А Барретт уже говорил по телефону, вернее слушал абонента и, судя по его спокойной маске и сжатым в тонкую линию губам, он был недоволен услышанным. Внезапно на долю секунды я увидела, как по его лицу пробежала эмоция, знакомая мне эмоция — когда он был зол, его уголок рта немного кривился. Наконец он спокойно произнес "сейчас буду" и, бросив телефон на постель, посмотрел на меня. Это был неуютный для меня взгляд. Задумчивый. На секунду мне показалось, будто сейчас он создавал в своем сознании некую схему дальнейших действий и был где-то далеко.

— Что-то случилось? — подогнув пальцы ног от волнения, тихо спросила я, нервно сжимая бритву в руках.

— Все в норме, — ответил он и направился в гардеробную, на ходу бросая: — Иди в свою комнату одеваться. Лат уже готовит завтрак.

Но я ему не верила, я знала, что что-то происходит. Я ощущала это по его состоянию. Будто он к чему-то готовился. Я чувствовала по его походке, как он весь сгруппировался, будто хищник перед прыжком, я видела это в выражении его глаз — холодных, отстраненных и… бездушных. Такие глаза бывают у акул перед нападением на жертву.

Вопреки указанию, я направилась за ним в гардеробную, где он уже в футболке, надев джинсы, застегивал ремень. Этот лязгающий звук, будто звон пыточных цепей, почему-то еще больше меня укоренил в мысли, что что-то происходит.

— Ты надолго? — осторожно поинтересовалась я, видя, как он накидывает длинное кожаное пальто.

— Нет, — коротко проинформировал он и, потянувшись рукой к выдвижному ящику, на секунду застыл, рассматривая мой шарф, висевший рядом. — Ты купила? — коротко спросил он, указывая на черное кашне.

— Да, — призналась я, ожидая его реакции, но он, так ничего и не сказав, достал перчатки из ящика и начал натягивать дорогую черную кожу на массивные ладони, а я, видя его спокойствие, посчитала это добрым знаком — он принял мой подарок.

Внезапно, подойдя ко мне, он забрал у меня из рук бритву и тихо повторил, будто внушая нужную ему мысль:

— Иди в свою комнату.

Я хотела попросить его не ехать никуда, но почувствовав тяжелую волну от его взгляда, говорившего, что я вторгаюсь не на свою территорию, вздохнула и отвела глаза.

Понимая, что ответов я не добьюсь, и мне сказали ровно столько, сколько положено знать, я кивнула и все же, прежде чем уйти, приподнялась на цыпочках, поцеловала его в щеку и тихо прошептала "Я тебя люблю". Поставив эту защиту из моей любви от всего плохого, я поплелась к себе, по-прежнему обмотанная черным полотенцем.

Зайдя в комнату, я уперлась лбом в прохладную поверхность двери и попыталась унять жар. "Может быть, у меня паранойя, и мои тревоги навеяны ночным кошмаром? Перед отъездом могли возникнуть обстоятельства, которые не могли ждать возвращения Барретта из Германии, и он уехал на незапланированную встречу решать очередную задачу", — успокаивала я себя, но получалось плохо.

Послышались шаги, звук лифта в гараж, и ватная тишина.

Как иногда одна минута, одно слово, один поступок может круто изменить нашу жизнь. Последствия. Последствия принятых когда-то нами решений как шлейф тянутся за нами, неумолимо настигают нас и…

Не знаю, как долго я просидела на краю кровати. Из состояния оцепенения меня вывел стук в дверь — это была Хлоя, которая звала меня к завтраку и была решительно настроена собрать мой багаж для поездки в Германию. Я натянуто ей улыбнулась и, чтобы отвлечься от навалившейся тревоги, пошла одеваться.

День проходил, словно в тумане. Я машинально что-то делала, разговаривала с Латом за обедом, отвечала на вопросы Хлои, что именно хочу взять с собой в Германию, а мои мысли были далеко. Мне не давал покоя этот скорый отъезд Барретта, его отстраненное хищное лицо и предчувствие чего-то плохого. Я ругала себя за мнительность, чрезмерную чувствительность и паранойю, но интуиция пульсировала в висках ноющей болью и стальной хваткой держала нервы в напряжении.

Несколько раз я порывалась позвонить подругам, чтобы отвлечься, но понимая, что мне придется прятать за напускным спокойствием свои эмоции, отказалась от этой мысли, не желая играть, да и разговор с ними вряд ли бы меня успокоил, потому что я не могла с ними поговорить о своих тревогах насчет Барретта.

В таком состоянии я проходила до вечера и, обнаружив, что уже шесть часов, не на шутку разволновалась, учитывая, что в десять мы вылетали в Германию, а Барретта все еще не было дома. Я вертела в руках сотовый, и уже несколько раз порывалась набрать его номер, но каждый раз меня останавливала мысль, что я не должна навязываться. В очередной раз собираясь нажать на номер Барретта, я увидела в списке исходящих звонков имя Эльзы и улыбнулась — вот кому я могла позвонить. Я с ней разговаривала на следующий же день по приезду из Азии, и наша беседа прошла как всегда тепло и душевно, а я, слыша ее мягкий голос, улыбалась, и на сердце после беседы с ней становилось уютно.

Сейчас, вспоминая наш последний разговор, я пришла к выводу, что именно с ней я могла поговорить о своих тревогах, и именно она могла меня успокоить.

Не долго думая, я разместилась в кресле в гостинной и, наблюдая за осенним ненастьем за окном, набрала номер Эльзы.

