«А что, если мы все будем собаками. Папа – большая собака, мама – поменьше, а я, Леша, ма-а-аленькая собачка». Наверное, если бы родители узнали, о чем он думает, то обязательно бы повели его к врачу. К тому, который молоточком по коленкам бьет. Малыш так иногда задумывался, что забывал заснуть. И слышал, как папа открывал своим ключом дверь. Тихонечко входил в дом и шепотом спрашивал маму: «Спит?» Та не успевала ответить, потому что из своей комнаты тихим голосом просил сын:

– Пап, посиди со мной.

– Папа устал, и ему надо поужинать, – говорила мама. Она тоже соскучилась по мужу. А тот отвечал:

– Сейчас руки помою и немного посижу.

Сын отодвигался немного на своей кровати, чтобы папа мог сесть.

– Как дела? – серьезно спрашивал Алеша.

– Хорошо, а у тебя?

– Нормально. Пап, а давай песню споем?

У них было несколько любимых песен, которые они пели хором перед сном. Одна песня была про «коричневую пуговку, которая валялась на дороге, и никто ее не видел в коричневой пыли». Вторая про какого-то Томми. Алеша не знал, кто это. Но там были слова, от которых у него мурашки по спине бегали: «Бей барабан, бей барабан, но Томми не грусти». Наверное, барабан у Томми отобрали, раз он загрустил. Папа еще здорово исполнял песню про пиратов на пенсии: «Мы с тобой давно уже не те, мы не живем делами грешными». Мама тоже очень ее любила и даже подпевала. Но когда папа стал объяснять, про что эта песня, мама попросила не морочить ребенку голову. Впрочем, самая любимая начиналась словами: «Утро красит нежным цветом». И припев там был очень громкий. А еще эту песню можно петь без конца – только заканчивался последний куплет, можно было начинать заново. Они так и делали. Правда, последние слова сын пел обычно шепотом.

Потому что усталый отец спал на его подушке.


Супруги любили вспоминать о своем свидании в Серебряном Бору. Взяв напрокат лодку, они доплыли до маленького островка, коими богаты заливы в тех местах. Разложили плед, достали бутерброды и воду, но вместо того чтобы подкрепиться, стали целоваться, а потом, воспользовавшись тем, что на островке, кроме кустов и их самих, никого нет, разделись и занялись тем, чем мечтали заняться последние две недели. Возможности только для этого не имели – дома родители не покидали очаг ни на минуту. В разгар страстных объятий и сладострастных стонов из‑за кустов появился мужик со снастями. С каменным лицом он прошествовал мимо обнаженных тел к густым ивам на противоположном краю островка и закинул там удочку.

– Ох! – содрогнулся он.

– Ах! – простонала она. Видимо, тогда-то и был зачат их сын. Во всяком случае, так выходило и по датам, и по ощущениям.

Как бы то ни было, все, что с ними произошло и происходило, было желанным, радовало обоих и заполняло без остатка их дни. Жизненные перспективы были туманны, но этот туман был не серым, а жемчужным. Впрочем, в том их возрасте о перспективах почти не думают. Планы на будущее почему-то начинают волновать, когда становится ясно, что до их реализации вряд ли доживешь.

По вечерам, когда Полина и сын спали, Костя уходил на кухню, закрывал плотно дверь, заваривал свежий чай и читал книжку на английском языке. Еще он курил и думал о том, как ужасно неловко смотреть на старания супруги из старых тряпочек сшить новые, мужской ремень превратить в женский, а волосы покрасить дома какой-то странно пахнущей смесью. Костя пристыженно вздыхал, мысленно уповая на скорую защиту диссертации и, как следствие, повышение зарплаты. Было тяжело, зато они были вместе, под собственной крышей. Было тяжело, но они были счастливы, как счастливы люди, не ведающие, что «возможны варианты».

В один прекрасный день Костя плюнул. Плюнул на диссертацию, на научную карьеру, на заведующего лабораторией, который кормил его мелкими подачками вроде поездок на международные конференции в Прагу или Варшаву. Случилось это в ту зиму, когда их сын заболел гриппом. Грипп сначала уложил в постель Полину, а потом и Лешу. Через неделю стало ясно, что у сына осложнение – отит. Ухо болело так, что ребенок плакал навзрыд. Родители по очереди его успокаивали, наконец приехала участковый врач и после тщательного осмотра резюмировала:

– Срочно антибиотики, апельсины – по две штуки в день, питье с лимоном, клюква, тертая с сахаром, и мед. Только не из магазина, с рынка. Лучше гречишный. Из еды – бульон из индейки. Ребенок у вас совсем ослаб.

Врач унеслась, как волшебница Бастинда, сокрушая все на своем пути. Костя, поймав в последний момент старинную вешалку-стойку, мрачно произнес:

– У меня в кошельке два рубля. Зарплата через неделю, за переводы деньги заплатят только в конце месяца.

Полина посмотрела на него, потом на притихшего сына и неуверенно сказала:

– Так, завтра я к родителям поеду, перехвачу немного денег. На лекарства. А потом в ломбард вилки старинные надо отнести. Те, которые нам на свадьбу подарили…

При слове «ломбард» Костя дернулся.

– Так, ложимся спать, пока он затих, а то завтра не встанем.

