Девятый «А» активно обсуждал случившееся, косился на попавшую под раздачу стихии новенькую. Она улыбалась, разводила руками: «Жива!» И, наконец, подошла к Оле и Сашке.

– Вы меня спасли, – сказала она, чуть смутившись. – Спасибо. Убило бы насмерть. Это точно… Вы случайно увидели?

– Да, – кивнул Сашка. – Чудом. Мы обернулись одновременно. А на тебя всё это падает…

– Спасли мне жизнь. Жизнь, – проговаривая каждое слово, как будто пробуя его на вкус, сказала Гликерия. – Я ваш должник. Мне бы хотелось как-то…

Оля застеснялась и прервала её:

– Да ничего-ничего. Мы и сами знаешь как испугались!

– А давайте на последние уроки не пойдём! – оглядываясь на двери школы, предложила Гликерия. – Ничего тут дельного уже не будет.

– Забиваем! – согласились Сашка и Оля.

Они пробрались в спортивную раздевалку за вещами и, прячась от наполнивших коридоры учителей и дядек в форме разных деятельных служб, выскочили на улицу.

Гликерия не знала, что Марина Сергеевна видела в окно, как она со скутером пересекала двор.

Не знали этого и Сашка с Олей, которые, как договорились, поджидали её у ворот. Они были сегодня без транспорта, так что все трое взгромоздились на чёрный скутер, тесно прижавшись друг к другу.

Как можно быстрее покинув школу, Гликерия остановилась на ближайшей заправке. И, подлив топлива своему боевому коню, спросила:

– Куда поедем? Надо развеяться. Мне много чего у вас тут хочется посмотреть, но вы же лучше знаете, что у вас в городе есть хорошего. Давайте поедем в какое-нибудь романтическое место.

Оля глянула на своего парня. Сашка улыбнулся и кивнул. Они явно поняли друг друга. Оле стало от этого тепло и приятно.

– Тогда – в центр! – скомандовала Оля. – А дальше я буду дорогу показывать.


…На стоянке возле сверкающего стёклами и современной отделкой торгового центра Гликерия с недоумением озиралась. И не торопилась парковать свой скутер.

– Давайте посидим в нашем любимом кафе, – улыбнулась Оля. Ей очень хотелось показать новой однокласснице своё самое любимое, самое уютное и спокойное местечко в городе. – Там так романтично. Можно расслабиться, помечтать…

Сашка кивал, поддерживая Олю, они наперебой принялись рассказывать об этом кафе, о том, сколько раз они там были, что хорошего в меню, в баре и прочее-прочее. Гликерия слушала, направляясь следом за ними, потом чинно сидела за столом, быстро выдув молочный коктейль и догоняясь горячим чаем с кексом. Правда, она рьяно замотала головой, когда официантка попыталась зажечь у них на столике придающую уюта и романтики свечу. Девушка с зажигалкой шарахнулась и долго, как видела Оля, с недоумением косилась на молчаливую нахмуренную Гликерию.

Похвалив интерьер и здешнюю кухню, Гликерия поёрзала, явно собираясь с духом, чтобы что-то сказать. И, наконец, сказала:

– Ну вот и хорошо, что мы сюда зашли – погрелись, подкрепились. Но кафе – это, конечно, никакое не романтическое место. Давайте поедем лучше куда-нибудь ещё…

– А романтическое – это тогда какое? – удивилась Оля, которая под столом держалась за Сашкину руку и была очень счастлива всем, что происходит. Да, Оля была совершенно счастлива и сегодня днём даже предположить не могла, что так получится. Чрезвычайное происшествие, побег! Вот она, вот её славный и верный Сашка, а напротив них – самое странное и загадочное существо в школе. И именно с ними с первыми Гликерия забраталась – с ними, а не с кем-нибудь!

Гликерия улыбнулась.

– Романтическое – это где романтично, – сказала она. – Романтично оказаться в заброшенном доме тёмной ночью – когда светит луна через проломы и трещины. Воет ветер, скрипят старые доски и вот-вот могут обрушиться, как сегодня в спортзале. А ты идёшь, идёшь… Особенно здорово, если ты там оказываешься с какой-нибудь важной целью. Спасаться или искать там что-нибудь. Или, наоборот, прятать. Конечно, такие дела редко случаются. Но хоть побродить просто в таком месте, чтобы всё остальное как-нибудь себе представить, домыслить, – тоже прекрасно!

Оля видела, как радостно загорелись глаза Сашки.

– Да, да! – повторял он, активно кивая. – Согласен!

– Романтично пробираться с риском для жизни через всякую там пургу-метель и нести, например, спасительные лекарства, карты местности – для какой-нибудь погибающей экспедиции, – тоже воодушевляясь, но всё равно вполголоса продолжала Гликерия.

– Так это называется – экстрим, – недоверчиво проговорила Оля.

– Наверно, – кивнула Гликерия. – Только мне кажется, что экстрим – это просто действия, а в романтизме в первую очередь важны чувства и поступки. В этих самых обстоятельствах. Когда экстремальных, а когда таинственных или просто необычных. Мне нравится противостоять чему-нибудь – стихии, обстоятельствам. Себя проверять. Вроде как страшно – а я крепчаю.

Гликерия улыбнулась. Оля всё ещё смотрела на неё с непониманием, и Гликерия добавила:

– Ну а ещё, мне кажется, романтично целоваться на вершине горного утёса. Когда вы только что, допустим, оторвались от погони или избежали какой-нибудь ещё опасности, когда вам грозила смерть, но вы спаслись, выбрались! Ну представьте: вокруг жутко, темно и страшно, а вам нет до этого никакого дела. Ведь то, что происходит лично с вами, важнее самых опасных опасностей.

