ты все равно не успокоишься, пока его не увидишь, – сказал Роберт.

Джоан с чувством благодарности направилась в сторону палатки, а Рори поплелся сзади, отставая на полшага.

Но прежде чем они дошли до нее, Рори коснулся руки Джоан, словно желая ее остановить. Она взглянула на него с удивлением:

– В чем дело?

– Джоан… Я понимаю, он твой брат, но и я знаю его много лет. Просто… Постарайся не… – Он запнулся, явно смущенный, ища подходящего слова.

– Постараться не делать чего? – спросила Джоан, немного сбитая с толку. – Смущать его? Ты хотел сказать это?

– Не набрасываться на него.

– Что ж, я постараюсь взять себя в руки. Но вообще-то, он мой младший брат, Рори.

– Знаю, Джоан. Не сердись. Я просто имею в виду… Помни, где мы находимся. Он на службе, вот все, что мне хотелось сказать.

Рори робко посмотрел на нее. Уязвленная, Джоан в свою очередь взглянула на жениха, пытаясь понять, чего тот недоговаривает.