На следующий день Костя принес все продукты, рекомендованные врачом, и вдобавок целую упаковку дефицитной в те дни сладкой воздушной кукурузы. Полина ойкнула, поскольку сама любила это лакомство. Нарезая лимон, она неуверенно сказала:

– Мы обязательно все деньги отдадим. Ты, наверное, у Губаревых занял…

– Нерпа моя, я занял у Валерки. И с понедельника перехожу к нему на работу.

– Ты увольняешься из института?! – Полина от ужаса уронила лимон на пол.

– Да, так больше нельзя! Пока я стану ученым с большой буквы, мы с голоду умрем. Дело решенное, я уже написал заявление, и шеф его подписал. Расчет будет позже, а в понедельник я уже буду работать на новом месте. И между прочим, начальником отдела, а потому, нерпа, без слез и уговоров!

Полина не знала – радоваться или огорчаться. Она устала от безденежья, но и работой мужа в известном институте гордилась.


Костя ждал Полину у метро. Обычно она заходила к нему в контору, и они вместе шли домой. Сегодня она попросила ее встретить. Наконец в толпе мелькнул розовый пиджачок. Костя внимательно посмотрел на Полину, идущую ему навстречу. «Умеет одеться жена!» Его охватила гордость – на молодую женщину в узких синих брюках и такого же цвета замшевых туфлях на низком каблуке все обращали внимание. Яркий пиджачок делал наряд весенним и не таким строгим.

– Что у нас в свертке? – Костя подхватил большой белый пакет. Жена, потирая покрасневшие пальцы, сначала ничего не ответила. Она дула на руки и пыталась пошевелить пальцами.

– Ты не поверишь – скороварка. Настоящая, немецкая. Сегодня клиент приезжал, буклеты заказал и расплатился «борзыми щенками». Всем досталось по кастрюле.

– Тяжелая какая… Нерпа, почему не позвонила? Я бы тебя у работы встретил…

– Да ладно… Слушай, давай мясо купим и приготовим в ней, а?!

– Не вижу препятствий! И еще красного винца. Сухого. Посидим, как раньше. А хочешь, зайдем в коммерческий магазин и купим креветок, больших. Королевских.

Жена прижалась к нему, а Костя подумал: «Как хорошо, когда есть деньги».

Они неспешно пошли по весенней улице. После нескольких лет очень тяжелой жизни, когда вообще непонятно было, что со всеми ними будет, наступил покой. Покой не в смысле безмятежности, а покой – в смысле четкого определения целей и ясного понимания, как их достичь. Другими словами, с того момента как Костя оставил свою научную работу, многое изменилось. Их, как и всех граждан, швырнуло сначала в одну сторону, потом в другую, потом маятник чуть-чуть замедлил ход, дал время «перехватить руку» и поверить в неплохое будущее.

Алеша подрос. Еще до всех потрясений, которые накрыли страну, Костя успел сделать стремительную карьеру – через год после перехода на закрытое предприятие он уже стал заведующим подразделением. И занимался тем же, что и на предыдущей работе, только порядка здесь было больше, финансировалось это лучше, а зарплата была просто фантастической. В семье появились деньги, новая мебель, импортная музыкальная техника, большой цветной телевизор. В отпуск они ездили теперь в Ригу и на два месяца. Сын учился в лучшей московской школе. По выходным Алеша занимался теннисом на динамовских кортах. А каждые зимние каникулы вместе с Костей катался на горных лыжах. Отношения между супругами не менялись. Казалось, время не разбавляет высокую концентрацию привязанности, тепла и заботы, царивших в их семье. Муж все так же любил жену, а жена – мужа. Подруги, и одинокие, и замужние, вынесли вердикт:

– Поля, тебе просто повезло… Так не бывает, чтобы и воспитанный, и красивый, и порядочный, и к детям так относился.

– Бывает, раз у меня так, – отвечала она.

– Ну неужели ты ни разу его не ловила ни на чем? – пытала ее за бокалом вина всегда неравнодушная к чужому счастью соседка Людмила.

– Не ловила… Так, иногда ревную. Чтобы «жизнь малиной не казалась», но чтобы заметить что-то такое… нет, не замечала.

Полина говорила правду – муж после работы всегда шел домой. Никуда никогда не ездил без нее. В командировки не отлучался. Звонков подозрительных никогда не было, писем тоже. «Наверное, все-таки что-то когда-то… Но ведь я об этом не знаю, и слава богу!» – эта мысль проскальзывала, как холодная речная змейка, и быстро исчезала. Сама Полина кокетничала с мужчинами, но всерьез думать об отношениях с кем-либо?! Это не могло даже прийти в голову. С мужем ей было прекрасно во всех отношениях даже спустя десять лет.

Все это время Полина стояла на страже домашнего очага – устраивала семейные обеды по воскресеньям, шумные вечеринки для общих друзей и вылазки вдвоем в Серебряный Бор, где, собственно, и началась их семья. В доме она переставляла мебель, меняла занавески и картины на стенах. И все равно ей казалось, что надо что-то изменить, улучшить, украсить.

– Послушай, может, нам ремонт затеять? А то новая мебель на фоне наших стен и пола…

– Ну давай сделаем. Надо прикинуть, во что это обойдется…