Они снова замолчали, сверля друг друга взглядами, наполненными прошлым, которое протекало, как дырявая крыша, прямо им на головы.

– Ты не считаешь, что с детьми нужно видеться почаще? – Наталья бросила это как горящий снаряд на крепостную стену, но Иван и бровью не повел.

– Только скажи, когда ты готова мне их дать.

– Это ведь и твой дом тоже.

– Только не говори, что ты или твой любовник будете мне так рады в моем так называемом доме. Что встретите меня хлебом-солью, – фыркнул он.

– Мучное вредно, – ответила она после длинной паузы.

– Чего ты от меня хочешь, Наталья? – спросил Иван. – Тебе неприятно, что у меня кто-то появился? – Он сдавил еще сильнее Иринину ладонь, словно умоляя ее и дальше молчать, сохраняя эту дурацкую маску найденной вчера на улице любовницы, в пику его бывшей жене. Ирина сидела прямая как палка и была близка к тому, чтобы закатить пощечину – все равно кому, ему или его высокомерной жене.

– Никого у тебя не появилось.

– Тебя это больше не касается.

– Ах, да. – Наталья пожала плечами. – Расскажи мне о том, какой плохой женой я была для тебя. Как я не готовила, совсем не интересовалась твоей жизнью, не посыпала тебе все корицей.

– Наташа, уйди, – попросил Иван. – Я… мне нужно работать.

– Работай! А пусть твоя нимфа и мне кофе сварит. В конце концов, мы ж теперь не чужие люди. Мы ж почти семья. Раз уж она сидит тут и слушает, как мы с тобой ругаемся? – все громче говорила Наталья.

– Это неприлично, в конце концов! – прорычал Иван. Наталья устраивала ему сцену, а он ничего, ничего не мог с этим поделать.

– Неприлично? А мне плевать! И на работу твою плевать. Думаешь, я поверю, что ты запирался и часами рисовал каких-то девиц просто потому, что они тебя вдохновляли?

– Хочешь убедить себя в том, что я тебе тоже изменял, – пожалуйста! – крикнул Иван. – Ты вполне можешь сделать это и без меня. Всегда так делала. Зачем же теперь тебе нужно орать у меня в доме?

– Когда-то это был наш дом! – крикнула она.

– Да, Наташа, был. И ты все разрушила, – процедил сквозь зубы Иван. По лицу его бывшей жены пробежала сразу туча эмоций. Отвращение, злость, желание что-то сказать в ответ, сожаление о том, что уже было утеряно безвозвратно. Желание найти какой-то аргумент, продолжить бесконечное выяснение отношений. Интересно, со своим чертовым любовником она тоже так часами припиралась, придиралась к мелочам, упрекала во всех смертных грехах на свете?

– Знаешь, Чемезов, а ведь ты скотина, – сказала она, найдя наконец правильные слова.

Иван кивнул с облегчением.

– Наконец-то ты об этом вспомнила, – улыбнулся он, а затем выпустил из рук Иринины ледяные пальцы и вышел в коридор, открыл входную дверь.

Наталья же не спешила выходить, словно не желая облегчать Ивану задачу. Если уж он решил выгнать ее, то ему придется сделать это по-настоящему. Схватить за руки, выволочь по полу, вытолкав взашей. Наталья знала, что на такое у него кишка тонка. Слишком хорошо воспитан. Он просто тюфяк, слюнтяй.

Но он всегда был – ее тюфяк, ее слюнтяй.

Наталья стояла на кухне и курила. Ирина сидела рядом, на соседнем подоконнике, и смотрела на улицу.

– Между нами ничего нет, – бросила Ирина.

Наталья обернулась и криво улыбнулась:

– Я знаю, дорогуша. Поверь, ты для него – никто.

– Я верю, – холодно кивнула Ирина.

Чемезов стоял за дверью, прислонившись горячим лбом к металлической пряжке дверного крепления. Наталья обожала это – ставить его в невыносимое положение на людях. Катастрофа, ходячая Хиросима. А он еще Ирину в это втянул. Теперь она уйдет – и будет права. Иван-дурак.

Наталья проскользнула мимо и вышла, не оглядываясь. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Иван оторвался от двери и посмотрел на Ирину, стоявшую в коридоре. Сейчас она уйдет.

– Она не купилась, – сказала Ирина и ухмыльнулась хитрой улыбкой.

Иван выдохнул с облегчением:

– Плевать.

– Вы все еще любите ее.

– Люблю, но странною любовью, – усмехнулся Иван. – Нет, пожалуй, уже не люблю. Просто после стольких лет… Это как отрезанная рука, Наталья у меня до сих пор болит. Фантомная боль. Не могу контролировать себя. Я не должен был…

– Да уж, не должны были, – согласилась Ирина.

– Вы не злитесь?

– Ужасно злюсь. С другой стороны, это не мое дело. Я могу от вас позвонить?

– Да, конечно! – обрадованно кивнул Ваня Чемезов. Поразительная какая-то принцесса. Не злится.

Ирина пошла к кабинету, где стоял стационарный телефон, но обернулась в дверях:

– Я не знала, что у вас есть дети.

– Да, двое, – улыбнулся он.

Ирина кивнула и исчезла за дверью.