— Миссис Хоуп, здравствуйте, — с улыбкой поздоровалась я, но услышав в трубке тишину вместо приветствия, я повторила: — Алло, Эльза, вы меня слышите?

Прошло несколько секунд, прежде чем раздался ее голос.

— Здравствуй… Лили.

От звуков ее тихого, какого-то отстраненного голоса я насторожилась.

— Миссис Хоуп, у вас все в порядке?

— Что ты хотела? — все тем же глухим голосом спросила она.

— Поговорить, — ответила я, но понимая, что у нее что-то произошло, я нахмурилась и, отодвигая свои личные проблемы, полностью переключилась на Эльзу: — Миссис Хоуп, у вас все в порядке? — более настойчиво повторила я.

Последовала пауза, будто она то ли решала, то ли просто собиралась с силами и внезапно произнесла:

— Это меня Бог наказал… — опять пауза, — что я не рассказала тогда правду тебе…

— Какую правду? — никак не могла я понять логики ее слов, а интуиция уже била тревогу с новой силой.

— Я должна была тебе рассказать, что Барретт не в коме. Я ведь видела твое состояние. Видела, что ты на грани… и все равно не рассказала… а должна была. Это меня Бог наказал… Таким, как ты, не врут… Я должна была рассказать тебе правду. Тогда бы всего этого не случилось… Это меня Бог наказал… — повторяла она свою мантру снова и снова, и я слышала, как она глотает слезы.

От этого сбивчивого монолога у меня все перевернулось внутри, и я попыталась ее успокоить и выяснить, в чем дело.

— Эльза, это неважно. Я не держу обиду. Что случилось?

Тишина и затем ее далекий голос.

— Сын в реанимации.

— Господи! — выпалила я, от шока прикрывая ладонью рот, чтобы не заплакать.

"Чёрт! Он все-таки гонял на мотоцикле в дождь и разбился!" — первое, что я подумала, зная о его любви к экстриму, а моя мысль уже работала дальше.

— Когда это произошло?

— Недавно привезли.

— Эльза, я сейчас приеду! — выпалила я, быстро вставая с кресла.

— Нет! — внезапно услышала я ее резкий отказ, словно удар. — Не приезжай, — чуть более спокойно продолжила она. — Ты ему не поможешь.

Я вздохнула, понимая, что сейчас Эльза не хотела никого видеть, кроме сына, и была на взводе, если даже провела параллель с "комой" Барретта.

Подойдя к стеклянной стене, я уперлась в нее лбом, чтобы унять дрожь от этих новостей, и аккуратно спросила, желая выяснить детали:

— Как это произошло? Он… он попал в аварию?

Но Эльза молчала, и эта тишина в трубке показалась мне какой-то зловещей.

По мере того, как она продолжала молчать, тишина, как нарастающая лавина, сперва медленно надвигалась, а затем, набирая скорость, неслась на меня снежным комом и, наконец, обрушилась на мое сознание тяжелым ледяным потоком — я ощущала эту холодную пустоту кожей, она была липкой, словно кровь на пальцах, и в моей душе все похолодело от ужаса.

— Как. Это. Произошло? — повторила я, проговаривая каждое слово, а мой мозг начал неумолимо восстанавливать события. И я вспомнила. Вспомнила, что мне снилось ночью. Вспомнила, откуда пришло то состояние дежавю. Я вспомнила ВСЁ.

Мне снилась моя комната на базе. Я сидела в постели, а ко мне приближался темный силуэт, который беспрепятственно прошел через охрану у двери. Я его совсем не боялась, словно уже знала. Он был без маски, но черты лица были размыты, будто он сам не позволял его увидеть, и я, не отводя от него глаз, пыталась его то ли вспомнить, то ли узнать. Внезапно краем глаза я увидела какое-то шевеление внизу и, опустив взгляд, ужаснулась. На полу у моей двери лежал пес — немецкая овчарка — он был в крови, его глаза были закрыты, а его дыхание было сбитым и неровным. Я кинулась, чтобы помочь псу, но что-то странное творилось с моей кроватью, она меня засасывала, как зыбучие пески, и каждое мое движение давалось с большим трудом. Преодолевая сопротивление, я все же встала с постели и, ни секунды не сомневаясь, что причиной такого состояния пса стал человек в черном, посмотрела на него, зло сжав кулаки. Внезапно мужчина поднял на меня глаза, словно открыл свое лицо, и мое сердце ухнуло вниз — я узнала этот холодный равнодушный взгляд.

Мой сознание воссоздавало пазл за пазлом сон, овчарку, которая ассоциировалась с Другом Максом, хищное равнодушное лицо Барретта утром, его быстрый отъезд, и вместе со словами Эльзы они собирались в одну картину, в одну страшную неумолимую картину.

Я тихо опустилась на пол, медленно съезжая спиной по стеклянной стене, и, зажмурившись до багровых пятен в глазах, наконец выдавила одно единственное имя:

— Барретт.

— Я чувствовала, что с тобой что-то происходило тогда… на базе, — продолжала Эльза сдавленным голосом свой монолог. — Слишком быстро ты успокоилась и пришла в норму. Но я это списала на силу твоего характера. Если бы я знала об этом тайном ходе… Если бы я только знала… Я ведь могла догадаться… Почему я о нем не догадалась… — тихо причитала она в трубку, обвиняя и себя в случившемся, но ее вины в этом не было, потому что вина целиком и полностью лежала на мне.