Девушка молчала. Зоя видела, что она колеблется, что ей хочется продолжить разговор, что ей важно поделиться всеми своими сомнениями.

– Ну и, наконец, ответ на твой вопрос. Мне твой папа нравится, как может нравиться красивый порядочный мужчина. Думаю, он нравится многим, – Зоя лукаво улыбнулась, чем неожиданно развеселила Анну, – вот ты смеешься! Ты же знаешь, что отец обаятельный, и гордишься им. Но связывают нас особые отношения, которые не имеют никакого отношения к твоей маме и к вашей семье. Понимаешь, бывают на этом свете вещи, которые невозможно уложить в рамки привычного. Невозможно точно описать и с чем-то сравнить. Вот именно такие у меня отношения с твоим отцом и твоей семьей. И совершенно не стоит пытаться все досконально выяснять. Иногда это просто невозможно.

Говоря это, Зоя почти не лукавила. Она действительно относилась ко всем Граниным как к своим родственникам. Бесспорно, в основе этого чувства лежала любовь к Алексею, но эта любовь уже приобрела иные, весьма целомудренные черты – в ней было больше заботы и ответственности, привязанности и преданности.

– А как вы думаете, моя мама счастлива? – спросила Аня, пристально глядя на Зою.

– Я не знаю, – ответила Зоя честно. – Вы никогда об этом не разговаривали?

– Мы вообще об этом не говорим, – призналась Аня. – У нас не принято откровенничать.

– Я думаю, что твоей маме сложно, – вздохнула Зоя. И бодро продолжила: – Но у нее есть выбор.

Зоя не была уверена, что Аня ее понимает. Но девушка согласилась:

– Да, я тоже так думаю. Она могла бы сделать так, чтобы мы с вами не общались. И не только мы. Но и отец.

– Ну… – Зоя покачала головой, – Аня, не копайся в этом. Со временем все станет ясно.

– Или мы привыкнем.

Зоя посмотрела на Анну и впервые за все время неукротимой атаки на семейство Граниных у нее появились сомнения в правильности сделанных шагов. Впервые Зоя Абрикосова задумалась о своем праве на этих людей. Впервые почувствовала растерянность – она считала себя умнее и ловчее их, а ее, похоже, разгадали. Вывели на чистую воду и теперь решают, как поступить: согласиться на эту странную, но выгодную для всех полудружбу – или навсегда закрыть перед ней двери своего дома. Зоя почувствовала, как кровь прилила к щекам, как внутри что-то дрогнуло и как перед глазами появилась пелена. Она еле сдержалась, чтобы не закричать.

– Аня, я люблю твоего отца. Понимаешь, очень люблю. Но я знаю, что он никогда вас не бросит. Ни тебя, ни Антона, ни твою маму. Он мягкий, но очень порядочный человек. Он порядочен со всеми, а от этого всем очень больно. Он должен был прогнать меня давно! Запретить звонить, запретить помогать, встречаться с вами. Но он этого не делает. Он, наверное, жалеет меня, зная, как я к нему отношусь. Жалеет, зная, что мне будет сложно разлюбить его и отыскать другого. И что нам теперь, Аня, делать?! Скажи, ты же так готова нас осудить! В особенности меня! Что бы ты сделала на нашем месте?

Зоя понимала, что она разрушает все, что создавала, понимала, что сейчас доживает последние минуты ее мир, пусть не очень правильный, лукавый, но по-своему красивый и добрый. Но сил выдержать это осуждение, это подозрение не было, врать этой совсем молодой девочке она не могла.

– Перестаньте, я очень прошу, не надо! Я не хотела все это говорить! – Аня бросилась к Зое. – Вы не виноваты, я знаю. Никто не виноват! Я даже пыталась что-то придумать, чтобы всем было хорошо! И маме тоже! Но мне ничего не приходило в голову! И вы не плачьте, вы – хорошая, вы ведь любите отца! Любите нас с Антоном!

Женские слезы – это принцип домино. Не было бы ничего удивительного в том, что маникюрша, которая зашла в комнату и увидела рыдающих клиенток, зарыдала бы вместе с ними. Но Зоя сквозь слезы и смех проговорила:

– Мы будем делать маникюр! Обязательно! Девушке – «френч», пожалуйста! Поглядите, у нее руки как у хирурга, почти без ногтей! А нам ее замуж выдавать скоро!


Через два часа Аня сидела напротив Зои, ела мороженое и говорила без остановки:

– Я знаю, что обсуждать родителей нехорошо. Я все знаю. Но, Зоя, вы понимаете, я никогда не могла ничего рассказать. Мы были между двух огней. Папа – вы правильно заметили, он мягкий, иногда даже слишком. Он не брал под свою защиту, он мог только пожалеть, тихо, потом, когда уже все успокаивались. А мама… Мама очень строгая. Я думаю, что это так несправедливо – одного ребенка любить больше другого.

– Ерунда, – замотала головой Зоя, – так не бывает. И Антона, и тебя она любит одинаково сильно. Вы же ее дети.

– Значит, я неправильно выразилась. Любят одинаково сильно, а относятся по-разному. Я всегда жалела, что я не мальчик. Тогда бы у меня отношения с мамой были другими.

Зоя вздохнула и принялась рассказывать о сложных взаимоотношениях, которые были у нее с собственной матерью.


…В субботу, встречаясь с подругами, Зоя не могла сдержать возмущения:

– Что-то в системе семейного воспитания надо менять!

