– А вот какой, – Борис подался к ней, будто равному себе партнеру пытался объяснить ход своих мыслей. – А если я возьму да и обращусь к прокурору области? Я-то их планы себе представляю, что они хотят с предприятием сделать.

– А что прокурор? – подхватила дядину мысль Катя.

– А то, что прокурор области у нас на редкость порядочный человек, – ответил Борис. – Ни в чем никогда не замеченный и ничем себя не замаравший. Я с ним в университете учился, между прочим, и знаю его сто лет. Грамотный законник и человек, которого это ворье под себя не согнет ни за что. Ворье подолгу не засиживается, меняется периодически, а он как был прокурором, так и остался. И с прессой они пусть ко мне не лезут. Я что, сам не знаю, как пиар-кампании делаются? Для этого есть хорошие специалисты, плати деньги – будет тебе любая кампания. И в прессе, и на телевидении. А я заплачу, я денег не пожалею.

Дядя Борис встал, в нервном возбуждении заходил вокруг своего полукресла.

– Вот возьму и прямо сейчас дам им ответ, – выдохнул он, – и пусть думают, прежде чем меня за мальчика сопливого принимать. А то в дерьмо они меня окунуть пожелали, видите ли… Что я им, шавка какая-то подзаборная? Вот прямо сейчас и позвоню.

Борис налил себе еще рюмку, опрокинул ее и, буркнув Кате: «не убирай, я сейчас», прошествовал в свой кабинет. Катя бросилась было за ним, лепеча на счет того, что не стоит так вот с горяча да под коньяк такие важные вещи озвучивать, но дядя ее порыва даже не заметил.

«А может, решения и нужно принимать вот так, как дядя? Решительно, в один миг», – думала Катя, уползая в свою комнату.

Что в делах дяди происходят какие-то не те вещи, она давно заметила, видела, сколько времени он потратил на переговоры с тем неприятным депутатом, который приезжал на черном «Порше», понимала, что происходит что-то важное, раз дядя повышает голос и вообще ведет себя в несвойственной ему манере. Но именно сейчас он, видимо, решился. Понял, что в его пользу ситуация уже не изменится, должность свою он все равно не сохранит, но измазать себя в дерьме никому не позволит. А ведь это по-мужски. И умно. Одно дело уходить побитой собакой, другое – гордо держа голову. Он еще и навредит своим противникам напоследок. И правильно! Зато его не будут считать за лоха, как говорят здесь, в городе, не будут потом полоскать в газетенках и вешать на него чужие грехи.

А может, и ей стоит поступить точно так же? Дядя Борис очень опытный, умный человек, с его поступков пример брать совсем не грех. Почему бы ей, Кате, тоже не попытаться сохранить лицо? Пока ее не успели растоптать и смешать с нечистотами. Ведь надо же смотреть правде в глаза: Димочка ведет за ее спиной переговоры с московской мадам, которая имеет на него свои виды. И профессиональные, и, без сомнения, чисто женские. Пусть даже еще не явно, а только вступил в переписку, но к чему эта переписка приведет, уже ясно, коли он стал ей отвечать. Он так восхищался Ликиной смелостью, так завидовал тому, что у нее впереди интересные перспективы… Не откажется он попробовать себя, нет. И то, что он не рассказал о письме «акулы» Кате, лишний раз доказывает, что ее мнение для Димочки не важно, что от нее в его жизни ничто не зависит. Доказывает это и кое-что еще похуже: ради своих перспектив Димочка легко откажется от нее, расстанется с ней. И держа одной рукой собранный чемодан, он другой протянет Кате ключи от квартиры. И рука у него поднимется, можно даже не сомневаться. А еще через пару месяцев Димочка даже и не вспомнит, что была в его жизни девушка Катя.

Если Катя решится бросить его сама, прямо сейчас, то избежит кровавых слез впоследствии. Нет, слезы-то, конечно, будут, но зачем оттягивать момент, жить в ожидании неизбежного расставания? Ведь до осени она не сможет думать ни о чем другом, она будет каждую минуту ждать телефонного звонка, в каждом Димочкином взгляде будет читать готовность произнести прощальные слова. Зачем добровольно обрекать себя на такую муку? Это очень жестоко по отношению к себе.

Катя думала, внушала, уговаривала себя, но чем больше доводов и аргументов в пользу немедленного расставания она находила, тем очевиднее становился вопрос: как это сделать? И еще очевиднее отсутствие ответа на него.


Вывести Димочку на интересующую тему Катя решила так: рассказать о Ликиных успехах, передать привет, а там уж как-то незаметно начать необходимый разговор. Оставаться с парнем наедине Катя не могла, она безумно его хотела, но ей казалось, что каждое его прикосновение, каждый его поцелуй будет лживым. Каждый вздох будет предвестником скорого расставания. Нет, никакой близости до тех пор, пока она не приняла окончательное решение. А уж если она его примет, ни о какой близости вообще не может быть и речи. Надо начинать забывать его телом, а потом уж душой. Если вообще все это получится. Поэтому они довольно отстраненно, держась на расстоянии, гуляли вдоль набережной. Никаких приветственных поцелуев, ничего такого.

