Но душа болела — она кровоточила, как открытая рана. Нет. Мне нельзя было вниз. Иначе я потеряюсь в Нем навсегда, превращусь в ничто. Я сконцентрировала сознание, и из меня выдавило под натиском его толчков сдавленным голосом:

— Мне. Не нужна. Твоя. Похоть.

Я шептала эти слова себе, не ему, и как только они обрели силу, вырвавшись из моего горла, я почувствовала, как меня начало отпускать, в то время как он, продолжал методично вбиваться в меня, даже не подозревая, что творилось у меня внутри — ему были безразличны мои метания.

Внезапно он обхватил мои волосы и, потянув их на себя, бесшумно взорвался ядовитой ртутью, больно сжимая меня бедрами, словно металлическими тисками.

Время остановилось и все, что я чувствовала, — биение сердца, шум в ушах и ноющая горячая боль, которая обжигающими волнами неудовлетворенности пульсировала внизу живота в унисон Его члену. Но я не жаловалась — пусть так, но у меня получилось остаться собой.

Как только он закончил, я почувствовала, что он отпустил волосы и вышел из меня, оставляя влажный след из ртути.

Уткнувшись лицом в подушку, я слышала сквозь шум в ушах, как он встает с кровати, надевает брюки и также молча, не спеша, покидает мою спальню, получив то, за чем пришел.

Я лежала на животе и чувствовала себя так, словно по мне в очередной раз прошелся танк. Но на это я не обращала внимания — душа кровоточила, и меня било крупной дрожью от бессилия, от этой невыносимой больной любви и ненависти к этому мужчине, от безысходности ситуации и от того, что я не могла вырвать Дьявола из сердца.

По бедру стекала ртуть, и я, желая как можно быстрее смыть с себя Его металл, резко развернулась и села на кровати.

Я посмотрела вниз — на остатки моей любимой пижамы, порванные трусики, которыми он вытерся, смятую постель… вспомнила ритмичные жесткие толчки…

Удар сердца…

Еще удар…

Глубокий вдох…

Болевой ком в горле…

И ОБРЫВ — ПРЕДЕЛ! РУБЕЖ! ТОЧКА! НУЛЕВОЙ КИЛОМЕТР!

Меня накрыло мощной волной — мозги отключились, уступая место бесновавшимся внутри меня эмоциям — нет, так продолжаться больше не могло. Мой поступок и слова, застрявшие в горле, были полностью лишены логики, но мне было наплевать — я вскочила, таща за собой простынь, и выбежала в коридор, направляясь к его двери, на ходу заворачиваясь и спотыкаясь о неудобную длинную ткань, чувствуя босыми пятками холодный мрамор. Я ворвалась в его спальню без стука, без предупреждения, как он врывался в меня каждый раз, когда ему это было нужно.

В комнате горел приглушенный свет, и я застала Барретта, выходившего из ванной с маленьким черным полотенцем, обернутом вокруг бедер. Он внимательно смотрел на мою фигурку, обмотанную простыней, но в его взгляде не было даже удивления. Меня било в лихорадке, я сжимала пальцы в кулак, а мои волосы, корни которых все еще болели от его рук, путались в складках ткани. Я шла к нему и говорила — слова сами выскакивали из меня, а голос срывался до хрипоты:

— Неужели тебе нужна женщина без тепла и нежности, которую можно держать на коротком поводке?!!! Неужели тебе нужна игрушка без души и сердца только ради удовлетворения своих потребностей?!!!

Остановившись в нескольких шагах от него, я выдохнула, а он, просканировав меня, спокойно, но жестко ответил:

— Во-первых, сбавь тон. Во-вторых, успокойся и иди спать — ты перевозбуждена после секса.

— И это все, что ты видишь во мне сейчас?! Неудовлетворенную женщину?! — я отрицательно покачала головой. — Нет. Ты знаешь, что я люблю тебя, и продолжаешь превращать мое чувство в элементарную ПОХОТЬ и РАЗВРАТ!!! Либо прими мою любовь, либо отпусти и не мучь меня!!! У тебя нет недостатка в женском внимании!!

Не спеша приблизившись ко мне, он просканировал мое лицо равнодушным взглядом и спокойно произнес:

— Твои чувства — это твои проблемы.

Он сказал это тихо, без эмоций, не желая ни унизить меня, ни обидеть, скорее, желая меня привести в чувство. И это сработало — его спокойный взгляд и голос, ничего не выражающее лицо, подействовали, как холодный душ.

Приходя в себя, я некоторое время изучала эти ртутные глаза, ставшие уже частью моей души, и наконец тихо произнесла:

— Да, ты прав, мои чувства — это мои проблемы.

Опустив глаза, чтобы больше не видеть его, я развернулась и пошла к себе, понимая, что он меня не отпустит, как бы я его не просила. Мои метания ему были безразличны.

Весь дом был погружен в мертвую тишину, и казалось, если прислушаться, то можно услышать ход времени. Я лежала без сна, по щекам текли слезы, и душа по-прежнему кровоточила и болела. Низ живота все еще ныл. Барретт был прав, я была перевозбуждена. Но я была рада, что не поддалась — я отстояла саму себя, свою сущность, свою личность и не растворилась в этом человеке, не растворилась в этой всепоглощающей сексуальной вакханалии. Я не хотела, чтобы моя любовь к этому мужчине превратилась в животный инстинкт, в простую сексуальную похоть, от которой бы я потом стала зависимой, как наркоман от дозы. Я не хотела превращаться в куклу, которую завели и довели до оргазма, не хотела потерять себя в отношениях, где секс — это единственная точка соприкосновения: без души, без тепла, без любви.

