Дима кивнул, ни черта не понимая на самом деле, да и не в состоянии ничего понимать сейчас, кроме того единственного факта, что Машка жива.

– Девочка умирала. Больше того скажу вам: девочка совсем почти умерла. Как вы ее вернули?

Дима молчал. Смотрел на старенького доктора, говорившего что-то оттуда, где побывала Машка, и молчал.

– Ну, я так и предполагал, – ответил самому себе доктор. – Вы знаете, молодой человек, у вас теперь с этой девочкой одна кровь. И думаю, вряд ли вы встретите кого-нибудь еще, с кем сможете смешаться кровью. Ну, ладно, вижу, вы меня пока не понимаете. Всего доброго, молодой человек, был рад познакомиться.

Дима закрыл за странным доктором дверь, не пытаясь понять, что он там наговорил, и вернулся к Машке. Снова укутав ее в одеяло, он взял ее на руки, сел в гостиной на старинный кожаный пузатый диван с высокой спинкой, прижал к себе Машку и стал покачивать на руках, нашептывая ей на ухо что-то бессвязное, всякую ерунду. Главное, чтобы она слышала его голос.

Вернувшаяся Полина Андреевна, увидев эту картину, перепугалась с ходу.

– Все нормально! – поспешил успокоить ее Дима. – Ей стало хуже, я вызвал «Скорую», уколы сделали, температуру сбили…

Он дословно передал все рекомендации врача, и про кризис, который миновал, и про уход, и про то, что он отказался от госпитализации.

– Димочка! – расплакалась Полина Андреевна. – Димочка, спасибо тебе! Бесконечное спасибо!

– Да ладно, Полина Андреевна! Все теперь будет хорошо, не переживайте вы так!

Он еще посидел с Машкой на руках, пока Полина Андреевна меняла белье на Машкиной кровати, отнес ее в постель и, воспользовавшись моментом, когда Полина Андреевна вышла за чем-то на кухню, поцеловал спящую Машку в лоб.

Посмотрел, подумал и поцеловал еще раз.

Вернувшись домой на плохо слушающихся, подгибающихся при каждом шаге ногах, он достал из холодильника бутылку водки и выпил. Всю. Из горлышка. Не отходя от холодильника.

Сегодня он победил смерть! Он заглянул ей в лицо! И это была жуть кромешная!

Но он победил и ужас, и страх, и смерть.

А потом он проспал сутки и сбежал от выздоравливающей Машки в поход с друзьями под мыс Сарыч на неделю. И избегал встреч с ней до самого Машкиного отъезда в Москву.

Они увиделись еще раз. Один. Когда ей было шестнадцать лет.


У Димы затвердело лицо от воспоминаний.

Осип ощутимо напрягся, посматривая на него в зеркало с переднего сиденья, привычно улавливая настроения Победного.

Дмитрий не хотел об этом думать.

Зачем он вспомнил? Давно похороненное в глубинах сознания. На хрена?!

Сколько ей сейчас? Тридцать четыре? Да. Какая она сейчас, Машка?

У нее сильный характер, наверняка справилась, не далась этой дерьмовой жизни. Хотя что он может знать о ее характере? Последний раз он видел ее восемнадцать лет назад, и всего несколько часов. И черт его знает, какой у нее тогда был характер? Не разберешь.

За восемнадцать лет такое перелопатилось в стране!

Бушующие девяностые переломали, сжевали и выплюнули и сильных, и слабых, и не самых сильных, и не самых слабых. Кто выплыл, выжил, выгрызя, отвоевав свое место – единицы, те пошли дальше, отдышавшись и пробуя новую жизнь на вкус.

Но чего это стоило!

Смогла она выстоять, не сдаться?

Осип все поглядывал на него в зеркало без эмоций на лице, но его затылок просто-таки излучал тревогу.

Если выстояла, то наверняка сейчас успешная, благополучная, хронически замужняя, с детьми, карьерой переводчица или референт, а может, и топ-менеджер.

И он очень живо, как в кино, представил благополучную Машку, в стильном деловом костюмчике, на каблуках, с портфельчиком в руке, возвращающуюся с работы домой, бросающую портфельчик на пол, чтобы обнять выбегающих встречать маму детей и поцеловать мужа, вышедшего из комнаты вслед за детьми ей навстречу.

Ну и хорошо! И дай бог ей счастья.

Но что-то зацепило крючком и потащило, растравливая душу от этой благостной картинки Машкиной счастливой, получившейся жизни.

Кадр сменился, и Победный увидел другой вариант: усталую, сломанную Машку, замороченную начальником-самодуром и тупым мужем-бездельником, пролежавшим диван толстой задницей, Машку, тянущую на себе непомерный воз. Уже немного оплывающую телом, с морщинами, потухшими глазами.

Да к черту!!! Что за дела? С какого хрена его потащило в это?! В воспоминания, никому не нужные?

Дима посмотрел осмысленно в окно, приказав себе убрать из сознания всю придуманную чушь.

Машины неслись сквозь какой-то городишко.

– Осип, давай заедем перекусим, и ребят надо накормить. Если здесь есть нормальный ресторан, разумеется, – распорядился Дима.

– Сейчас, Дмитрий Федорович, – отозвался Осип, нажимая кнопки сотового.

Через пару минут Дмитрий Федорович очистил мысли и разум от поднявшихся со дна сознания, вызывающих горечь во рту воспоминаний, эмоций и прочей ерунды.


