— Это все из-за тех же проблем с банком? — догадался мой шеф.

— Да, и, вероятно, я здесь задержусь на неделю. Поэтому и звоню вам предупредить и взять неделю отпуска за свой счет.

— Ох, как некстати, — посетовал шеф.

— Я знаю, что сейчас наплыв посетителей. Я бы никогда не поступила столь безответственно, если бы у меня был другой выход. Но мне нужно помочь отцу решить вопрос с банком.

— Да, конечно, я все понимаю, — нехотя согласился мистер Фингер.

— Может быть мне удастся освободиться раньше, и если вы не захотите меня сейчас уволить, тогда я в тот же день опять выйду на работу.

— Лили, увольнять я тебя не собираюсь. Решай свои вопросы, и через неделю жду тебя на работе.

Поблагодарив своего шефа, я с облегчением вздохнула — хоть этой работы не лишусь.

Свернувшись калачиком на диване и пытаясь согреть ледяные руки, я вздохнула — сейчас, как никогда, я чувствовала себя усталой, обессиленной и вымотанной тревогой и неизвестностью. Я закрыла глаза и, сама не знаю как, провалилась в темную яму сна.

Не знаю, сколько прошло времени, но проснулась я от порыва ветра. Резко сев на диване, я увидела, что дверь на террасу, откуда задувал прохладный вечерний воздух, открыта, на улице уже совсем стемнело, и в гостиной был полумрак, разбавленный приглушенным светом ламп. Неуютно поведя плечом от озноба, я встала и направилась к ведущему на террасу французскому окну, чтобы его закрыть, как вдруг услышала тихое, но жесткое "не надо".

Глава 4

Я резко обернулась и увидела, что в кресле стоявшем в углу, сидел Барретт. Он был без пиджака, несколько верхних пуговиц его кипейно-белой рубашки были расстегнуты, а галстук ослаблен и стянут чуть вниз. Откинувшись на спинку кресла, он небрежно сжимал хрустальный стакан с янтарной жидкостью, вероятно, виски, и равнодушно смотрел на меня.

— Подойди ко мне, — сказал он без тени эмоций в голосе.

Чувствуя его тяжелый неприятный взгляд, я медленно приблизилась и остановилась в нескольких ярдах от его кресла. Вероятно, ему не понравилась дистанция, и он похлопал рукой по подлокотнику, давая понять, чтобы я подошла ближе.

Мне был настолько неприятен этот жест, что я, нахмурившись, осталась стоять на месте, а он, видя мое сопротивление, недовольно скривил уголок рта и все тем же равнодушным голосом произнес:

— Мы уже обсуждали твое поведение. Я не привык повторять дважды.

Почувствовав от него тяжелую, не предвещавшую ничего хорошего для меня волну, я медленно подошла и, встав в двух шагах от кресла, украдкой посмотрела на него.

— Девственница значит… — констатировал он безучастным голосом, и я непроизвольно вздрогнула от мысли “откуда он узнал”, но быстро осознав, что о результатах моего визита к врачу ему доложили, едва заметно кивнула.

В комнате повисла ватная тишина, а я неосознанно ухватилась за это молчание, как утопающий за соломинку. Все это время, с момента нашей встречи в конференц-зале, сама того не осознавая, я все же надеялась, что он меня отпустит. Он и так меня уже наказал тем, что привез в чужой город и заставил почувствовать себя беззащитным муравьем. Вдруг, узнав о моей неопытности, отпустит — ведь он ищет в женщинах наслаждения. А от меня какой ему прок? Ничего не знаю, ничего не умею, ничего не чувствую. И я с надеждой посмотрела на сидевшего в кресле мужчину.

— Для меня не имеет значения факт девственности, — равнодушно произнес он, будто читая мои мысли, и добавил тем же тоном: — Гемора только больше поначалу. Раздевайся.

Я вздрогнула, и остатки моей надежды разбились, словно пустой стакан. Барретт сказал это тихо, но безапелляционно, отчего становилась ясно — он не намерен менять своего решения, скорее напротив — понимая, чего я сейчас лишаюсь, он посчитает это более ценным жизненным уроком для меня. Мне хотелось убежать как можно дальше от этого человека, но в сознании занозой сидели его слова “не советую суетиться или сбегать. Достану из-под земли. Мне ничего не стоит добавить проблем тебе и тем, кто тебе захочет помочь”, и я понимала всю безвыходность своей ситуации.

Не в силах пошевелиться, я лишь опустила глаза, скрывая животный страх, который съедал мои внутренности и начала молиться: “Господи, пожалуйста, помоги. Мамочка, любимая, ведь ты всегда мне помогала и оберегала от зла. Защити меня от этого человека, защити от насилия и боли”.

— Я жду, — вновь послышался его спокойный голос, прервавший мои мысленные молитвы в никуда, и я, собрав последние остаток воли воедино, подняла на него глаза.

— Я не хочу, — стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, шепотом призналась я.

От волнения я вновь поджала пальцы на ногах, немного косолапя, как делаю всегда, когда нервничаю, и Барретт на мгновение опустил равнодушный взгляд на мои босые ступни.

