Я находилась в ванной комнате, а передо мной было лицо Барретта — брови немного сдвинуты, отчего на лбу пролегла впадинка, губы сжаты в тонкую полоску.

Он сидел на корточках рядом с джакузи, которое массировало мое онемевшее тело, его белая рубашка была мокрой, а рукава закатаны выше локтя. Одна его рука лежала на моем затылке, поддерживая голову, вторая под водой массировала кисть и предплечье.

— Не надо, — прошептала я и не узнала своего голоса, он звучал как-то хрипло и будто издалека. Но Барретт вероятно не услышал меня, так как не убрал своих рук, и я попыталась отодвинуться, что тут же болью отозвалось в моем теле. Понимая, что я сейчас не в состоянии даже говорить, я вновь закрыла глаза — сейчас я просто хотела уснуть и ни о чем не думать.

Вероятно я опять отключилась на некоторое время, а потом почувствовала, как Барретт вынимает меня из ванны и, накрыв мягким махровым полотенцем, куда-то несет. Приоткрыв глаза, я увидела знакомую спальню — его спальню, с длинным мраморным камином. За окном было темно, а в комнате мерцало теплое неяркое освещение.

Тем временем Барретт сел на кровать и, удерживая меня на коленях, начал вытирать полотенцем: волосы, лицо, тело.

— Я сама, — попыталась я поднять руку к полотенцу, но у меня ничего не получилось, а Барретт, завершив процесс, уложил меня на кровать и вышел из спальни. Я закрыла глаза и вновь отключилась.

Очнулась я оттого, что почувствовала горячую ладонь на своем лбу. Я открыла глаза и вновь увидела лицо Барретта, глаза которого, как обычно, ничего не отражали, кроме спокойствия. Он был все в той же рубашке с закатанными рукавами, а рядом дымился горячий бульон на подносе, из чего я сделала вывод, что прошло совсем немного времени с момента моей очередной отключки.

Усадив меня на подушках, он поставил передо мной поднос, на котором в дополнение к бульону прилагался стакан воды и таблетки на льняной салфетке.

— Выпей таблетки, — дал он короткое распоряжение, и по его голосу можно было понять, что он был все тем же жестким Барреттом.

— Что это? — тихо спросила я.

— Обезболивающее и снотворное.

Я верила, что это так и есть, но я смотрела на поднос и была не в состоянии поднять руку.

Барретт, увидев мою заминку, поднес на ладони капсулы, и я, обхватив их губами, тут же проглотила, ожидая действие обезболивающих как можно скорее.

— Пей, — протянул он к моим губам стакан воды, поддерживая второй рукой затылок, и я с жадностью начала глотать воду, чувствуя, как она растекается по всему организму приятной прохладой.

Облегченно вздохнув, я закрывая глаза, но вновь услышала тихий баритон:

— Ты должна выпить бульон.

— Я не хочу есть, — еле слышно сказала я, отворачивая от него лицо.

— Не обсуждается. Твоему организму нужно восстановить силы, — спокойно отрезал он, и я в очередной раз отметила, что передо мной сидел все тот же жесткий мужчина.

Он накрыл мою грудь салфеткой и с непреклонностью в голосе повторил:

— Пей бульон.

В его словах был резон, мне нужно было поесть, чтобы восстановить силы, и у меня совсем не было желания показывать ему свою слабость. Собрав воедино волю, я взяла ложку в руки и зачерпнула ароматный бульон, но кисть руки, вся посиневшая после наручника, меня не слушалась, ложка тряслась, и все содержимое расплескалось на поднос.

Внезапно мои пальцы накрыла его рука, и он, забрав ложку, зачерпнул бульон и поднес к моему лицу.

— Открой рот, — отдал он короткое распоряжение, но я отвернулась и закрыла глаза, не желая его заботы. — Если ты не поешь сейчас бульона, я поставлю тебе капельницу и буду кормить тебя внутривенно, — тихо произнес он.

Повернув голову, я рассматривала его глаза цвета стали, и отчетливо понимала, что он не шутит и ему ничего не стоит вогнать мне в вены острые иглы.

Совсем не радуясь этой перспективе, я открыла рот, и в следующую секунду он влил в меня бульон. Мой язык тут же обожгло, и я зажмурилась от неприятных ощущений.

— Горячий, — отвернулась я, а он, зачерпнул еще одну ложку и, прежде чем поднести ее к моему рту, подул, как это делала моя мама, когда кормила меня в детстве манной кашей.

Так, ложка за ложкой, он скормил мне бульон, а закончив, вытер мне рот и грудь салфеткой и, поставив поднос на тумбочку, встал с кровати.

— Спи. Сейчас подействует снотворное, — констатировал он и, развернувшись, направился к выходу.

Я представила, что сейчас опять останусь одна в этой темной комнате, хоть и с освещением, и мне стало неуютно и страшно, но я не хотела показывать свою слабость и, проводив его взглядом до двери, закрыла глаза и вздохнула — в голове неясным ворохом путались мысли, но у меня не было никаких сил думать о Барретте. “Мне и правда нужно поспать”, - и с этой установкой я провалилась в глубокий сон.