В первую ночь в пансионате Марии Владимировне Ковальской приснилось море.

Севастополь. Жара. Шпарящее солнце, раскаляющее воздух до миражной тягучести. Маленькая Машка карабкалась на здоровенный камень в море. Солнце суется в глаза миллионами солнечных зайчиков, отблескивающих от воды, и она все время щурится. Вода, нагретая до состояния парного молока, кажется тягучей, как и воздух.

От долгого бултыхания в море кожа размякла, разнежилась, побелела от соли на ступнях и ладошках и давно скукожилась.

Обрезаясь об острые края камней и кинжальные лезвия выставленных боков мидий, намертво приросших к ним, она упорно лезет наверх.

Карабкаться тяжело, но она знает, что обязательно-обязательно заберется и нырнет с покорившейся каменной вершины, ведь она не просто так лезет, не ради баловства, а очень даже со смыслом. Когда она заберется, постоит, покричит и ухнет в воду – и сразу будет ей, Машке, счастье!

Она залезла, ободрав кожу на ручках-ножках и коленках, и без того многострадальных по причине неуемного Машкиного характера, постояла наверху, чтобы перевести дыхание и ощутить всю полноту победной радости, подняла руки вверх, высмотрела кого-то на берегу и закричала:

– Смотри!!! Я ныряю!!!

Помедлила несколько секундочек – добрать чуть-чуть храбрости, подняла руки повыше – и нырнула!

Сине-зеленая, прозрачная до хрустальности вода стремительно неслась ей навстречу.

«Здесь совсем мелко! Я убьюсь!!!» – отстраненно, по-взрослому подумала Машка.

– А-ах! – испуганно простонала она.

Села на кровати и проснулась.

Перед глазами все летела и летела сине-зеленая вода навстречу, выпячивая свое неглубокое дно, а на нем камни и скорострельных мальков, пульками разлетевшихся в разные стороны от надвигающейся тени падающего Машкиного тела.

Она быстро выбралась из огромной кровати, поплелась к холодильнику, изгоняя из головы летящую навстречу морскую гладь, достала бутылку минералки, попила из горлышка, опершись рукой о раззявленную дверцу холодильника.

– Нет, ну надо же! – громко возмутилась Мария Владимировна. – Приснится же такое!

«Такое» было не запутанным непонятной символикой и действиями сном и не кошмаром с сюжетами из Босха, а вполне реальным событием из ее детства.

Маша резко захлопнула холодильник, постояла, посмотрела на бутылку воды в руке.

Заснуть она уже точно не сможет!

– А-а, и!..

Мария Владимировна рывком опять открыла холодильник, сунула в раздражении воду в его нутро и достала початую бутылку белого вина, бокалом которого отмечала вечером начало отпуска и свое прибытие в пансионат.

Дернув за шнур, включила торшер, заливший угол комнаты уютно-интимным неярким светом, отыскала на стуле кофту. Путаясь в рукавах, повозившись и ворча сквозь зубы, все-таки натянула ее на себя, достала из посудного шкафа бокал и вышла на балкон.

Повозилась, передвигая поудобней плетеные кресла и столик, покрытый вместо столешницы толстым стеклом, уселась, закинула ноги на второе кресло.

Красота-то какая!

Тишина! Не тронутая ничем. Осторожное, редкое щебетание птиц, светлеющее небо, готовящееся принять восходящее солнце, темные неподвижные шапки деревьев, ни ветерка, слышно течение реки, светлеющей вместе с небом.

Ни машин, ни людей, ни гула большого города, ни звука далекого поезда – тишина, словно она где-то в другой жизни.

Совсем в другой, далекой жизни жила маленькая девочка Маша, влюбленная в соседа восторженной, неподдельной, неконтролируемой девчоночьей любовью.

Он сказал: «Прыгнешь с того камня, возьму тебя с собой». И она, не раздумывая ни мгновения, пошла прыгать! А когда прыгнула, он поймал ее в воде под попку в последний момент, не дав удариться о подводные камни, и выволок на берег, и так орал на нее! Так орал!

А Машка никак не могла понять – за что? Она же все сделала правильно – и прыгнула, и не побоялась!

Он кричал, отчитывая ее, и его желтые тигриные глаза сузились, ноздри раздувались, и от крика напрягались жилы на шее. А когда до нее дошло, за что именно он ее ругает, то она перепугалась ужасно, разревелась, а он ее утешал.

Маленькой Машке он казался… не сравнимым ни с кем, все мужчины и мальчишки даже рядом с ним не стояли!

Рыцарь! Бог! Рас-кра-са-вец!

И старше ее на шесть лет!

Пропасть.

Маленькая Машка все считала и прикидывала: когда ей будет шестнадцать, а ему тогда исполнится двадцать два – это уже не пропасть или еще пропасть?

И смотрела на него во все глазешки! Он был высокий, сильный, загоревший, русые непослушные жесткие волосы, выгоравшие за лето, и глаза…

Как у тигра! Машка видела тигра в зоопарке и заглядывала ему в глаза под перепуганный крик папы. И были тигриные глаза точь-в-точь как у ее любимого.

Золотистые, с темными пятнышками – не карими, а более темными, как вкрапления золота другой пробы. И он их щурил, когда злился, или решал что-то важное, или собирался драться.