Оля Соколова с папой приехали туда забирать маму, которая была довольна и счастлива. Всю дорогу повторяла, что такой интересной и независимой женщины, как мама Гликерии, никогда не встречала и что вот бы ей такую подружку.

– Вот ведь мозг! Вот личность! – восхищалась она. – А такие мамы получаются из таких же девочек. Так что ты дружи с её дочкой, Оля!

Глава 12

Свет в окошке

Школьная новогодняя дискотека называлась, конечно, балом. И пусть бал проходил на этот раз не в просторном спортзале, а в тесном актовом, атмосфера была самая праздничная. Только что закончился концерт, основу которого снова составляли перешученные шутки телевизионных шутников и развлекальщиков, а разбавляли песни и танцы, перепетые и перетанцованные оттуда же, никого это не обидело. Вот-вот мальчишки должны были убрать из зала кресла и стулья, так что в ожидании танцев девочки бродили по школе.

Оля Соколова сидела на подоконнике и болтала ногами. Рядом с ней стояла Гликерия и, прислонившись лбом к стеклу, смотрела в темноту за окном. Ей, как обычно, хотелось сбежать. Наверное, хотелось – потому что Оля так до сих пор и не знала, понимает ли она свою подругу. На бал она пришла потому, что, как сама сказала, очень любит Новый год и все варианты его празднования. Но на концерте откровенно мучилась. Оля понимала: глупо заставлять себя любить то, что никогда не понравится. Зато искусно собранная экологически полезная деревянная ёлка возле сцены привела Гликерию в восхищение – и она планировала пробраться к ней поближе и рассмотреть как следует.

…В гладких волосах Гликерии матово блестели жемчужины, их было много и на её белом платье. Платье являлось вроде бы вечерним, но в нём не виделось даже намёка на соблазнительность. Скорее, оно напоминало наряд инфанты – тяжеловесный, парадный, необходимый. В нём, наверное, было даже не очень удобно, но Гликерию, кажется, оно вполне устраивало. Оля Соколова смотрела на неё и прикидывала, как бы этот наряд улучшить – не меняя стилистики, но улучшить. Рядом с ней Оля в коротком голубом платьице на тонких бретельках казалась себе особенно лёгкой, изящной. Так что подруга выгодно оттеняла сейчас её красоту. Оле было даже немножечко неловко из-за этого. Одно было хорошо – что Гликерия не переживала по этому поводу.

– Оля, а давай попробуем сплавать на развалины маяка? – спросила вдруг Гликерия, отрываясь от стекла. – Я узнала: его подмыло водой, и в один момент он вдруг рухнул. Такие у вас тут почвы… Это на мысе, километров пятнадцать от города. Надо только найти лодку – и по морю гораздо ближе получится. Там должно быть очень красиво. Согласна?

Повернувшись к Гликерии и пристально глядя на неё, Оля спросила:

– Ты мне тогда так и не ответила: неужели ты правда бродишь по всем этим заброшенным и страшным местам только для того, чтобы полюбоваться красотами, погрустить и порадоваться стихии?

Конечно, Оля не надеялась уже на правдивый ответ – потому что давно поняла: Гликерия не любит говорить о себе, а тем более раскрывать тайны. Того, что она поведала до этого, видимо, и так было больше чем достаточно. Но Гликерия покачала головой и тихо проговорила:

– Правда. Люблю бродить, смотреть… Но не только.

– Ты ведь что-то ищешь? Или мне кажется?

Гликерия нахмурила брови, взгляд её устремился в пространство. Затем опустила глаза, посмотрела на край платья – это уже было Оле хорошо знакомо. С таким взглядом Гликерия думала о всяком личном. И, уже глядя Оле в лицо, она сказала:

– Да. Ищу. Я хочу найти самое романтическое место на свете. Такое, где это сразу – просто сразу станет понятно! Не знаю: может, это будет какой-то суровый и грозный пейзаж или просто здание. Или поле, на котором когда-то проходила какая-нибудь битва. Или ничего не проходило. Или маяк, откуда освещался путь к покою и дому, или тундра, или горы. Правда – не знаю. Я пойму это, когда там окажусь. Будет это зима, или осень, или особенно счастливое лето. Окажусь – и всё сразу станет понятно…

– Найдёшь такое место – и что?

Как раз в это время началась дискотека. Грянула музыка. Гликерия дёрнула плечом, молча сняла с запястья цепочку – ту свою единственную, которую обычно носила на шее, взяла в руки кулон, развинтила его. На ладонь ей выпала маленькая стеклянная ампула. Гликерия подняла её повыше и показала Оле.

– Ещё недавно жил на свете один человек, – глухо проговорила Гликерия. – Очень хороший, просто прекрасный человек.

– Твой любимый? – торопливо поинтересовалась Оля. И испугалась: Гликерия сейчас подумает, что она просто из любопытства, и…

Но Гликерия отрицательно качнула головой и продолжала:

– Нет. Мой друг. Он был очень благородным, образованным и умным. Никто не видел его слёз – с младенчества. А за несколько мгновений до смерти он заплакал: когда говорил мне, что хорошо бы отыскать его – самое романтическое место на свете. Так сильно ему хотелось жить, так мало он всего увидел и успел… Его слезу мне запаяли в стекло. И как только я найду такое место, которое мне покажется самым романтическим из всех, я разобью флакон и вылью эту слезу там. Понимаешь?