– Точно, точно! – согласилась Оля. Это действительно показалось ей романтичным.

Сашка смотрел на Гликерию удивлёнными глазами. Ничего не говорил. Размышлял, наверное.

– У вас, кстати, роскошный парк! Как вам повезло! – сказала Гликерия, и её глаза блеснули в свете собранных гроздьями лампочек, свисающих с потолка.

– Но он же старый, – удивилась Оля, – позорный, ни одного аттракциона, деревья кривые, скамейки раскурочены…

– Так в этом самая прелесть! Вот романтизм-то где! – воскликнула Гликерия. При слове «романтизм» усмехнулась проходившая мимо официантка. – Благородное увядание… И вообще, знаете, в ваших краях – таких безрадостных и мрачных без солнца и летней растительности – можно ощутить самую острую, самую безраздельную тоску. Такую, что понимаешь: хуже уже точно не может быть. Здорово!

Сашка деловито закивал, полностью соглашаясь с ней. До Оли же доходило, видимо, медленнее, поэтому ей обязательно нужно было спросить.

– Зачем? Зачем чем хуже, тем лучше-то?..

– Осень. Зима. Всё мертво, всё затаилось… – Гликерия смотрела поверх её головы. – Для этого мы сюда и приехали – провести зиму в краях, где хорошо только летом. Хочется дойти до самой сути, как моя мама говорит, самой сердцевины тоски и отчаяния.

– Но зачем, зачем?

– А я точно не могу сказать, – неожиданно призналась Гликерия. – Просто хочется. Тянет. Наверное, чтобы радостнее было веселье. Тогда, когда оно наступит… Контраст.

Гликерия замолчала, с шумом вздохнула, взглянула на Сашку, перевела взгляд на Олю. И заключила:

– Вот что в моём понимании романтично.

– Ну это же ещё и готично! – воскликнул Сашка, подскочив на стуле.

Гликерия с интересом посмотрела на него. Прищурилась и пожала плечами.

– Может быть. А может, и нет. Главное, что для меня это романтично.

– Ну, так что – в парк?


И они поехали в парк. Но прямая дорога к восточной окраине города, где он находился, оказалась перекрытой, пришлось двигаться в объезд. За руль мотороллера сел Сашка.

Ехали долго, огибая промышленную зону. Постепенно дорога всё больше и больше стала забирать в предместья – где-то, видимо, всё-таки не туда свернули. Надо было как-то выбираться, но пока приходилось ехать прямо и прямо.

– Ой, а это что такое там за оградой? – вытянув руку, крикнула Гликерия в ухо Оле, которая сидела между нею и Сашкой. – Давайте остановимся!

Остановились. Оля, которая никогда здесь не была, пожала плечами.

– Это кладбище, – сказал Сашка. – Тут сто лет не хоронят. Ну, не сто, конечно, но много… Брошенное.

– Давайте поедем и посмотрим! – Глаза Гликерии загорелись.

– Зачем? – Оля не особо любила кладбища.

– Так это же тоже романтично – оказаться на старом кладбище! – Гликерия схватила её за руку. – Обязательно старом – а ещё лучше, если на вот таком, заброшенном. На старом кладбище, особенно глухой безлунной ночью или в сумерки – такие, знаете, осенние, жёлто-коричневые, – обостряются все чувства. Ощущения тоньше, мысли ярче. И хорошо думается. Жизнь кажется ценнее и значительнее… Я считаю, именно там и начинаешь понимать, кто ты и чего можешь ждать от жизни. Ну давайте, пожалуйста, зайдём посмотрим!

Сашка повернул скутер в разрушенные ворота.

Оле было страшно – и Оле было весело! Что бы сейчас ни начала делать Гликерия – Оля не боялась. Ведь Сашка, которого она обнимала за талию, был рядом. Ритуалы, жертвоприношения, откапывание мёртвых, пляски на поваленных крестах – со всем этим он разберётся и не даст, если что, Олю в обиду. А может, ничего там, на кладбище, страшного и не планируется? Посмотрели – и домой? Неизвестность и опасность будоражили.

Оля даже улыбалась.

Кладбище и правда оказалось заброшенным. Ветер качал голые ветки разодранных старых вязов, свистел в выщерблинах кирпичных оград и каменных крестов. Некоторые ещё стояли ровно, но большинство или покосилось, или упало на землю. Ничего необычного. И не страшно.

– Вот… – развёл руками Сашка, – но здесь ничего для тебя интересного.

– Откуда ты знаешь? – резко оглянулась на него Гликерия, придерживая у горла края капюшона, которые раздувал ветер.

– Ну а чего тут?.. – Сашка обвёл рукой заросшие могилы и облетевшие деревья. – Вот на городском кладбище – там я понимаю. Там всё такое… Ваше.

– Какое «наше»? – удивилась Гликерия, но не оторвалась от внимательного разглядывания окрестностей.

– Ну, там везде тление, разложение, – с энтузиазмом принялся расписывать Сашка, – раскрытые могилы, которые ждут своих покойников, свежие венки, цветы, траур. Сразу приходят мысли о смерти, ещё о чём-нибудь мрачном. Вот и ощущай себе, что хочешь, – хоть в осенние сумерки, хоть в летние.