Ученики одобрительно загудели. Марина Сергеевна жестами быстро попросила их замолчать, отправила Сашку и Гликерию по местам. Мама Гликерии тоже собралась садиться за парту, но вспомнила о чём-то, остановилась у доски и сказала:

– А раз уж мы заговорили о предпочтениях в цветах… Если мы все верим, что это предпочтение непременно связано с мировоззрением. То я заступлюсь за чёрный. Я взрослый серьёзный человек с семьёй и высшим гуманитарным образованием. Как видите, мне явно по душе эта эстетика. Я много лет верна ей – и ничего… Когда-то давно, когда ещё не родился ни один русский гот, я была школьницей и купила в театральном магазине коробку грима. Я делала своё лицо очень белым, а глаза и губы очень чёрными. Я обожала декаданс, дружила с панками, поэтами, музыкантами, мечтала о мистических встречах в замке со стрельчатыми башнями… Я выросла. Не покончила с собой, не попала в дурдом или секту. Ну вот по душе мне мрачная романтика. Что поделать?

Из дальнего угла на Олю Соколову смотрела её мама – и Оля чувствовала, что мама тоже любит её. И будет точно так же защищать. Если что.

– …Мне кажется, чёрный – самый гармоничный цвет, – тем временем продолжала мама Гликерии, и Оля, которая не хотела ничего пропускать, сосредоточилась. – Он даёт покой, уверенность и силу. В ночной темноте лучше думается, тоньше чувствуется – точно так же и в одежде чёрного цвета. Это строгий цвет, он обязывает сохранять достоинство и вести себя благородно. И если уж это действительно вся проблема, из-за которой мы сегодня здесь собрались, то давайте я закончу так: скажите, какого цвета чаще всего бывает хорошее вечернее платье? И какого цвета ма-а-а-ленькое такое платьице рекомендовала каждой женщине иметь в своём гардеробе Коко Шанель? Или эта Шанель – тоже с позиции школьного образования женщина непозитивная?

И в классе раздались аплодисменты. Хлопали дети – а родители и члены комитета завертелись во все стороны, глядя на них. Да и родители некоторые заулыбались и зааплодировали.

За свою карьеру учительницы Марина Сергеевна ни разу не удостаивалась аплодисментов за высказывание. Только за песни, за танцы, шарады, конкурсы… С грустью подумав об этом, она улыбнулась. И тоже захлопала.

Мама Гликерии приложила руку к сердцу, склонила голову в знак благодарности. Было видно, что держать аудиторию для неё не проблема. Она отыскала глазами Марину Сергеевну и обратилась к ней:

– Вы извините, что так получилось. Обычно, как только Гликерия переводится в новую школу, я обязательно знакомлюсь с учителями, ребятами, представляю мою девочку. Она у меня натура тонкая и ранимая. А в этот раз я не успела, закрутилась с переездом… Мы часто переезжаем. Да и работы было много, я не могла прерваться… Дело в том, что я пишу книги, и бывает так, что для нового романа мне нужно пожить в подходящих для этого краях. Скажем – ради вдохновения… Так мы оказались в вашем городе. Прекрасные у вас места – очень, очень хорошо мне тут пишется!

Она назвала свою фамилию. У Гликерии была другая, но у писателей и их детей это частое явление. Ну конечно, многие сразу вспомнили, что видели её по телевизору и на рекламах, а книги – в магазинах. Даже читали – особенно мамы помоложе. Мама Гликерии сочиняла истории про людей, которых не бывает, и эти истории принесли ей славу самой большой оригиналки.

А Марина Сергеевна… Марина Сергеевна читала все её книги! Читала и перечитывала по нескольку раз. Вот и сегодня в её сумке лежал самый последний, недавно вышедший роман. Но чтобы сюда, в девятый «А» класс, да вдруг свалилась её дочка… Марина Сергеевна никак не могла предугадать такое…

Ей столько хотелось всего спросить, обсудить. Мысли в голове и чувства в душе взвихрились, взболтались, перепутались. И… Марину Сергеевну охватил ступор. Она не могла сказать ни слова. Смотрела на бурлящий класс и молчала. Но слушала и понимала очень хорошо. Ей стало понятно, что мама Гликерии умело увела разговор в удобное для себя русло. Закрутила, запутала. Так что невозможно разобраться – мама Гликерии действительно рассказала правду о своей приверженности стилю, действительно всегда так одевается или же специально – для наглядности аргументов – сегодня нарядилась под стать своей девочке. Как бы там ни было – её запутанная таинственность произвела впечатление, убедила, лишила возможности нападать дальше.

Марина Сергеевна подумала о своей маме… С каким королевским достоинством мама Гликерии защитила свою принцессу! А вот её мама смогла бы так? И – главное – захотела бы? На памяти Марины Сергеевны было одно – всю жизнь мама просила её не высовываться, не нарываться, стараться жить как все – потому что именно в таком поведении и заключается основная мудрость веков!.. Поэтому во всех из ряда вон выходящих ситуациях мама не поддерживала её – чтобы Марина задумалась и в следующий раз заняла правильную позицию. А ей так хотелось маминой поддержки – именно в чём-то из ряда вон выходящем…

А вот мама Гликерии, видимо, всегда за неё заступается, прикрывает, поддерживает – вот потому-то девочка так и уверена в себе. Так что опять же везёт этой Гликерии!..