Проснулась я от неясного шума в гостиной. Прислушавшись, я различила голос Дугласа и еще чей-то, более молодой, с каким-то непонятным акцентом. Они разговаривали о поездке в Калифорнию, хотя, может быть я всё ещё пребывала во сне.

Внезапно послышалась трель сотового, и Дуглас ответил на звонок, отчего я окончательно осознала, что не сплю, и более внимательно прислушалась к голосам.

— Может быть лучше отвезти мисс Харт в вашу загородную резиденцию?

И от этой информации меня накрыло очередной волной страха — не хватало меня вести в какой-то загородный дом Барретта, который наверняка находится не у основной магистрали и из которого я точно дороги домой не найду.

— Нет. Я уверен, что нет… — вновь послышался голос Дугласа, и со словами “понял” он завершил разговор.

— Что там? — услышала я молодой голос с акцентом.

— Сандерс с ребятами нашли заказчиков подрыва мостового крана, и девушку можно отпускать, возможная угроза для нее отсутствует.

Услышав эти слова, я резко села на постели, и моя мозаика фрагмент за фрагментом начала складываться в ровную и логичную картинку.

Глава 9

Теперь, когда я заполучила этот кусочек информации, все вставало на свои места:

Не было у Барретта цели удерживать меня дальше. Не случись этой диверсии, отпустили бы меня на все четыре стороны. Вероятно, Барретт решил подстраховаться и найти виновных прежде, чем отпускать меня, но по какой причине — знал только он. Не думаю, что он подозревал меня, я просто оказалась не в том месте не в то время, и окажись рядом с Барреттом другая женщина, например, Саша, он бы поступил таким же образом.

Теперь были понятны и причины, по которым Барретт меня приковал: я устроила истерику и угрожала ему не только своим неповиновением, но и побегом.

А он, насколько я смогла его изучить, вернее, насколько мне он сам позволил это, человек контроля — в той ситуации, когда все должно было работать, как часы, и все силы были брошены на устранение диверсии, я поставила ультиматум о неповиновении: такого прямого неподчинения он позволить не мог и наказал, устранив помеху по-своему. Объяснять он бы ничего не стал — не в его это правилах, и ломать свои собственные законы под меня или под кого бы то ни было он тоже не был намерен.

Прокручивая в голове наш с ним последний “разговор” теперь, без налета эмоций, я наконец увидела, что он сделал один предупредительный “рык”, попросив меня успокоится, но меня к тому моменту уже было не остановить.

Картинка становилась предельно ясной, и сейчас я пыталась понять уже другое: зачем нужно было меня оставлять прикованной так надолго? Мою истерику можно было подавить и в гораздо меньшие сроки — нескольких часов было вполне достаточно, и учитывая проницательность Барретта, он должен был рассчитать и время моего заключения. Но не посчитал нужным что либо соизмерять, и ответ вырисовывался сам собой — нет, я не чувствовала в его поступке садистской жестокости, скорее равнодушие — он просто забыл обо мне, решая свои вопросы, в то время как я корчилась от страха неизвестности, думая, что меня здесь оставили умирать, и от боли, не только физической, но и моральной.

Моя мама мне всегда говорила “человек к тебе злом, а ты к нему добром”, но вспоминая тот ужас, страх и боль, через которые он заставил меня пройти, я закрывала глаза и никак не могла простить сердцем жестокое равнодушие в его действиях. Хотя, вряд ли Барретту было нужно мое прощение — скорее, оно нужно было мне, чтобы прийти вновь к некой гармонии в сердце.

Теперь, когда недостающие кусочки пазла собрались в общую картинку, и я нашла ответы на свои вопросы, мне стало легче — этот нехитрый анализ дал мне некое облегчение и успокоение, словно мне вверили карту небольшого участка незнакомой мне местности в мире Барретта, и теперь я могла ориентироваться.

К тому же этот хладнокровный выпад со стороны Барретта наконец расставил все точки над “i” в моей душе. Если раньше я и испытывала к нему в момент близости какие-то непонятное смутное чувства и влечение, то теперь я хотела быть как можно дальше от этого мужчины — больше я не желала его прикосновений, они мне были неприятны. Поставив жирный минус этому человеку, я вновь обрела гармонию, мой мир вновь стал мне понятен, и ушел тот диссонанс, который мучил меня вот уже неделю.

Облегченно вздохнув, я закрыла глаза и почувствовала, как вновь погружаюсь в сон, но теперь это была не просто пустая темная яма, а некая нирвана, будто привал после долгого и тяжелого пути.

Проснулась я от прикосновения к моему лбу. Открыв глаза, я увидела Барретта и неосознанно резко дернулась на постели в сторону. Но он, не обращая внимания на мою реакцию, неподвижно стоял у кровати и спокойно сканировал мое лицо.

Он был одет в строгий деловой костюм, в руках держал свой неизменный кожаный портфель с ноутбуком и документами. Не хватало только белого халата, потому что сейчас он больше напоминал врача, который делал обход своих пациентов.