Он долго молчал, смотрел, и Машка чувствовала, как надвигается на нее что-то черное, ураганное, обдавая то жаром, то холодом. Она затаилась, как мышь, учуявшая кошку, боясь дышать, моргать, смотрела на него.

Арктические льды сдвинулись, Дмитрий Федорович поставил бокал на стол, поднялся со стула с герцогской неторопливостью, обремененный сознанием собственного величия и трудным долгом по несению этого величия, шагнул к затаившемуся мышонку по кличке Машка и протянул руку…

Жестом, исключающим двоякое толкование – конкретно, цинично, расставляя все на места, – ты согласилась прийти, тебя допустили до человека такого уровня, разрешили разделить трапезу и поразвлечь беседой, владыке жизни стало неинтересно слушать, пора отрабатывать, ты же знала, на что соглашалась…

Как скучающий в деревне барин, развалившись в халате на диване, ощупывает дворовую девку, решая – побаловаться с ней сейчас или перекусить, что ли, водочки выпить, а потом уже и трахнуть…

Машка смотрела, не мигая, несколько секунд на его широкую большую ладонь с бугорками мозолей, протянутую к ней.

«Что он, бочки катает, что ли? Ладони как у грузчика», – подумала она отстраненно, как приговоренный перед эшафотом.

Заставив себя оторвать взгляд от этой руки, подняла лицо и посмотрела на него снизу вверх, так, что пришлось закидывать голову. Прямо в тигриные, цинично-равнодушные герцогские глаза.

«Нет!» – жестко сказала она про себя. Конечно, он услышал.

«Я сказал, пошли!!!» – ответил глазами Дмитрий Федорович.

И, делая больно, ухватил за предплечье, выше локтя, рванул на себя, поднимая, поставил.

И поцеловал холодным, равнодушным, наказывающим поцелуем.

«Не-е-ет!!!» – заорало все в Машке.

Оказывается, восемнадцать лет она ждала поцелуя Димы Победного. Это было заветное, потаенное ожидание, перламутровая жемчужина, старательно завернутая в бархат и припрятанная в глубокие глубины души, на самый распоследний край, когда жить уже будет нечем, а в этой жемчужине, так же любовно завернутые в бархотки, сложились и ожидания всего того, что после поцелуя.

Не этого! Который творился сейчас!!!

Машка сильно дернула головой, выворачиваясь, освобождаясь от его губ.

– Нет! – выкрикнула зло, протестуя.


У Осипа заныло сердце.

«Что он творит?! Что с ним такое?! Зачем он ее обижает? Дима, остановись!»

Осип еще в кафе почувствовал, что Дмитрия как переключили с плюса на минус. Он спешил сюда, к ней, к Маше, улыбался всю дорогу, и вдруг… И все пошло наперекосяк!

Чего его понесло вразнос? Да ни с одной женщиной он себе никогда такого не позволял! Если бы в Победном была такая гниль, Осип не был бы с ним рядом.

«Это что-то у них в прошлом!» – который раз подумал Осип.

А с чего ему заводиться?

Дима знал, что муж приехал, да и Машенька так отбрила бывшего, что яснее некуда, и муж-то, господи боже, сопли по паркету!


Широко шагая, не выпуская Машкиной руки, Дмитрий Федорович пошел в комнату.

Он тащил ее за собой, как пойманную на воровстве мелочовки прислугу, которую барин застукал и самолично вышвыривает за ворота.

Выглядело это именно так!

Он тащил, сильно сжав пальцы на ее предплечье, Машка семенила бочком, подчиняясь силе, еле поспевая за ним.

«Что, сейчас доведет до ворот, вытолкает, скажет: «Пошла вон!» – и захлопнет дверь?» – подумала она.

Ошиблась.

Победный привел ее к здоровенному кожаному дивану в комнате, стоявшему напротив распахнутой двери на террасу, развернул и толкнул. Она шлепнулась на диван, тут же попыталась встать, но он не дал, навалившись всем телом, как прыгнул.

Сюрреализм происходящего в полном молчании действия расцвечивала музыка Генделя, сообразно протоколу украшая званый обед, превратившийся в пошлое домогательство.

Машка успела отвернуться от его поцелуя и уперлась ладонями ему в грудь. Одной рукой Дмитрий перехватил в запястьях обе ее руки, завел ей за голову, второй одним движением снял с нее топик, делая больно рукам, волосам, и отшвырнул.

– Остановись!!! – потребовала Машка.

Ни нежности, ни жалости, ни чувств и эмоций – ничего!

Молча. Под звуки Генделя.

Она старалась отталкивать его руки, брыкалась, но он был намного сильнее, больше и злее.


«Остановись!!!» – уговаривал мысленно Осип, понимая, что все! Дима не остановится, что-то заклинило у него в мозгу, и он наказывает Машеньку за только ему одному ведомые преступления.

«Идиот! – ругал он себя. – Надо было все прокопать, понять, что у них там в прошлом! А я расслабился, увидел, что Дима загорелся, завелся, хотел ее! Старый козел!»

Он опустил голову и жестом отчаяния медленно положил сцепленные в замок ладони на затылок, скривившись, как от боли.

Он не будет его останавливать – каждому свой жизненный путь и своя дорога. Если Победному суждено взять на сердце такую грязь – он ее возьмет!


Он ее наказывает, поняла вдруг Машка! А еще она поняла, почувствовала всем существом, всей, какая в ней есть, интуицией, что сейчас он рвет себе сердце! Навсегда!

Дмитрий облокотился на одну руку, приподнял свое тело над ней, сильно дернул застежку на ее шортах. Изловчившись, Машка подтянула ноги, уперлась коленками ему в грудь и оттолкнула со всей силы, на которую была способна.

Он потерял равновесие, скатился с Машки и упал на пол. Пулей она перескочила через него и отпрыгнула от дивана.

«Все! – подумал Осип и застонал, сцепив зубы. – Он ее потерял! Козел ты, Дима!»

И с тем же безысходным отчаянием, сцепив руки в замок, снова опустил их на затылок.


Машка подобрала свой топик и торопливо натянула.

Дмитрий Федорович перекатился, сел, опершись спиной о край дивана, согнул одну ногу и пристроил на ее колено вытянутую руку.

А Машку всю трясло крупной бесконтрольной дрожью. Она смотрела на него потрясенно, находясь все еще там – в его бушующем, темном, непонятном состоянии.

«Давай беги!!!» – подумал Дима, обессиленный пережитой зловонной гадостью, чуть не сожравшей его, и осознанием собственного скотства. И того, что Машки для него больше не будет! Он только что сам все уничтожил!

Она развернулась и…

«Уходишь? Давай, Машка, беги! Уноси ноги!» – прощался он с ней.

…и вышла через дверь на террасу, прошла через всю площадку до самой балюстрады, уперлась ладонями в перила, расставив руки в стороны, и низко опустила голову.


У Осипа мелькнула надежда – раз не ушла сразу, может?.. И улетучилась пугливым мотыльком – отдышится, соберется, выскажет свое презрение, тогда и уйдет!


«Что это было?! – ужасалась Машка случившемуся и пониманию того, что еще могло случиться. – Нет! Это был не Дмитрий Победный! Это иное существо, принявшее облик Дмитрия Федоровича Победного!»

И такое это было бесповоротное, конечное горе! Горше которого ничего не могло быть! Ей казалось, что из нее стремительным потоком вытекает жизнь – что-то треснуло в Машке, разбилось, и через разлом хлынула, утекая в никуда, жизнь – не остановить, не залатать!

«Господи, да что же это такое?! Да не мог он так измениться!!! Кто угодно, но только не Дима! Никакие богатства, достижения, власть, обстоятельства, оплеванная, преданная любовь, если таковая у него случилась в жизни, не могли так его изменить, превратив в денежно зависимую сволочь!!!»

Она точно знала! Она только не знала, как теперь с этим жить и что делать, как понять, что с ним и с ними сейчас произошло!

И совсем уж непонятно, почему она, Мария Владимировна Ковальская, профессор, человек с мировым именем и заслугами, не убежала, как только вскочила с дивана?!

Почему она не ушла – ведь всем своим видом, настроением он подчеркнул, что отпускает ее, путь свободен, и она может бежать со всех ног так далеко, как только сможет, хоть в Китай или в Японию, куда ее настойчиво приглашают работать!

«Почему ты не уходишь, Маша, а стоишь тут?»

Потому что во всем этом было что-то не так… и душа хранила чувствование и ощущение того мига, когда она поняла, что Дима рвет себе сердце!

Обижая ее, рвет в клочья свое сердце!!!

Машка тряхнула головой и удивилась – ну, надо же! Вечер, а ей казалось, ночь глубокая – жизнь прошла, и наступила глубокая ночь! Наверное, уже навсегда.

И вдруг…

Словно ангел коснулся ее головы, открыв разум пониманию, подарив озарение, прогнавшее черную дыру внутри, заделав, не оставляя шва, трещину, вернув жизнь назад, – на Машку снизошло озарение!

«Он меня узнал!!! Он узнал меня сразу, и его задела ужасно и обидела моя холодная отстраненность и подчеркнутое неузнавание!!! Еще как обидела! Как меня, причиняя боль! И еще! Он ревнует меня к прошлому без него и к Юрику! Именно потому, что Юрик такое ничтожество липкое! Да как же я сразу-то не поняла?!»

И ее, как святой водой, омыло осознанием истины и того, что Дима никогда, ни при каких обстоятельствах не сделал бы ей плохого!


Он смотрел на нее из комнаты, через террасу, на ее узкую спину, сидя в той же позе на полу, смотрел зло – ушла бы скорее! Он и так все понял про себя, про нее, про то, что ему теперь жить всю оставшуюся жизнь с тем, что он тут наворотил, потеряв Машку!

Уходи! Скорее! Ну!!!

Дмитрий уже жил в том будущем, где ее нет, а осталось только холодное презрение не узнавшей его Машки. И он смотрел ей в спину тяжелым взглядом и торопил: «Беги! Ну! Что ты жилы из меня тянешь?!»

Она повернулась и пошла к нему. Услышала, наверное.

Притормозила у стола, за которым так и не состоялся их «дачный» обед, взяла со стола бутылку, вошла в комнату, сделала пару шагов влево к большому окну, оперлась спиной о высокий подоконник и, не сводя взгляда с Победного, отпила прямо из бутылки.

– Слушай, а ты знаешь, где здесь кухня? – махнула она куда-то неопределенно бутылкой, зажатой за горлышко в руке.

Он смотрел непонятно, тяжелым взглядом, не двигаясь и не меняя позы – одна нога вытянута, вторая согнута, вытянутая рука на колене. Молчал, рассматривал Машку.