Соня, услышав это, даже сигарету отложила. Ей, матери двоих детей, преодолевших только что самый «милый» подростковый возраст, слышать подобное из уст Зои было удивительно. Она даже онемела на секунду, а потом с ехидством спросила:

– Подруга, что ты знаешь о семейном воспитании?

Спросил бы это кто-то другой, Зоя бы обиделась от такого прозрачного намека, но Соне она все сразу же простила. Соня, по разумению Зои, была героиней. И не потому, что она выдерживала дурной нрав мужа, не в том, что сумела воспитать двоих детей и при этом сделать карьеру. Дело было в том, что сама не видела в этом ничего героического. Она относилась к своей жизни как чему-то естественному, обыденному и лишенному подвигов. Отсюда происходили ее легкость нрава, увлеченность и жизненный энтузиазм. При непрерывной занятости и постоянной усталости Соня жила с удовольствием. В ней не было скорби усталости и жертвенности, она в отличие от многих не укоряла своим видом остальных за свой же выбор. Зоя не могла не уважать это.

– Сонечка, ну, ты только посуди сама! – как ни в чем не бывало продолжила Зоя. – Что в семье у нас взваливают на дочерей! Вы даже представить не можете! Вот на Ане, например, на девчонке все – уборка, готовка, стирка, брат. Кстати, она таки учится в колледже, решен вопрос с переводом! Я нашла художника, чтобы он занимался с ней рисунком, но ей некогда! Ей надо перегладить кучу белья, приготовить ужин, перемыть посуду! А еще навестить тетю, привезти ей продукты. И убрать квартиру…

– Господи, да что такого! – фыркнула Люда. – Здоровая девка, родители работают! Почему бы ей и не заниматься этим всем!

Соня промолчала. И это было странно.

– Что? Не согласна? – бездетная Люда посмотрела на подругу.

– Видишь ли… Не то чтобы не согласна… Я вообще считаю, что в русской семейной ментальности отношение к дочерям примерно как отношение к домашней скотине, – неожиданно серьезно сказала Соня.

– Ну ты хватила! – ахнула Люда.

– А ты к словам не придирайся, – с жаром воскликнула Соня. – Домашняя скотина – это не оскорбление, это определение места в семейной иерархии. Что от дочерей требуют? Чего ждут? Хотят, чтобы были гладкими и чистыми, ухоженными и красивыми. Требуют быть работящими, услужливыми, ласковыми. Чтобы не бодались! Чтобы дочь партию хорошую сделала, то есть перспектива на случай лихих годов была. Чтобы всегда подмогой была, любую работу делать умела, чтобы была двужильная. Ну, коровы вроде молоко давать должны, но на них же и пашут. Немало не заботясь, каково им. Надо, значит, надо. Ничего, авось выдержат!

– Ты не права! – попробовала переубедить подругу Люда. – Дочери – это тоже дети. И к ним отношение…

Но Соню было не остановить.

– Да, кстати, снисхождение к ним такое особенное, – продолжала она. – Как к отражению в воде. Что-то такое не очень ясное, рябью покрытое… И чье это отражение, тоже не понять. То ли отражение родителей, то ли мыслей и надежд на то, какой должна быть хорошая дочь. – Рассуждают как? «Она так не может думать! Так думает ее муж, любовник!» А муж думает, что она повторяет слова матери и отца… Она всю жизнь вторична, она чья-то изнанка.

– Сонька, ну, ты даешь! Как ты можешь… – Люда во все глаза смотрела на подругу, но та продолжала и продолжала:

– Нет, конечно, их любят, ими гордятся и их жалеют. Но ведь племенной скотиной тоже гордятся! Ее тоже любят, тоже жалеют.

Зоя с Людой примолкли. В словах Сони было что-то, что очень задело их. Каждая, возмущенная таким рассуждением, его явной несправедливостью и грубостью, вдруг стала вспоминать свои отношения с близкими. И в этих отношениях, к их удивлению, обнаружилось то, о чем так некрасиво сейчас говорила Соня.

– А сыновья? – Люда пристально посмотрела на подругу.

– О, это отдельный разговор! – тут же воскликнула Соня. – Это особый род любви – любовь матери к сыну. И любовь отца – отдельная любовь тоже. Но мы сейчас о матери, поскольку в наших традиционных семьях политику любви определяют женщины.

– Нет, нет… – попыталась возмутиться Люда.

– Не спорь, – снова остановила ее Соня. – Подумаешь – согласишься. Любовь матери к дочери – простецкая, жизненная, приземленная, бытовая и немного истеричная. К сыну – возвышенная, полная высоких надежд. Любовь к сыну – это амбиции рода. И к тому же сына мать любит так, как не любила ни одного мужчину и вообще ни одного человека. Эта любовь – смысл всей ее жизни. Тут даже дело не в том, что она больше его оберегает, защищает от возможных неприятностей, больше за него переживает. Здесь дело в том, что именно в нем она хочет увидеть идеал мужчины. Она же его растит, воспитывает, она его учит и вкладывает все, что, по ее мнению, должно быть в идеальном мужчине.

– Нет, не согласна, – покачала головой Зоя. – Именно в этом твоем рассуждении много чего-то полового… А здесь другое… Вы заметили, что матери не так близки к детям сыновей. И наоборот. Матери у дочерей – первые помощницы.