– Век буду вам благодарен, – сказал раб, – только как я буду есть, руки у меня связаны.

– Ничего, как-нибудь зубами. Еще есть пожелания?

– Мне бы во двор выйти.

– Хорошо, я тебя выведу, только без глупостей.

После этого Али отправился в медресе и провел занятия. На урок пришел ректор, сел в стороне и внимательно выслушал всю лекцию. На последних минутах разгорелся спор, по различию налогов с земель, ушра и хараджа, и разнице между военными трофеями фай[7] и ганима. Али видел, как ректор едва удерживается, чтобы не принять в нем участия. Когда прозвучал колокол, означающий конец занятий, ректор сидел неподвижно, пока аудитория не опустела. Оставшись наедине с Али, он сказал:

– События развиваются в нежелательном направлении. Я надеялся, что-как- то все рассосется. Но, увы… Духовенство в последние несколько лет задвинуто на задворки политической жизни. А для них это как-то унизительно. Им нужен повод, чтобы заставить говорить о себе. Вольнодумец из столичной духовной академии, в их понимании, это то, что нужно. Это хороший повод, чтобы напомнить о себе. Мне жаль с тобой расставаться. Но я должен позаботиться также и о себе, чтобы они не могли сказать, что я проявил преступную близорукость и пригрел змею на груди. Не обижайся. Мне будет не хватать тебя, Али, но ты уволен. Причем со вчерашнего дня. Войди в мое положение.

– Конечно, – сказал Али, – я понимаю.

– Это меньшее зло, что может случиться с тобой. Если тебе будет грозить арест, я дам тебе знать.

– Арест? – удивился Али. – Из-за чего?

– Открой дверь, – попросил ректор.

Али распахнул двери. В коридоре было пусто. Но в конце его маячила фигура администратора.

– Он здесь неподалеку, – сказал Али, – но я думаю, что он ничего не слышал.

– Я дам тебе знать, – сказал ректор. – Это твое жалование.

Он отсчитал несколько монет и выложил на стол стопкой. Выйдя в коридор, громко сказал, обращаясь к администратору:

– Этот человек уволен, отныне для него вход сюда закрыт.


Не то, чтобы Али был не готов к такому повороту событий. Но до последнего момента надеялся, что обойдется, забыв о жизненном непреложном правиле – всегда происходит самое худшее. Люди при этом забывают, то хорошее, что с ними происходило до того, считая, что хорошее в порядке вещей. А плохое – это несправедливость по отношению к ним. Хотя на самом деле в природе все находится в равновесии. К хорошему быстро привыкаешь. А помнится всегда самое плохое. Только счастливец способен вычеркивать из памяти неудачи. Но тот, кто подвергал Али сейчас этому испытанию, этого не знал, и, вероятно, думал, что он неблагодарная скотина. Получить образование, выйти живым из передряг. Без роду, без племени и без денег – жениться на дочери вазира. Затем опять попасть в переплет. Выйти из него без единой царапины и жить в хорошем доме, преподавать в самой престижной академии Дамаска. Да еще и спутаться с чужой женой. Ах, вот в чем дело – мысленно воскликнул Али, ударяя себя по лбу. Запретный плод бывает сладок, но горечь проявляется позже. От этого открытия ему стало легче, но ненамного, как это бывает у неглупых людей, выискавших причину плохого настроения. Али не был готов к перемене мест. Он окликнул ректора и спросил вполголоса:

– Если я улажу дело с имамами, возьмете меня обратно?

– Конечно, – бросил ректор, и, торопясь, ушел.

Жалование у Али было маленькое, и Али работал не ради денег, но ради времяпровождения. Негласным правилом было обирание учеников, естественное для мусульманских школ. Но Али никогда этого не делал. Может быть, поэтому ученики и любили его, хотя он тешил себя надеждой, что они любили его лекции. И в этой ситуации его больше всего расстраивало то, что он должен уйти от них, то есть бросить их на произвол судьбы. После такого обвинения в адрес учителя, класс неминуемо расформируют.

Первым делом он отправился к знакомому катибу из канцелярии правителя. Катиб встретил его доброжелательно, выслушав, сказал:

– Во-первых, аудиенцию у Малика Ашрафа получить теперь легче легкого. Но мне и вам еще рано думать об этом. Времена сейчас тревожные, но все же тешу себя надеждой, что это произойдет в далеком, далеком будущем.

– Что вы хотите этим сказать? – недоуменно спросил Али. – Что-то я вас не совсем понимаю.

– Малик ал-Ашраф умер, – сказал катиб, – странно, что вы ничего не знаете об этом. Почему интересно? – спросил секретарь после своей замысловатой и неудачной шутки.

– Да, как-то я заработался, видимо, – пробормотал Али, – и давно это произошло?

– Изрядно уже. Изложите мне суть вашей проблемы. Может быть, можно обойтись и без аудиенции, – ободряюще предложил катиб. Однако, выслушав, покачал головой, – вряд ли кто-то станет связываться с духовенством.

Али поблагодарил.

– Рад был вас видеть, – сказал он.

– Взаимно, – ответил катиб, – заходите, если что.


В тяжелой задумчивости Али пошел домой и очнулся от дум лишь перед воротами особняка. Здесь он вспомнил, что его ждет еще одна проблема. И тяжело вздохнул. Сархан спал, когда Али открыл дверь.

– Нет худа без добра, – сказал он, открыв глаза, – я здесь выспался, а то ведь дежурил каждую ночь.

– Хозяин знает об этом? – спросил Али.

– Что вы, господин, если бы он знал – госпоже давно бы не жить.

– Видишь, как все серьезно, – вздохнул Али, – а ты ведь надеешься, что я тебя в живых оставлю.

До раба не сразу дошел смысл сказанного. А когда дошел, он стал биться головой о стену, приговаривая:

– Ишак, ишак, зачем я ее слушал.

Али остановил его, оттащив от стены:

– Кого ты слушал?

– Служанку Сару, эту заразу.

– Значит, это была ее инициатива?

– Ну да, это ее убить надо. А не меня, дрянь, злобная гадина. А мне госпожа ничего плохого не сделала.

– Хозяин сейчас дома? – спросил Али.

– Нет, он сегодня в Магриб собирался за товаром. Он должен вернуться в конце месяца.

– Ну что же, – сказал Али, – пока все складывается в твою пользу. Если дело выгорит, останешься жив.

– Что я должен делать, господин, – взмолился Сархан, – только скажите?

– Пока ничего, сидеть смирно и ждать моего возвращения.

– Я буду сидеть тише воды и ниже травы, – пообещал раб.

Чем-то знакомым повеяло от этих слов. Али подумал о Егорке, о его поговорках и прибаутках. Когда он принял предложение Баракат-хана и поступил к нему на службу, то всеми правдами и неправдами пытался оставить Мариам у Али дома и уехать без нее. Говоря, что Маша еще слишком мала для того, чтобы разделить с ним все тяготы воинской службы. Но Али был непоколебим.

– Она – твоя жена, – раз за разом повторял он, – и она не может остаться в моем доме, потому что я – чужой мужчина.

К радости Мариам Егорка сдался, купил для юной жены еще одну лошадь и уехал. Али вновь тяжело вздохнул. Он вывел Сархана во двор, затем принес ему еды и питья. И вновь запер.

Центральный рынок за поздним временем был уже закрыт для посетителей, но Юнус был еще в своей конторе. Он совсем не удивился появлению Али.

– Я работаю над вашим делом, – сказал он, – если появится серьезный клиент, я сразу же приеду.

– Это хорошо, что ты мне об этом напомнил, – сказал Али, – я хочу дать тебе доверенность на продажу дома. Хотя нет, я дам тебе доверенность на управление моим домом. Если мне случится срочно уехать – это будет означать, что ты можешь сдать его в аренду. Мои деньги будешь собирать, а себе будешь брать десять процентов. Согласен?

– Конечно.

– Тогда перейдем к делу.

– К делу, – пошутил маклер, – а что же было до этого?

Но Али шутку не поддержал.

– Ты должен сейчас отправиться вот по этому адресу, – сказал он, показывая клочок бумаги, – и выкупить для меня у хозяйки дома двух рабов – мужчину и женщину. Не торгуйся, заплати столько, сколько за них попросят. Женщину ты сразу перепродашь первому встречному работорговцу.

– А если ее не купят? – не утерпел Юнус.

– Ты продашь ее за бесценок, а если понадобиться, еще и приплатишь. Но все это с одним условием – завтра ее не должно быть в Дамаске.

– А что с мужчиной?

– Купчую на раба принесешь мне. За эту услугу, оказанную мне, ты получишь комиссионные сто процентов. То есть, в размере стоимости этих рабов.

– Зачем так много.

– Затем, чтобы ты не задавал мне вопросов.

– Вопросов не будет, – сказал маклер.

– Я буду тебя ждать, приходи ко мне в любое время. Как бы ни было поздно.

После этого Али зашел в закусочную, купил готовой еды и отправился домой. Он надеялся, что у Зульфии хватит ума понять, кто стоит за неурочным покупателем, и для чего все это затевается. Когда он подходил к дому, над Дамаском уже появились первые звезды. Али положил еду в беседке, развел огонь в очаге, после этого привел своего узника и усадил напротив.

– Будем ужинать, – объявил он, – ты вино употребляешь?

– Давно не пил, а руки мне развяжете?

– Пока не могу. Но ты, парень, не наглей. Пальцы, ладони у тебя свободные. И вот, еще это, – Али вытащил и воткнул рядом с собой в скамейку кинжал, – веди себя правильно, ты понял?

– А вы, господин, тоже будете пить вино?

– Нет, ты будешь пить, а я смотреть буду. Что за глупые вопросы, конечно, буду.

– А разве вы не мусульманин? – спросил Сархан, наблюдая, как Али наполняет чаши.

– Мне так надоело говорить на эту тему, если бы ты знал. Поэтому твой вопрос останется без ответа. Просто ешь и пей. Ты понял меня?

– Да, господин, – Сархан ухватил куриную ножку и вцепился в нее зубами.

– Пей, – сказал Али, пододвигая к нему чашу, – твое здоровье.

– Спасибо, оно мне не помешает.

Пленник ухватил обеими руками чашу, насколько позволяла веревка, схватившая его кисти, и медленно выпил ее. Он опьянел довольно быстро. Глаза его заблестели, он стал улыбчив. И неожиданно сказал: