Ее голова лежала рядом с моей на подушке, а затем ее чертов носик сморщился. Она успокоила свои нервы, но ей было необходимо выговориться.

— Мы ... — Она сделала глубокий вдох и закрыла глаза. Я прижал ее крепче. — Мы были родными сестрами. Такое нечасто случается в коммуне. Пары рожают детей, но потом тебя воспитывают всей общиной. Я никогда не знала своих родителей. Моя мать умерла от болезни, а отец ушел, его отправили выполнять задание пророка Давида, и он не вернулся. У меня есть еще одна сестра, Магдалина, но у нее была другая мать. Она молчалива, не похожа в этом на Беллу и меня. Мэдди по-настоящему запугана мужчинами. Белла была моим лучшим другом. Мы всегда были очень близки.

Когда она подняла глаза, то улыбнулась.

— Она была красивая, Стикс. Ты бы видел ее. Сногсшибательная. Такая совершенная. Такая невероятно добрая. Но это было проклятием Беллы, ее привлекательность и утонченность; именно это разрушило ее жизнь. — Я удерживал ее взгляд, когда пытался представить кого-то более потрясающего, чем Мэй. Я не мог, но она была твердо уверена, что это правда.

— С красивыми женщинами братья обращались намного хуже, чем с остальными. Пророк Давид и его главный помощник, Гавриил, говорили, что дьявол приложил свою руку к их облику. Что они были разработаны, нет, созданы, чтобы соблазнять мужчин. К ним должно относиться иначе, чем к простым женщинам — присматривать… обуздать как лошадей. Они отмечены как «Окаянные».

Мэй поерзала, и слеза скатилась по ее щеке, я наклонился и поцеловал её. Она немного задержала дыхание, прежде чем медленно выдохнула сквозь губы.

— Мы с Беллой были определены как такие «Окаянные» женщины; господи, мы были причислены к «Окаянным». Моя подруга Лила и моя сестра Мэдди тоже оказались с нами, мы были вчетвером в наших собственных частных помещениях коммуны. Нас держали отдельно для личного пользования высшего братства — их специальных занятий. Брат Гавриил брал Беллу. Брат Иаков брал меня. Брат Ной брал Лилу. Самый сексуально жестокий брат, Моисей, брал Мэдди — Магдалину. Моисей говорил, что она таила демонов, потому что говорила совсем немного, не выходила из своей комнаты. Но она была просто очень тихой, сдержанной, едва разговаривала и не показывала мне свои истинные чувства. — Ее глаза наполнились болью. — То, что он заставлял её делать... — Мэй затихла, в её горле застряли рыдания.

— Шшш, детка. — Я пытался успокоить ее. Но бл*дь, что я мог ответить на этот гребаный рассказ?

— Одержимость Гавриила Беллой усилилась, когда она созрела, даже после того как он женился на другой сестре, потом еще одной. Он соединялся с Беллой каждую ночь, спал рядом с ней каждую ночь. Она ела с ним, он заставлял ее купаться с ним. Он обезумел от желания обладать ею. Но она ненавидела его, Стикс. Она ненавидела его всеми фибрами своей души.

Мэй сделала глубокий вдох и продолжила.

— Когда мне было тринадцать лет, пророк Давид объявил, что мне предназначено быть седьмой женой. Женой, которая станет знамением пришествия Христа, Конца Света. Когда мне исполнилось двадцать три, я должна была выйти замуж за пророка. Я понятия не имела, почему была избрана. Я никогда даже не говорила с пророком. Он всегда держался в стороне от своего народа. Мы видели его только на церемониях, ритуалах соединения и молитвах. Но он хотел получать от старейшин видео молодых сестер из общины... чтобы увидеть, с кем из них он хотел бы... соединиться. Возможно, он увидел меня на одном из этих... — Она поцеловала меня в грудь, как будто это придавало ей сил. Я захватил рукой ее волосы, и до боли стиснул зубы. На видео? Дерьмо! О, и я чертовски уверен, почему она была избрана, чтобы быть его женой. Черт, это было очевидно для любого, у кого были глаза.

— День, когда я сбежала, должен был стать днем моей свадьбы. День, когда ты нашел меня, — пояснила она.

Сейчас все обрело смысл.

— Б-белое п-платье, — выдавил я слова, не в состоянии закончить фразу. Я терял контроль над своей речью, внутри меня бушевал гнев.

Она кивнула.

— За неделю до моей свадьбы, Белла просто исчезла. Никто не сказал нам — Окаянным, куда она делась, но после того дня Гавриил никогда больше не появлялся в наших помещениях. Он, очевидно, был с ней. Потом... — Она проглотила свою печаль. — Потом в день моей свадьбы, Лила нашла ее. Белла была в темной грязной камере; избитая, голодная... она умирала. Я осталась с ней, пока она не умерла. И я побежала. — Внезапно, рыдания начали сотрясать ее тело и, обнимая за шею, я прижал ее к своей груди. — Я бросила их, Стикс! Я бросила Мэдди и Лилу.

— Ч-черт, Мэй, — сказал я, пытаясь расслабить горло.

Внезапно отодвинувшись назад — ее лицо опухло и покраснело, — она сказала:

— Они будут искать меня. Они никогда не остановятся. Они считают, что я ковчег, который спасет их смертные души.

Взглянув на татуировку на ее запястье, я провел пальцем по письменам, потом еще раз посмотрел на Мэй.