– Лика просила передать тебе привет, – начала Катя. – Устает, бедняжка. Она думала, что эстрада – это только один кайф в чистом виде. Ан-нет, там трудиться и трудиться приходится, из девчонок там всю душу вынимают.

– Это нормально, – ответил Димочка, – ничто человеку не дается просто так. Тем более вершины. Я когда-то в юности много читал об альпинистах, рассказы о восхождениях, воспоминания. Они пишут, что чувство эйфории, которое приходит на покоренной вершине, ни с чем не сравнимо, конечно, но не только от осознания величия своего достижения. Не только потому, что мир у твоих ног. Восхождение на гору – адский труд, причем опаснейший. Победы альпинистов даются невероятными усилиями. И то, что человек сумел эти трудности перенести, осознание своей силы, тоже дает необыкновенный эффект. Так что пусть Лика не жалуется. Чем выше вершина, тем труднее восхождение.

– Ну, ты сравнил… – хмыкнула Катя, – как будто на нашу эстраду не попадают другими, отнюдь не такими трудными путями. В шоу-бизнесе, по-моему, куда больше ценится положение «лежа на спине».

– Ну конечно, – согласился Димочка, – не все идут одним путем. За одних решают бабки, за других – связи, из положения «лежа» тоже, наверное, многие поднимаются. Но если человек идет без всего этого, то надо трудиться. Ничего не попишешь.

– Ты странно рассуждаешь, – пожала плечами Катя, – и вообще сравнение твое неуместное. Альпинисты – самоотверженные люди, романтики, ими движет не жажда денег. Шоу-бизнес как раз не для таких. Девчонки стремятся туда, чтобы продать себя подороже, вот и все. И конечная Ликина мечта, я думаю, из разряда именно таких: покрасоваться, потусить и найти в итоге олигарха, который реализует все ее мечты.

– Согласен.

Они помолчали. Разговор получался совсем не о том.

– Все равно мне кажется, что от Лики не будет толку. Она сама знает, что голоса у нее нет. И все равно лезет.

– Мне казалось, ты ее поддерживаешь, – заметил Димочка, – а теперь я вижу, что не очень. Завидуешь что ли?

Парень шутливо подтолкнул спутницу плечом, в ответ на что Катя буквально разъярилась.

– Я ей завидую? – взвизгнула он. – Да ты вообще не в своем уме? Чему завидовать-то? Она пока никто и звать ее никак. Одна из тысяч девиц, которые обивают пороги, не гнушаясь ничем, лишь бы вылезти на сцену. Неужели я на такую похожа? Я никогда в жизни, не имея таланта, не стала бы вот так, как она… Чтобы потом меня назвали поющими трусами? Увольте! Плохо же ты меня знаешь. Может, это как раз ты ей завидуешь? Может, это для тебя самоцель всунуться хоть куда-то, хоть каким способом, лишь бы пробраться в столицу и нежиться в лучах софитов? Может, у тебя такие мечты, я не знаю, но меня воспитывали совсем по-другому.

– Кать, ты чего взбеленилась-то? – искренне удивился Дима. – Я тебя ни в чем не обвинял. И при чем здесь я, вообще не пойму. Я разве когда-то говорил, что хочу в столицу?

– Ну, может, и не обсуждали, – согласилась Катя, – но я же вижу, что ты всем не доволен, провинция тебе кажется дырой, ты считаешь, что тебе тут ничего не светит.

– А в столице светит? – хмыкнул он. – Ждут меня там, как же…

– А если бы ждали? – Катя подошла к самому главному. – Уж ты бы перед соблазном не устоял.

Сердце Кати учащенно забилось, щеки пылали. От того, что он скажет сейчас, возможно, зависела вся ее дальнейшая жизнь.

– Для меня жизнь в столице – не самоцель, – отозвался Димочка, – жить можно где угодно. Можно и в столице, можно и здесь, можно и за границей. Вопрос не в том, где именно жить, вопрос в качестве жизни. Если ты в своем городе, пусть даже и провинциальном, что-то значишь и чего-то стоишь, так ли уж обязательно стремиться в Москву? Для меня это было бы не принципиально.

– А что для тебя принципиально? – поинтересовалась Катя.

– Кать, ну что ты в самом деле. Какие-то странные вопросы, – Дима начал раздражаться. – Я уже сказал: дело в качестве жизни, вот в чем. В понимании, что перед тобой есть какая-то перспектива к улучшению.

– Не у всех же с молоду все бывает, – хмыкнула Катя.

– Вот что и обидно, – вздохнул Димочка, – пока ты молодой, здоровый, пока тебе всего хочется, пока жажда жизни есть, у тебя нет возможностей. А когда возможности появятся, у тебя уже будет три грыжи в позвоночнике, подагра или сахарный диабет. И тебе уже ничего не захочется, и жажда будет только от повышенного сахара в крови.

Димочка зло пнул носком ботинка пустую банку, валяющуюся посреди тротуара.

– Что ж люди за свиньи такие, а?

Катя наступала на мокрый асфальт, не заботясь о чистоте полуботинок, которые на ней были надеты. Не до того. Было сыро, воздух пах весной, но небо, такое ясное и чистое с утра, вздыбилось мелкими темно-серыми тучками, нахмурилось. Подул пробирающий ветерок.