Наталья подбежала к машине Ваньки Чемезова и со всей силы пнула ее колесо. Больше всего ей хотелось ворваться в мастерскую и выволочь оттуда эту сучку с каштановыми волосами, но она, конечно, не стала этого делать. Не потому, что боялась последствий. Плевать ей было на любые последствия, тем более это была бы далеко не первая модель Чемезова, которой досталось от ревнивой жены гения. Наталья вышла из дома бывшего мужа в глубокой задумчивости. Она вдруг почувствовала, что с ее Ванькой что-то случилось, что-то изменилось неуловимо на молекулярном уровне. Прав Сережа, прав. Что-то было не так с этой новой женщиной. И это было очень, очень нехорошо, что она попалась на пути именно сейчас.

Как раз тогда, когда Наталья решила, что их с Чемезовым развод был ошибкой. Когда она решила вернуть его себе.

Глава 9

Мария Николаевна Огарева стояла у дверей в квартиру, когда услышала телефонный звонок. И конечно же, ключи, такие массивные и заметные обычно, тут же потерялись, запрятавшись за потрепанным кошельком, за расческой и телефоном, между страниц взятой в библиотеке книги – «Записки…» Анненковой – да за пузатым очечником с драгоценными солнцезащитными очками с линзами. Проблемы со зрением у Марии Николаевны начались еще в юности, и теперь она и трех пальцев не могла разглядеть перед своим носом без очков. Дочиталась. И ведь совсем не старая же женщина. Книжный червь.

Но это не значит, что Мария Николаевна была слепой и не видела очевидных вещей.

Она с самого начала опасалась, что от Саши будут одни проблемы. Но не потому, что он был плохим человеком. Скорее, наоборот, в нем было слишком много намешано даров природы и любви. Высокий, широкоплечий парень с голубыми глазами, легкомысленный прожигатель безмятежной жизни, к тому же младшенький в семье, а это всегда налагает определенный отпечаток. Когда Саша улыбался своей открытой, беспечной улыбкой, он становился похож на юного Роберта Редфорда. Он любил Ирину, в этом тоже не было никаких сомнений.

Просто рядом с такими редко ночует счастье.

Мария Николаевна чуть не расплакалась, когда звонок за дверями стих. Не успела! Где эти чертовы ключи? Дернул черт выйти из дома. Надо было сидеть и ждать, и ничего страшного. Можно одно воскресенье и пропустить. Пережила бы, простилось бы ей. Ах, вот они, в наружном кармане. Старая дура, засунула ведь сама, чтобы не искать. Склероз, что ли?

Впрочем, не такая уж и старая. Совсем не старая. Как говорили в одном кино – в сорок пять жизнь только начинается. Марии Николаевне было сорок шесть, но чувствовала она себя в последнее время на все сто шесть. В последнюю неделю, если быть точной. До этого случались дни, когда ей хотелось петь и плясать хоть круглыми сутками. Когда родилась Ирина, Марии Николаевне только-только исполнилось двадцать. Юная скрипачка, студентка консерватории, практикантка, и Станислав Огарев – уже довольно известный к тому времени музыкант, дирижер, теплый, бархатный баритон. Разница в восемнадцать лет тогда казалась ничтожной. Счастье для фортепьяно с оркестром. Тягучие, сонные утренние часы под бормотание новостей. Стас в своем кресле, со своим кофе в руках. Иринка у него на коленях, и вьет из него веревки, и добивается от восторженного отца всего, чего только пожелает. Зеленоглазая принцесса.

Отец возвращался с концертов затемно, всегда поздно, и всегда настаивал на том, чтобы Маша не ждала его и обязательно вовремя ложилась спать.

– Будешь беспокоиться и нервничать – появятся ранние морщины. Я тебе потом за пластического хирурга платить не буду, так и станешь ходить как шарпей, – угрожал он с притворной суровостью.

Мария Николаевна возмущалась и даже кидалась в мужа тапками, больше в шутку. Но в конце концов привыкла ложиться в одиночестве, а просыпаться рядом с ним. И к цветам привыкла, которые он притаскивал домой с каждого концерта. Сама она с комфортом и полным удобством для себя работала в музыкальной школе и занималась Ириной. Она ее воспитывала, а Стас ее баловал. Однажды, вспомнила Мария Николаевна, она оставила на плите ужин и легла спать, как всегда. Иришка тогда уже была большая, училась на историческом, занималась до одури какими-то современными танцами, пропадала целыми днями и мечтала улететь на археологические раскопки в Казахстан. Уже поздно ночью Марию разбудил хохот Стаса, который она сначала приняла за крики о помощи. Тоже, скорее всего, под влиянием большого объема употребленных новостей.

Маша вскочила и в ужасе побежала в кухню, где и застала Стаса с крышкой от утятницы в руках. На крышке все еще висела записка, вставленная в ручку, – Машины инструкции по разогреванию гуляша.

– Что случилось? – хмуро спросила она, а Станислав только кивнул на кастрюлю.

– Посмотри сама, – хмыкнул он.

Мария Николаевна вспомнила, как склонилась тогда над пустой, даже помытой утятницей, на дне которой лежала еще одна записка. «Папа, ты опоздал» – написала их дорогая дочь и пририсовала рожицу. Стас продолжал хохотать, больше над недовольным видом своей супруги, чем над тем, что дочка слопала его ужин.

– Ты ее разбалуешь, и ее никто не возьмет замуж, Стас! – проворчала тогда Мария, еле сдерживая улыбку.