Но Барретт, по-прежнему оставаясь безучастным, лишь коротко кивнул, будто соглашаясь с моей мыслью, и я явственно почувствовала, как мои эмоции отскакивают от него, словно резиновый мячик от бетонной стены.

От чувства, что я и была тем резиновым мячиком, который пытался пробить этот бетон и вызвать хоть какое-то чувство сострадания, меня накрыло очередной волной бессилия, и я, вспомнив о том, как в Нью-Йорке каждый день приходил персонал убирать апартаменты, тихо прошипела сквозь зубы:

— Выпустите меня из этой тюрьмы, иначе, как только сюда придут горничные, я найду способ сбежать отсюда!

На краю сознания я понимала, что блефую, что из этой стеклянной крепости выхода нет, и бежать мне было некуда, но это уже было неважно, я просто хотела вывести этого киборга из зоны комфорта и сделать свое пребывание здесь максимально неудобным для него, чтобы он меня сам отпустил — если он удерживал меня только потому, что я была послушной и делала всё, как он хотел, то теперь он получит бьющуюся в конвульсиях истеричку! А уж от такой женщины он сам побыстрее избавится — кому такая нужна?!

— Если вы считаете, что я и дальше буду оставаться такой же послушной и позволять делать со мной всё, что вам заблагорассудиться, то вы глубоко ошибаетесь! — зло продолжила я свою мысль вслух, наблюдая, как Барретт, не спеша сняв вторую запонку, начал медленно закатывать рукава, обнажая свои мускулистые предплечья.

В его методических движениях было столько спокойствия, будто у хирурга, который закатывал рукава, чтобы помыть руки перед тем, как надеть перчатки и приступить к операции, сжимая в опытных пальцах скальпель.

— Не ждите от меня больше покорности и послушания! — зло выпалила я, наблюдая, как Барретт, игнорируя мой ультиматум, направился к своей спальне.

Я думала, что он уже ушел, и, еле сдерживая слезы, в очередной раз сжала кулаки, не зная, что предпринять для своей свободы, но, как ни странно, минуту спустя он вновь появился в гостиной.

Барретт медленно шел на меня, а в его спокойной походке и взгляде было столько уверенности и холодного расчета, как в неизбежности надвигающегося на меня танка, что меня окатило волной страха, и я по инерции отодвинулась назад, вжимаясь в диван. Только сейчас, когда страх загасил бушующие во мне эмоции, я осознала, что все то время, пока я эмоционировала, пытаясь отстоять свою свободу, Барретт решал, какую казнь ко мне применить, чтобы подавить мой бунт. "Он меня сейчас убьет", — промелькнуло у меня в голове, и я, видя в его глазах хладнокровие дула пистолета, сильно зажмурилась, вжимая голову в плечи и готовясь к боли.

В следующую секунду Барретт уже был рядом и, больно обхватив мой локоть, повел меня наверх. Понимая, что меня ждет что-то ужасное, чувствуя его холодное спокойствие, словно безразличие ножа у горла, я начала сопротивляться, упираясь пятками, но он, не долго думая, подхватил меня поперек талии и продолжил путь, не замечая моего сопротивления. Стараясь достать ногами до пола, я пыталась вырваться, но Барретт никак не реагировал, сжимая меня, словно в тисках, так, что мне стало трудно дышать. Занеся меня в мою спальню, он методично начал меня раздевать, не церемонясь с одеждой. “Господи, что он собрался со мной делать?” — в панике пронеслось у меня в голове, и я удвоила силу своего отпора, но мои слабые попытки отстоять свою свободу напоминали битву цыпленка с кондором. Тем временем, полностью меня обнажив, он кинул меня на кровать и завел руку за спину. В следующую секунду в его пальцах что-то блеснуло, и я машинально отдернула руки, увидев, что он держит настоящие полицейские наручники. Но Барретт, уже крепко фиксируя мое предплечье, больно ударил по моему запястью холодным металлом, и браслет защелкнулся с характерным звуком. От ужаса я дернула руку на себя и, не обращая внимания на боль, попыталась спрятать ладонь от Барретта, но его реакция хладнокровного киборга была совершенной — не успела я опомниться, как второе кольцо уже было пристегнуто к металлическому изголовью. Я думала на этом все закончится, но он выудил из-за пояса сзади вторую пару наручников и повторил этот пыточный процесс, фиксируя мою левую руку по другую сторону металлического изголовья.

Понимая, что попала в ловушку, я глубоко вздохнула, и меня накрыла такая волна досады от бессилия, что я, преодолевая животный страх и предполагая, что вероятно мне пришел конец и терять мне было уже нечего, зло посмотрела на Барретта.

— Все равно я не буду больше тебя слушаться, — тихо прошептала я сквозь зубы, готовясь к боли.

Барретт, не обращая внимания на мою тираду, лишь медленно обошел кровать и, бросив спокойный взгляд на мою фигуру, внезапно направился к выходу.

Наблюдая, как он покидает мою комнату, я уже хотела облегченно вздохнуть, но как оказалось моя радость была поспешной — спустя минуту он вновь приближался ко мне все с той же невозмутимостью киборга, и на этот раз у него в руках я увидела кожаные ремни.

