— Мы теряем его, док! Адреналин? — торопливо спрашивает медсестра.

Адреналин — это последнее, что сейчас нужно этому парню. Его пульс и так на критической отметке. Все, что требуется этому парню на данный момент — зашить хренову дыру в его животе, через которую можно видеть его внутренние органы. Одному Богу известно, насколько травмированы органы. Я не собираюсь гадать на кофейной гуще и тратить драгоценные минутки, я проведу детальный осмотр, когда окажусь в операционной и уберу всю кровь. А прямо сейчас я могу сказать с абсолютной уверенностью, что парень собирается умереть на каталке, если мы не предпримем хоть что-то. И в срочном порядке.

— Давайте быстрее в лифт, — говорю старшей медсестре.

Она кивает, снимает каталку с тормоза и отдает четкие указания своей команде, даже не моргнув. Грейс профи. Она, скорее всего, способна спасти этого парня сама, если потребуется. Я даже могу смело добавить, что половина персонала в этой гребаной больнице способна самостоятельно спасти самых тяжелых пациентов, если того потребует случай. Я точно знаю, что врачей тут недооценивают, не платят им надлежащим образом, и люди работают сверхурочно, не разгибая спин, в ответ не получая ничего.

Его органы смещаются, когда мы закатываем каталку в лифт. Мои руки все еще в животе этого парня, удерживая внутренние органы, которые грозят вывалиться при каждом резком движении каталки. Я нервно постукиваю ногой, пока на электронном табло яркие цифры сменяют друг друга. Я больше не страдаю от клаустрофобии, мне помогло множество поездок по типу этой, когда совершенно нет времени на себя, когда от тебя зависит жизнь другого человека. В больнице всего четыре этажа и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем двери разъезжаются в стороны. Я прихожу в себя, когда понимаю, что нам нужно выходить из лифта и бежать быстрее по коридору к операционной.

— Быстрей, быстрей! Шевелитесь!

Интерн, которого я послала предупредить хирургов и подготовить операционную, Майки, его вроде бы так зовут, появляется как раз вовремя, чтобы придержать дверь лифта.

— Они знают, что мы уже едем?

— Да!

— Его показатели падают, док, — Грейс говорит мне за секунду до того, как его пульс падает, и мониторы, на которых фиксируется уровень кровяного давления, начинают неистово пищать.

Я вытаскиваю руки из парня и хватаю Майки.

— Держи его внутренности двумя руками.

Майки выглядит, словно напуганный кролик в свете фар, когда я кивком показываю на пациента.

— Что-что вы такое говорите?

Я теряю контроль, беру обе его руки и надавливаю ими туда, где необходимо.

— Я сказала тебе удерживать кишки этого парня в его теле, вот что!

Майки мог исполнить или не исполнить мой приказ. Но я больше не собираюсь тратить ни минуты. Я склоняюсь над грудной клеткой парня и начинаю делать ему массаж сердца. Один, два, три, четыре, пять…

Сила, с которой вы делаете это, не должна создавать помех дыханию пациента. Но все же сейчас в приоритете — заставить сердце парня биться. В любом случае Грейс тоже помогает мне. Она одевает ему кислородную маску, с помощью которой мы пытаемся вентилировать его легкие. Благодаря ее быстрым действиям сейчас он насыщается кислородом, пока я изо всех сил стараюсь, чтобы сердце парнишки начало биться.

Двери снова открываются.

— Хорошо, давайте двигаться.

Я не могу делать ему массаж сердца и бежать одновременно, так что запрыгиваю на нижнюю перекладину каталки и проезжаю весь путь до операционной. Я уже видела, как доктора делают это, когда была таким же новичком, как Майки, и не могла даже представить себя достаточно собранной, чтобы сделать это. Многое изменилось за прошедшие четыре года.

Исчезновение Лекс, мои попытки найти ее изменили меня настолько сильно, что я уже не тот человек, каким была раньше. Я отношусь к тому типу людей, которых неприятности стимулируют достигать новых высот и стремиться к победам. Я стала холодной. И расчетливой. Я не сломаюсь под давлением обстоятельств, и всего дерьма, что выплеснула на меня жизнь. Я пытаюсь справляться с вещами.

Все это началось с того, что произошло тогда в номере отеля. В ту ночь, я потеряла часть себя, я продала, отдала себя. Именно та ситуация помогла мне сложиться как личности, подстегнула идти вперед. Самая первая операция, в которой я приняла участие, проводилась на мне. Я своими руками вырезала тупым скальпелем у себя чувства, что так отягощали мою жизнь и затем, когда вырвала помеху из своей груди, я продолжила жить дальше, радуясь пустоте, что зародилась у меня в душе.

Команда медсестер уже ждет меня, когда мы подбегаем к третьей операционной. Я держу нашего пациента в живых уже целых двести пятнадцать секунд. Время неумолимо бежит вперед. Доктор Мэйси уже обработал руки специальным раствором и готов начинать работу, в тот момент, когда мы достигли стерильной приемной, что находится между коридором и операционной. Слава Богу, тут доктор Мэйси, его специализация пулевые ранения и травмы различной степени тяжести. Я чувствую облегчение, что почти усмехаюсь, когда вижу его лицо, скрытое за маской.

— Личность не установлена, дорожно-транспортное происшествие, внутренние травмы полностью неизвестны, давление упало между первым и вторым этажом.

Мэйси кивает, его лицо скрыто за маской, но он все еще сосредоточенно смотрит на меня. Его взгляд говорит сам за себя. Он прекрасно понимает степень сложности.

— Иди приготовься и тащи свой зад сюда. Выглядит так, как будто нам обоим придется постараться, чтобы вытащить парня с того света.

Медсестры из операционной закатывают каталку в кабинет, исчезая с моим пациентом за двойными дверями. «Мой пациент».

Когда ваши руки внутри человека, неважно жив он или мертв, это уже определенно становится вашей ответственностью.

— Бл*дь.

Майки становится возле меня, кровь покрывает его латексные перчатки, и капельки срываются и падают на белоснежный халат. Он выглядит так, как будто вернулся с кровавой разборки киллеров.

— Это очень сложно.

— Это было мокро и грязно, — поправляю его я. — Ты не можешь впадать в ступор, Майки. Твое сомнение может стоить чьей-то жизни.

Я чувствую, будто только что пнула щенка. На самом деле, Майки всего лишь на три года младше меня, но в нашем больничном мире три года опыта — это целая жизнь. Он смотрит на меня печальными глазами, но подобные проявления слабости не помогут ему наладить со мной отношения. Нам нельзя допускать такие чувства, как угрызение совести. Оно означает, что мы выложились не в полную силу. У нас нет места для сожаления, траты времени и остального дерьма.

— Ты собираешься спасти его? — спрашивает Майки.

Могу ли я сделать это? Могу ли я сделать для этого пациента то, что не смогла даже для собственной сестры? Я говорю Майки то же, что говорила себе каждое утро до того, как только переступила порог больницы.

— Я собираюсь попытаться. Но будь я проклята, если не выложусь на все сто.


***


Мы потеряли его.

Иногда, неважно сколько крови, пота и слез ты прольешь из-за другого человека, иногда, даже когда ты прилагаешь много усилий, этого недостаточно. В данный момент на операционном столе истекает кровью Гэрри Сандерс, двадцать семь лет, пока доктор Мэйси и я сражаемся за его жизнь. Его внутренние органы представляют собой кровавое месиво. Я научилась принимать исход таких операций: я не чувствую вины. Я человек, который способен попытаться только и всего. Когда люди переступают порог больницы, они забывают, что возлагают большие надежды на простых смертных. Я не Бог. И уж тем более не волшебник. Дни делаться на плохие и хорошие. В те дни, когда вы можете спасти человека, вам начинает казаться, что солнце свети чуть ярче. Но есть и дерьмовые дни. По типу сегодняшнего.

Мне предстоит трудная задача — сказать беременной жене Гэрри, что ее муж скончался. Я уже ко многому привыкла в моей работе. Мои коллеги думают, что я обладаю способностью доносить до людей ужасные новости. Но я ничем таким не обладаю, я такая же как они. Мне тоже это причиняет неимоверную боль. Но разница между ними и мной в том, что я умею сдерживать внутреннюю боль под контролем. Я стала экспертом в том, как не допустить, чтобы боль держала вверх надо мной. Если бы был такой олимпийский вид спорта, я бы взяла золотую медаль.

Я подхожу к комнате ожидания и тихонько открываю двери. Внутри находится брюнетка с большим животом, что говорит о том, что она на последнем сроке. Когда я смотрю на нее, то чувствую, как желудок сжимается, она свернулась калачиком на стульях. Медицинская карта, что крепко сжата в моих руках, падает на пол.

— Лекс? Алексис?

Я понимаю, что это не она через секунду после того, как ее имя срывается с моего языка. Смятение и непонимание отражаются на лице женщины.

— Простите, я …

Эта женщина выглядит намного старше, чем сейчас была бы Алексис. Ее глаза не темно карие как у Лекс, они светлее, скорее всего, орехового цвета. У нее усталый вид.

— Вы знаете меня?

— Нет, нет. Простите. На мгновение я подумала, что вы кое-кто другой.

— Всё нормально. Я просто рада видеть хоть кого-то. Я прождала здесь много часов. Никто ничего не говорит мне. Могу я пойти увидеть Гэрри сейчас? Он сойдет с ума, если придется пропустить работу. Он ни разу в жизни не брал больничный.

У нее бессвязная речь. Улыбка на ее лице говорит мне о многом. Она надела на себя эту маску, чтобы немного дистанцироваться от боли и переживаний, чтобы не расплакаться в незнакомом и странном помещении. Хотя она догадывается о том, как обстоят дела на самом деле.

— Мне жаль, миссис Сандерс, могу я присесть к вам на минутку?

Ее улыбка меркнет. Когда она тяжело опускается на свой стул, ее поглощает первая степень горя — отрицание.