– Да.

Слёзы Соколовой Оли, может, и не были так ценны, зато их оказалось много. Девочка сама не знала, отчего рыдала – то ли из-за того, что сопереживала потерявшей друга Гликерии, то ли потому, что узнала причину её скитаний по дебрям и пустошам. Так или иначе, но Оля обливалась слезами, и казалось ей, что это плачет её душа. И слёзы души, думалось почему-то девочке, были похожи на жемчужины с платья Гликерии. Такие же светлые.

– Оля, Оля, ну что ты?.. – слышала она под ухом взволнованный голос своей подруги. – Прости, это я зря…

– Нет, нет! – мотала головой Оля.

Не совсем понимая, кому она говорит «нет» – Гликерии или…

К девочкам, расположившимся на окне в тупике коридора, шагал Сашка.

– Пойдём танцевать, – произнёс он и протянул руку. Но кому – Оле или Гликерии? Пелена слёз – светлых, но обильных, смешавшихся с тушью для ресниц, мешала Оле это определить. Ведь если Гликерии – то это одно, а если ей, Оле, то, конечно, другое…

– Ой, да что ж это такое-то… – раздался голос Гликерии.

Всё понятно. Сашка – к ней. Да и как могло быть иначе? Оля вскинула голову, чтобы придать себе самый независимый вид. И увидела, что возле Гликерии материализовался Костик Комков. И приглашал в зал её… Значит, Сашка, всё-таки к ней, к Оле. А Оля к такому повороту событий оказалась не готова…

– Ну зачем я тебе нужна – самоутвердиться? – тем временем взмолилась Гликерия, обращаясь к Костику. – Тебя и так тут все любят!

– Нет, не самоутвердиться. – Костик широко улыбнулся и положил руку Сашке на плечо. – Просто для позитива. С Сашком мы замирили, давай и с тобой.

– Охотно, – чтобы только от неё отстали, кивнула Гликерия. – Я тебя прощаю, танцевать не буду. И как-нибудь обязательно прокачу на скутере. Ну, договорились?

Гликерия говорила быстро, нарочито добрым голосом – как с буйнопомешанным. В суетливом решении Костиных проблем ей совершенно не хотелось принимать участие – и пусть это было неправильно с точки зрения школьной дружбы.

– Оки-оки! – явно взбодрённый чем-то горячительным, Костя, как призрак этой самой дружбы, исчез на просторах полутёмного коридора.

Гликерия была неисправима и по-прежнему ни в ком не нуждалась. Конечно, кроме «немногих, но верных…» – как с радостной благодарностью поняла Оля. Подмигнув ей, всё ещё нерешительно стоящей возле застывшего рядом Сашки, Гликерия направилась в актовый зал со словами «Пойду ёлку рассмотрю».

…Мимо Оли и Сашки проходили люди. И в том числе полной достоинства неторопливой походкой проплыла Светлана Бояршинова в окружении старшеклассниц. Она бросила на Олю и её непростого друга презрительно-насмешливый взгляд. Видимо, он не успел измениться, потому что несколькими метрами раньше навстречу Лане прошла Гликерия. Конечно, никто ничего не забыл и не простил, а потому всем нон-конформистам расслабляться и терять бдительность было рано.

Но сейчас…

– Потанцуем или поговорим? – мягко предложил Сашка. Его глаза, обведённые угольно-чёрной дымкой, смотрели с надеждой.

Одет Сашка был в свой парадный субкультурный вариант. На дальнем плане у него за спиной проплыл наряженный в маскарадный костюм Димка Савиных, присмотрелся к ним с довольным видом и показал Оле оттопыренные большие пальцы. Добрая он душа, этот Димка, хоть и проблем от него немало. Оля улыбнулась ему.

И взглянула на Сашку. Он оставался тем же – и тоже, как Гликерия, был последовательным в своём стремлении отгородиться от бодрого, разноцветного и весёлого, но, как он считал, убитого массовой культурой мира. И… Оля по-прежнему понимала его.

Но для любви этого уже было мало – что Оля сейчас совершенно отчётливо и осознала. Может, и дружбы настоящей после того, что произошло, уже тоже не может быть. Но остаться близким для Сашки человеком – вернее, даже чтобы Сашка этим самым близким человеком для неё был, Оле хотелось. Правда. Для её нынешнего гармоничного и прекрасного равновесия между собой и миром этого было бы вполне достаточно.

Но что же по этому поводу думает сам Макушев? Неужели по-прежнему влюблён-с?

Ну вот сейчас и выяснится.

– Потанцуем. – Оля улыбнулась и взяла Сашку за руку. Чуть слышно стукнули друг о друга их кольца.

– Носишь?

– Ношу, красивое. И танцевать люблю.

– Спасибо! Оля, а помнишь, ты как-то говорила, что гот без подружки – это тема?

– В смысле? – Оля сразу поняла, о чём он хочет сказать. И… радости от Сашкиных слов оказалось гораздо меньше, чем она ожидала. Грусти. Грусти гораздо больше. И ещё надежды: «А может, всё-таки?..»

– …Гот без подружки – одинокий такой. Который не собирается искать новую любовь, помнит о прошлой, тоскует… – во время Олиных размышлений объяснял Сашка.

Как это было на него похоже – использовать все подручные средства для создания собственного имиджа. Оля даже улыбнулась этой своей мысли. А Макушев понял её улыбку как знак согласия.