…Щёлкали фотовспышки мобильных телефонов – никто не хотел упустить момент встречи с настоящей писательницей. Родители задавали вопросы – и стали такими оживлёнными, заинтересованными. Детям, которые просто не узнавали их, оставалось только молчать и наблюдать. Даже добрый и порядочный комитет оживился и забыл о своей миссии. Лана и Катя тоже оказались читательницами. Завуч читательницей не была, а потому просто…

Нет, не ушла. А наблюдала за сорванным собранием. Для неё это тоже было из ряда вон выходящим. Но интересным. Завуч любила наблюдать жизнь во всех её проявлениях.

… – Ну-ну, женщина-писатель! – вдруг после долгого перерыва раздался голос отца Димки Савиных. – Это интересно.

Голос этот был громким, деловым, весомым. Мужчина очень себя уважал. И очень любил, как давно было понятно, вставить везде свои шесть копеек одной монетой. Везде – где можно и нельзя.

Но этого не знала мама Гликерии. Она никак не отреагировала на его реплику, кивнула и продолжила отвечать на чей-то вопрос.

Тогда Димкин отец снова постарался привлечь к себе внимание, приподнялся на стуле, накренился плотным телом вперёд и взмахнул рукой, словно подзывая официанта:

– А подарите-ка мне свою книгу. Я её прочитаю и скажу вам своё мнение.

Стоящая у доски мама Гликерии посмотрела на него сверху вниз. С удивлением – но не сильным. И с точно такой же интонацией, как когда-то Гликерия Костику, коротко ответила:

– Не подарю.

– Почему? – Шея Димкиного отца стала наливаться красной краской. Видимо, такого цвета было его удивление.

Оля Соколова увидела, как стыдливо отвернулся Димка, которого папаша дома гоняет и поучает – его, такого бойкого и беззаботного. Ей стало жалко Димку. Да и остальным тоже.

А тем временем писательница отвечала:

– Потому что я не нуждаюсь в ваших оценках. Чем они будут так необычны?

– Так это…

– Ну тогда, пожалуйста, скажите, почему вы уверены, что мне нужны ваши комментарии?

На глазах у всех происходило удивительное событие. Отец Димки растерялся. Его лицо побагровело – Оле показалось, что если бы у него сейчас выросла сопля, как у индюка, то он бы закурлыкал, замотал ею и в бессильном гневе распушил перья.

Да и родители, собравшиеся в классе, смотрели на него и не верили своим глазам. Вот уже девять лет подряд он терроризировал каждое собрание. Такой умный, такой компетентный во всех вопросах, он объяснял, как надо жить, как воспитывать, чем помогать школе. С каким же облегчением вздыхали все, когда вдруг на собрание приходил не он, а кроткая Димкина мама. Правда, муженёк своими поучениями вбил её в землю по самые ушки, так что она обычно молчала и старалась ни на кого не смотреть – и её было очень жалко. А вот мужа её, который сейчас получал такие щелчки по носу, не хотелось жалеть никому.

– Ну как же… – бормотал он, извиваясь под пристальным взглядом мамы Гликерии. – Я же просто… Я же ничего такого…

– Ох, голубчик… Тогда совсем не так нужно было начинать. – Писательница смотрела всё так же насмешливо и спокойно. Она размазывала умного папашу по стенке – но при этом не обижала. А просто подтверждала своё право на независимость – независимость от таких вот пупков земли. – Вот если бы вы пришли с моей книгой, которую уже прочитали, попросили бы, например, на память автограф – тогда другое дело. А так… Уж извините.

Её слова смыли отца Савиных под стол. И о нём забыли.

Родители поднялись с мест, забыв, что идёт собрание. Марина Сергеевна не знала, что им ещё предложить – кроме сбора денег на новогодний праздник; ведь проблема, которая должна была стать лейтмотивом собрания, рассосалась сама собой. Так что со сбором денег разобрались быстро. И Марине Сергеевне пришлось сказать, что собрание на этом окончено.

Строгая завуч, крайне удивлённая таким поворотом событий, не нашлась, что возразить – да и вообще, как реагировать. Переваривая увиденное и услышанное, она медленно прошла по коридору и, усевшись за стол в учительской, крепко задумалась.

А в кабинете физики несколько оживлённых родительниц предложили продолжить общение в кафе.

Вместе с ними в кафе отправилась и Марина Сергеевна. За всю её практику такого нестандартного завершения собрания ещё не было. Она не знала, что ждёт её от руководства за такое, но не переживала! Ведь не происходило ничего страшного. Наоборот – было весело. Мамы её детей оказались интересными, умными, а совсем не скучными тётками, которые приходили на собрание как на зачитывание приговора, ждали только плохой информации и очередного сбора денег. А уж появление матери новенькой – декаданс, книжки, чёрные кружева – ну здорово же!


…Весёлая компания долго сидела в кафе – том самом, из которого когда-то Гликерия утащила Олю и Сашку в поисках романтизма. Там было малолюдно в этот вечер – и столики удобно придвигались друг к другу.