“Господи, он меня сейчас будет бить”, - зажмурилась я, но ничего не происходило.

Вместо этого я почувствовала его пальцы на своей щиколотке и резко открыла глаза.

Как иллюзионист, он быстро и профессионально прокрутил ремень и, сделав сложный морской узел с петлей, крепко его затянул вокруг моей лодыжки. Одним профессиональным движением пройдясь по ремню, второй конец он прикрепил мертвым узлом к решетке изножья. То же самое он повторил и со вторым ремнем, но я, пытаясь спрятать от него последнюю оставшуюся на воле конечность, дернулась в противоположную сторону, чем только вызвала боль в суставах — мы с Барреттом были в неравных положениях: без труда поймав мою ногу, он зафиксировал ее на тот же манер, и в следующую секунду я почувствовала себя распятой и совершенно беззащитной в своей наготе.

Барретт прошелся спокойным взглядом по моей фигуре, и наши взгляды встретились.

Рассматривая его черты, я пыталась найти в этих металлических глазах хоть какую-то эмоцию, пусть даже негативную — гнев от моего желания убежать, холодную ярость от моего неповиновения или хотя бы раздражение от моего сопротивления, но его глаза не отражали ничего, кроме спокойного равнодушия, отчего становилось почему-то еще больнее и невыносимее — даже своим сопротивлением и гневными словами в его адрес я так и не смогла достучаться до его эмоций. Слезы жгли глаза, и я, чтобы больше не видеть его безразличного лица и не показывать ему своей слабости, медленно опустила веки и отвернулась, чувствуя опустошенность и беспомощность. Спустя мгновение моя комната погрузилась в мрак, и я услышала, как Барретт закрыл за собой дверь на ключ, оставляя меня в черном вакууме полного одиночества.

Время потеряло счет.

Наручники больно впивались в кисти, ремни, словно чьи-то вязкие пальцы плотно держали мои щиколотки, и по моей коже гулял прохладный ветер, отчего хотелось, укутаться, будто он это делал без моего разрешения.

Почувствовав, что я могу хоть немного шевелить руками и ногами, я иногда меняла позицию, крутила немного корпусом, чтобы мои конечности не затекли окончательно, и это давало некоторое облегчение, правда ненадолго — спустя время мышцы начинали ныть с новой силой, а боль в суставах становилась невыносимой, словно их то сковывало ледяным холодом, то жгло каленым железом.

Но эта пытка тела была ничем по сравнению с болью сердца. Как только я вспоминала равнодушный взгляд Барретта и профессиональную методичность хирурга в его действиях, меня накрывало новой волной бессилия — да, он умел жестко подавить бунт и хладнокровно наказать. Теперь я со стопроцентной уверенностью могла сказать, что моя интуиция меня не подвела — поведи я себя еще враждебнее, нарвалась бы на еще большую агрессию, холодную и бездушную. Я не понимала, зачем я ему понадобилась, но с уверенностью могла сказать, что он меня отпустит только тогда, когда сам этого захочет, и будет подавлять мой бунт снова и снова, без пощады и милосердия.

Я пыталась остановить слезы, но они текли на шелк покрывала, затекали в волосы и на затылок, и чем сильнее я себя успокаивала, тем меньше это помогало. Я старалась не всхлипывать, чтобы меня не было слышно, но и это получалось с трудом — моя истерика наконец-то прорвалась и теперь выходила со слезами, болью в мышцах и бьющим ознобом во всем теле.

Я не знала, сколько часов я пробыла в такой позе, и долго ли еще это будет продолжаться, но мои самые худшие подозрения подтвердились — меня оставили здесь надолго. В какой-то момент краем сознания я зафиксировала первые лучи рассвета, но и с новым днем не пришло долгожданной свободы.

Я попеременно то проваливалась в темноту, то опять бодрствовала, и к своему стыду, уже будучи не в состоянии чувствовать свое тело и контролировать его, уписалась.

Наконец, когда слез совсем не осталось, когда мое тело совершенно обессилело от этой медленной пытки, а в душе наступило полное безразличие ко всему происходящему, я почувствовала, что полностью теряю нить реальности. От стресса и напряжения, голода и жажды, от невозможности поменять позу и контролировать свое сознание, я ощутила, как силы окончательно оставляют меня, и я потеряла сознание, проваливаясь в пустоту.

Мой мозг зафиксировал, что кто-то куда-то нес меня на руках. Я уткнулась в чью-то грудь. Приятный запах. Родной запах. Я не могла открыть глаза, чтобы посмотреть. Мое тело погрузилось в теплую бурлящую воду по самый подбородок. Мне это понравилось. Чьи-то руки помогали струям воды массировать мое тело. Эти же ладони на моем лице — меня умывали. Кто это? Мне приятно. Я все еще в полузабытье. Наверное, мне это снится. Я не хочу просыпаться. Мне уютно в теплой воде и в этих заботливых родных руках.

Но реальность внезапно вторглась в мое сознание вместе с обжигающей болью в мышцах и выворачивающей ломотой в суставах, накрывая меня с головой, и я, громко простонав, открыла глаза.