— Конец света настигает нас. Мой брак есть акт, который должен произойти для переселения моих людей — Ордена — в рай.

И снова это механически заученное дерьмо полилось из ее рта. Глаза остекленели и все такое.

— Т-т-ты… — Я остановился, глубоко вдохнул, успокоился, и попытался снова. — Т-ты н-никогда не покинешь м-меня. Они п-придут за т-тобой, но д-должны будут п-пройти через м-меня… через П-палачей.

Ее напряженное лицо расслабилось.

— Стикс... Я никогда не захочу оставить тебя, но…

— Я с-смогу защитить т-тебя, — прервав, заверил я её.

— Знаю, что сможешь, — заявила она и прижалась к моему боку.

Гребаная тяжесть сформировалась в моем животе. Я всегда чувствовал, когда что-то не в порядке. Это чувство возникло с тех пор, как появилась Мэй; и сейчас оно только усилилось.

— А что у тебя? — прошептала Мэй, поглаживая пальцами мой напряженный бицепс.

— Ч-что?

— Твоя мать? Что с ней случилось? Кто она была?

Я издал короткий смешок.

— Клубная шлюха. О-оставила моего с-старика из-за п-подонка Диабло.

— Диабло? — в замешательстве произнесла она.

— М-мексиканский мотоклуб. Соперники. С тех пор в-воюем. Мой старик у-убил мою мать, к-когда мне было десять. Санчес, их П-През, убил моего старика в п-прошлом году. Через два д-дня я убил Санчеса.

Она оперлась на мое плечо своей рукой, лицо Мэй было грустным.

— У тебя была такая беспокойная жизнь. Ты был окружен множеством смертей. Я всегда удивлялась, почему в качестве эмблемы у вас Аид, дьявол. Я видела фреску, когда оказалась здесь. Это так странно, поклоняться ему.

— Не в-в этой ж-жизни.

Она подняла свои черные брови, и мои губы дрогнули. Отодвинув ее, я развернулся на кровати и спустил ноги на пол.

— Куда ты идешь? Тебе надо отдохнуть. Ты все еще ранен, помни об этом! — запротестовала она.

Я махнул рукой, выражая несогласие. Я потянулся к ее черному платью и бросил его ей:

— Надень.

Она с любопытством смотрела, когда я влез в свои джинсы. Я встал, протянул руку, и повел ее вниз по пожарной лестнице во двор.

Я вывел ее из дверей в ночной летний ветерок, слышалось пение сверчков и больше почти никаких звуков. Она выпучила глаза от беспокойства, когда мы вышли из клубного дома. Слишком много дерьма произошло за последнее время, чтобы Мэй чувствовала себя здесь в безопасности. Высокий забор окружал нас, колючая проволока щетинилась по верху, а на каждом углу установлены камеры слежения. Стоянка байков в углу двора, Харли и Чопперы братьев выстроились в линию.

Я тихонько тронул Мэй за руку.

— Т-туда.

Она заправила локон за ухо и позволила мне привести ее к западной стороне двора. Я чувствовал дрожь в ее ногах, когда она снова увидела фреску.

Прижав ее к своей груди, я положил руки ей на плечи и наклонился к ее уху.

— Хочу, чтобы т-ты встретила А-Аида и П-Персефону, его ж-жену.

Небольшой вздох сорвался с ее губ, и она переступила босыми ногами, шея выгнулась назад, пока она смотрела на роспись в благоговейном трепете — нет, смотрела на богиню в благоговейном трепете. Я отступил назад, давая ей пространство, и сложил руки на груди не в состоянии перестать смотреть на нее.

Мэй подняла руку и провела пальцами по бледному лицу Персефоны.

— В общине нам не разрешали фотографии или картины. Они считались ложными идолами, но я никогда не видела ничего прекраснее, чем этот портрет. Персефона красивая.

Мэй посмотрела на меня и широко улыбнулась, демонстрируя идеальные зубы. Она повернулась, чтобы проследить очертания длинных черных волос богини.

Бл*дь. Я был покорен этой женщиной.

Мэй снова повернулась, взглянув на меня из-под ресниц. На ее лице отражалась смущение.

— Богиня похожа на меня. У нее глаза такого же цвета.

Я шагнул вперед, чтобы встать рядом с Мэй.

— В тот день, к-когда я увидел тебя, ты н-напомнила мне ее. З-застряла со мной на в-все эти годы.

Молчание Мэй говорило о многом. Я переступил с ноги на ногу, внезапно занервничав.

— Т-ты знаешь, к-кто есть о-остальные л-люди на этой к-картине?

Она указала на центральную фигуру, с бездушными глазами и в темных одеждах, ее голос слегка дрожал:

— Аид. Я знаю, он и есть Сатана. — Она поджала губы, и ее очаровательная угрюмость вернулась. — Он выглядит так же, как дьявол в Писании.

Я указал в направлении коричневой скамейки через двор.

— Присядь.

Мэй последовала моему указанию, и мы направились на мое любимое место напротив фрески, где я любил сидеть, курить и думать. Конечно, именно здесь я предпочитал думать о ней. Хотя не скажу ей об этом, или о том, как чертовски странно то, что она сейчас сидит рядом со мной.

Мэй устало села, проверяя, аккуратно ли лежит платье, чопорно подогнула ноги, ее руки легли на колени, перед тем как она прислонилась ко мне.