Меня мучило лишь одно — откуда это совершенно нелогичное неосознанное интуитивное чувство доверия к нему? Откуда это желание протянуть руку к опасному Хищнику без страха и сожаления? Я не знала ответов на эти вопросы и перестала их искать. Я знала главное: мое чувство — это моя проблема. Больше никаких размышлений и поисков истины, решение принято. МАКТУБ*.

* * *

* Мактуб — исламское фаталистическое понятие, литературно переводимое как присловье «так предначертано»

Глава 23

Проснулась я то ли рано, то ли поздно — было непонятно. Я лежала на спине с открытыми глазами и смотрела в потолок. Что-то изменилось в атмосфере и обстановке моей комнаты, и я обвела ее взглядом, присматриваясь к абрису предметов в тусклом свете тучного неприветливого утра. Нет, все было по-прежнему, все на тех же местах: моя разорванная пижама и трусики лежали на полу там же, где и были оставлены вчера. Тогда что изменилось? Я прислушалась к себе и вдруг осознала, изменилась не комната — изменилась я. И этот утренний свет был похож на неприятно режущее глаз белое люминесцентное освещение, срывающее с реальности покров иллюзий. Я осознала, что за эту ночь я повзрослела, словно Барретт прокрутил мой возрастной циферблат на несколько лет вперед; словно моя жизнь — это самолет, который за ночь пересек сразу несколько часовых поясов, пронизывая пространство и время на огромной скорости, стремясь к будущему, от начального пункта "беспечная юность" до пункта назначения "взрослая реальная жизнь".

Я прислушалась к себе и отрицательно покачала головой — да, я стала взрослее, но чувство к моему Дьяволу никуда не исчезло. Я понимала, что от любви я за одну ночь не избавлюсь — это чувство нам давалось свыше, как Божья Благодать, и не в наших силах было загасить этот огонь, но в нашем праве было спрятать это чувство от окружающих и главное, от него.

Я снова и снова прокручивала в голове наш последний разговор, вернее мой поступок, и понимала, что я сделала все правильно — мне стало легче. Нет, сердце болело, но слова, сказанные Барреттом, были подобны шприцу, острую иглу которого вогнали в грудную клетку, и теперь она онемела под воздействием анестезии.

Стоя под душем и приводя себя в порядок, я решила, что буду вести себя так, словно со мной ничего не случилось. Буду радоваться жизни и ни в коем случае не показывать, что мне больно или что я страдаю. Если мои чувства — это моя проблема, то пусть он видит, что я эту проблему решила.

Зайдя в гардеробную, чтобы одеться, я тут же вспомнила слова Барретта, что мои вещи сегодня уберут, и наморщила нос. Первая мысль была — спрятать одежду, но я тут же отбросила ее — эта затея мне показалась по-детски глупой и совершенно бессмысленной.

Так что, надев любимые джинсы и голубую блузу, я натянула на лицо улыбку и вышла в холл, не зная, что мне принесет сегодняшний день.

Поднявшись после завтрака к себе в комнату, первое, что я увидела, — настежь открытую дверь гардеробной, где стояла женщина — служащая, которую я неоднократно видела в резиденции.

В руках она держала большую красивую коробку, вероятно, с целью распаковать ее. Бросив беглый взгляд по полкам, я обнаружила, что все мои вещи исчезли — что ж Барретт оказался человеком слова.

Посмотрев на меня, женщина услужливо улыбнулась и произнесла:

— Доброе утро, мисс Харт. Меня зовут Саманта. Мне поручили разобрать ваши вещи. Я скоро закончу. Приношу извинения за задержку.

Я машинально улыбнулась и, представив, что сейчас посторонний человек будет распаковывать и укладывать вещи и белье, которые я буду носить, тут же ответила:

— Спасибо, Саманта, но не нужно.

Женщина на секунду застыла, не зная, как поступить, и я увидела в ее глазах то ли замешательство, то ли страх, что ее уволят за то, что она не до конца выполнила распоряжение сверху.

— Не беспокойтесь, я сама распакую вещи, — и, все еще видя замешательство женщины, добавила: — Я хочу повнимательней их рассмотреть.

Саманта мне улыбнулась, вероятно, приняв этот ответ за чисто женскую прихоть полюбоваться обновами и, тут же поставив коробку на полку, вежливо попрощалась и покинула спальню.

Я бросила взгляд на нарядные коробки и, даже не заходя в гардеробную, закрыла дверь. У меня еще оставались джинсы, блуза и нижнее белье, которые все еще были на мне. Их то я носить и буду. Я понимала, что и эти крохи моего мира у меня отберут, но на данный момент это было хоть что-то.

День тянулся невероятно медленно. Я заставляла себя учиться, была погружена в чтение, сходила в спортзал, и главное, каждый раз, когда я выходила за пределы своей спальни, я надевала “улыбчивую маску” на лицо.