— Если не хочешь, чтобы я тебя наказал, ты разденешься, — резюмировал он все тем же спокойным голосом, а мое сердце от волнения заколотилось о ребра.

На мгновение я зажмурилась, превозмогая свой страх, и, понимая, что это неизбежно, медленно начала раздеваться, представляя, что я в кабинете у доктора. Я сняла футболку и, аккуратно ее сложив, присела и положила ее рядом на пол. Встав, я расстегнула кнопку и молнию на джинсах, неуклюже стянула с себя штаны, и, также прилежно их сложив, опустила на футболку. Выпрямившись и стараясь унять озноб от нервного напряжения и стыда, я осталась стоять в трусиках и бюстгальтере. Белье на мне было самое обыкновенное, без кружевных изысков, купленное в бельевом отделе супермаркета: простой трикотажный белый наборчик с маленьким бантиком на резинке трусиков и бюстгальтере.

Все время, пока я раздевалась, он сидел в кресле, наблюдая, как я снимаю свою одежду и аккуратно складываю на полу. Когда я осталась в одном нижнем белье, он тихо приказал:

— Подойди ко мне, девочка.

Как он меня назвал? Девочкой? Он хотел меня обидеть или просто констатировал факт того, что я еще не женщина? И я вскинула на него взгляд, пытаясь увидеть в нем хоть толику человечности, но его лицо по-прежнему ничего не выражало. Понимая, что мне не стоит рассчитывать на милосердие, я смирилась с тем, что меня сейчас растерзают, и сделала шаг вперед на Голгофу.

Медленно опустив бокал со спиртным на столик, он наклонился и, крепко ухватив меня за предплечье, потянул к креслу. Поставив меня перед собой, он плотно зафиксировал мои бедра своими коленями и уверенным движением хозяина прошелся по изгибам моей талии горячими ладонями. От неожиданности я вздрогнула, будто через меня пропустили электрический разряд, и вся напряглась, как натянутая струна, ожидая грубости.

Но он, не обращая внимания на мое напряжение, уверенно прошелся ладонями по моим бедрам, и я затаила дыхание от абсолютно новых для меня ощущений. Его движения… в них не было варварской грубости, скорее уверенность и опыт, как у скульптора, который выравнивал решительными пальцами свое творение. Это были абсолютно новые для меня ощущения — они были… они были… приятными? Нет. Так не должно быть. Я не любила и не уважала этого человека. Я совсем растерялась от реакции моего тела на его смелые движения — словно мое сознание и мои эмоции были в абсолютной конфронтации друг с другом: первый раз в жизни я не могла найти для себя ту грань, которая проходила между правдой и ложью. Мне стало совсем не по себе, и я украдкой посмотрела на Барретта.

Почувствовав мое внимание, он посмотрел на меня, но уже в следующую секунду перевел взгляд на мою фигуру и, поддев резинку моих трусиков, провел рукой вдоль белья. На мгновение остановившись у бантика на резинке, он пощупал его большим пальцем и продолжил исследования, уверенно выглаживая ладонями мой живот. Мысли путались. Ко мне никто и никогда так не прикасался. Я должна была честно признаться себе — мне было… мне было… хорошо в его опытных руках. Его властные ладони уверенно изучали мое тело, его искусные пальцы виртуозно повторяли контуры моей фигуры — он словно Праксиль создавал, сглаживал и выравнивал Афродиту.

Внезапно он развернул меня к себе спиной и я ощутила его руки на затылке. Моя резинка для волос поехала вниз, и в следующую секунду мои каштановые локоны каскадом рассыпались по спине. Его ладонь прошлась по моим прядям и опустилась ниже талии. Моя кожа горела под его сильными пальцами, мое тело откликалось на прикосновения этого мужчины, словно у них был свой собственный диалог, понятный только им двоим. Внезапно, зажав в кулаках края моего белья на бедрах, он сильно дернул в стороны. Послышался треск, и я вздрогнула от неожиданности, оставаясь без трусиков. Я машинально дернула руками назад, стараясь прикрыть свою наготу, но тут же почувствовала на запястьях его жесткие пальцы, словно наручники.

— Будешь сопротивляться, будет хуже, — спокойно произнес он, и в следующую секунду я почувствовала, как его ладони сильно сжали мои ягодицы, а я вновь вся напряглась, прикрывая грудь и стараясь не сопротивляться неизбежному. Я вновь ощутила его горячую ладонь на позвоночнике, а его ловкие пальцы уже расстегивали бюстгальтер.

Внезапно Барретт встал, прижимая меня сзади, и, резко заведя руку вперед, уверенно прошелся смелыми пальцами сперва по моей груди, отчего соски вмиг стали твердыми как горошины, а затем по моему клитору. Все мое тело ухнуло от непонятных ощущений, и я неосознанно схватила предплечье Барретта.

Но он, не обращая внимания на мою реакцию, обхватил меня за талию и, оторвав от пола, понес из зала. Мое сердце бешено колотилось, меня бил озноб от непонятных ощущений: мое сознание отторгало этого человека, он был чужим и нелюбимым, но мое тело говорило совсем о другом, оно тянулось к Его уверенным рукам.

Поставив меня к себе лицом, Барретт потянул меня за подбородок вверх, приподнимая мою голову, и тихо приказал: