Индийцев врачи не любили. Со времен открытия госпиталя они приходили целыми толпами, жаловались по самому ничтожному поводу, умоляли о помощи и беззастенчиво попрошайничали. Страна была наводнена больными, нищими и голодными людьми. Индийцы не обижались, когда их гнали прочь, они лишь жалко улыбались, кланялись, падали ниц и снова просили. Их прогоняли, а они возвращались, оборванные, тощие, лишенные гордости, но полные терпения и тихого несгибаемого упорства.

Через полчаса Джеральд Кемпион вышел на улицу красный и злой.

— Я переругался со всеми, — устало произнес он. — Сейчас принесут носилки.

Все это время Тара расхаживала взад-вперед, глядя прямо перед собой остановившимися глазами, и периодически припадала к телу Камала, не в силах сдержать рыданий.

— Наверное, нужны деньги? — спросила девушка и протянула Джеральду узел с украшениями. — Возьми.

Он отстранил ее руку.

— Ни в коем случае. Я все уладил.

Два хмурых человека несли носилки по заставленному кроватями бараку, а девушка шла следом.

Тара чувствовала, что мужские взгляды прикованы к ней, что обитатели госпиталя оценивающе разглядывают ее. Воздух в помещении был спертым, отовсюду раздавались кашель, стоны и хриплое дыхание больных.

Немолодой издерганный врач осмотрел раненого и сказал:

— Голова, возможно, заживет, а ногу придется отрезать прямо сейчас.

Девушка в ужасе отшатнулась.

— Отрезать ногу?!

— Да. Видите эту рану? Она в плохом состоянии. Если оставить ногу, начнется общее заражение и он умрет.

— Тогда лучше отрежьте голову! — с неожиданной яростью заявила Тара. — Этот человек — земное воплощение Натараджи, он танцует в храме Шивы! Что он будет делать без ноги?!

Доктор повысил голос:

— Вы приносите полумертвого человека, хотите, чтобы я вытащил его с того света, да еще желаете, чтобы он танцевал! Это английский госпиталь, мы лечим белых и не принимаем цветных! Стоит взять одного — и вы налетите, словно саранча.

Тара собиралась что-то сказать, но не успела: в комнату заглянул молодой мужчина и твердо произнес:

— Если позволите, доктор Богл, я займусь этим человеком.

— Сделайте одолжение, Хартли! — раздраженно произнес тот.

Молодой врач спокойно кивнул и обратился к Таре:

— Прошу вас выйти.

Она покачала головой, но Хартли был непреклонен.

— То, что я собираюсь делать, не для женских глаз. Подождите на улице.

Он сделал решительный жест, и девушка пошла туда, где ее ждал Джеральд.

Когда и Тара, и Богл ушли, молодой врач склонился над раненым. Чьи-то жестокие руки искалечили прекрасное божье создание; если удастся сохранить ему жизнь и вернуть человеческий облик, безвестному доктору поаплодирует сам Всемогущий.

Фрэнку Хартли нравилось браться за сложные случаи: если дело заканчивалось удачно, он словно поднимался на следующую ступеньку невидимой лестницы, вплетал в незримую ткань Вселенной еще одну золотую нить.

Он знал, что индийцы выносливее европейцев: в тех случаях, когда англичанин умирал, абориген, как правило, выживал. Возможно, им помогали их боги?

Тара стояла возле барака. Она решила, что больше не будет плакать, ибо слезы не могли смыть ее тревогу, неуверенность и горе. Лучше поберечь силы.

Яркое солнце освещало гряду пушистых облаков, золотило их края, отчего они казались похожими на лепестки огромных цветов. Подступавшие к городу заросли джунглей простирались вдаль, как огромное изумрудное море. Окружающий мир казался особенно прекрасным по сравнению с тем, что творилось в душе девушки.

Тара поблагодарила Джеральда и сказала, чтобы он возвращался в форт. Когда молодой человек осведомился, где она собирается жить, девушка промолчала, не зная, что ответить. Джеральд предложил танцовщице переночевать у него, но Тара отказалась. Эта страница ее судьбы была перевернута навсегда.

Спустя два часа молодой доктор вышел на улицу, подошел к Таре и молча протянул ей чашку с какой-то жидкостью. Девушка взяла и залпом выпила, ни о чем не спрашивая, потом пристально посмотрела на него. Доктор Хартли ответил внимательным, слегка удивленным взглядом.

— Что? — чуть покачнувшись, выдохнула Тара.

— Посмотрим. Пока рано говорить, — уклончиво произнес он. — Я сделал все, что мог. Сейчас вам лучше отдохнуть.

— Я могла бы помочь, — сказала девушка. — Мне все равно некуда идти.

Фрэнк Хартли повидал немало индианок, но такую встретил впервые. Стойкая, решительная, излучавшая властную силу, строптивая и в то же время внутренне беззащитная, диковатая. Яркое сари струилось по телу, подчеркивая изящество и гибкость форм, браслеты весело звенели, а глаза были полны черной тоски. Она была очень молода, лет восемнадцати, не больше, но у нее был взгляд зрелой женщины. Он с трудом представлял, в каких условиях она родилась и выросла, кто ее воспитал.

Сам Хартли происходил из бедной английской семьи, не учился в университете, не имел ученой степени, а потому не мог лечить богатых горожан. Свое ремесло он постиг, помогая беднякам, и постепенно научился перевязывать артерии при ампутациях конечностей, исцелять от лихорадки, лечить язвы и даже делать трепанацию черепа. Многие пациенты умирали, но зато Фрэнк получал необходимые знания. Будучи совсем юным, он не испугался и отправился в Индию. Путешествие сулило не только деньги, но и обретение самого ценного, что есть на свете: опыта. Он лечил своих соотечественников после битв при Плесси, Ауде и Бихаре, а потом получил назначение в госпиталь Калькутты.

Впоследствии Тара удивила Хартли еще больше. Она выполняла все, что ей поручали, и никогда не жаловалась. Он не знал, что она ест и когда спит, — казалось, девушка всегда на ногах, сообразительная, собранная, серьезная. Постепенно ее признали все — и больные, и доктора. Тара успевала ухаживать не только за Камалом, но и за другими пациентами госпиталя.

Присутствие этой молодой, красивой индианки с янтарной кожей и огоньком непокорства в черных глазах облегчало им жизнь. В своем ярком сари и неизменных украшениях девушка напоминала экзотический цветок, чудом выросший посреди голого леса, луч света, внезапно проникший в мрачную комнату.

Иногда в госпиталь приходил Джеральд Кемпион, справлялся, как идут дела, приносил продукты и деньги и, не слушая возражений, отдавал Таре.

Она мало ела, а спала в больничной кладовке, на куче тряпья.

Вскоре начался сезон дождей. Грохот ливня, барабанившего по крыше, оглушал; переполненная водой почва не желала впитывать льющиеся с неба потоки, и вокруг бараков образовалось настоящее болото. Кое-где протекала крыша; врачи и больные общими усилиями латали дыры. Деревья во дворе неистово раскачивались, и ветер швырял на землю охапки листьев.

В один из таких дней Камал открыл глаза и посмотрел на Тару вполне осмысленным, удивленным взглядом.

Девушка затаила дыхание. Камал приходил в себя и раньше, но едва ли осознавал, где он и что с ним. У него долго держался жар, он метался и бредил.

Сегодня его лоб был прохладным, а глаза, запавшие и измученные, были ясны и чисты.

— Тара?

Девушка дала себе слово не плакать, но не смогла сдержаться.

— Да, это я.

— Где… мы?

— В английском госпитале, в Калькутте.

Он пытался сосредоточиться.

— Я помню, что меня… убили.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— А ты возродился, воскрес, как говорят белые люди. У тебя что-то болит?

— Да. Голова, нога и… совсем нет сил.

— Это пройдет. Надо просто подождать.

— Не уходи! — В его голосе звучал неприкрытый испуг.

— Не уйду. Я все время рядом.

Его лицо исказилось, как от сильной боли.

— Тогда, у высшего жреца, я вел себя… отвратительно. Мне нет прощения.

— Я давно простила, — ответила девушка и нежно коснулась губами его лица.

С этого дня Камал быстро пошел на поправку. Страшная рана на голове начала затягиваться, кости понемногу срастались. Тара ухаживала за ним, как за ребенком: осторожно расчесывала волосы, обмывала тело. Приносила испеченные на молоке лепешки, творог, мед, рисовые шарики, покрытые сахарной глазурью, спелые фрукты. Она кормила Камала и раздавала лакомства другим больным.

Тара не спрашивала себя, сколько времени продлится ее счастье. Она просто жила и наслаждалась им. Камал был беспомощен, не мог вставать, ибо совсем обессилел от страданий и боли, но сейчас он принадлежал не храму, не Шиве, а ей.

Спустя три месяца Фрэнк Хартли снял хитроумные приспособления, и Камал с изумлением и ужасом посмотрел на свою ногу, тонкую, высохшую, утратившую гибкость.

— Так всегда бывает, — сказал молодой доктор. — Чтобы вернуться к танцам, придется приложить немало усилий. — Он повернулся к стоящей рядом Таре. — Это зависит уже от вас.

Когда Фрэнк Хартли ощупывал ногу Камала, девушка видела, как он хмурится.

— Что-то не так?

— Я должен кое-что сообщить, — мрачно произнес Фрэнк. — Ногу удалось спасти, но кость срослась неправильно. К сожалению, я немного ошибся.

— Что это означает? — спросила Тара.

— Он будет хромать.

Девушка постаралась не выдать волнения.

— Это можно исправить?

— Да. Если сломать и сращивать заново.

Тара молчала. Она и Хартли пристально смотрели друг на друга, так, словно между ними была протянута невидимая нить.

— Я могу вообразить что угодно, кроме хромого Натараджи. Ломайте.

— Но это — снова боль и долгое ожидание, — заметил врач.

Девушка глубоко вздохнула.

— Все мы испытываем боль, когда учимся танцевать. Иногда тело ноет так, что хочется умереть. Вероятно, то же самое происходит, когда рождаешься заново. И я, и Камал, мы оба знаем, что значит без конца повторять одно и то же движение, испытывать муки, терпеть, а потом — получать награду.