… – Я не понимаю, почему ты не позвонишь сама. Всякое может случиться. – Соня с удивлением смотрела на Зою.

– Что может случиться?

– Да что угодно! Ну, ну… – Соня растерялась. – Слушай, если честно, мне этот твой Гранин не нравится. Знаешь, морочить голову двум бабам, да еще обманывать жену, прибегая к помощи любовницы…

– Соня!

– Что?! Ты же сама это понимаешь! Кто ему купил телефон с новым номером, чтобы жена не отследила ваши разговоры? Ты купила! А он должен был сам это сообразить и сам это сделать. Но зачем, когда ты у нас головастая, ты с деньгами. А он так, щенок лопоухий!

– Соня, я берегла свои нервы. Она же злобная, она же мне звонила, она же не оставила меня в покое.

– Так это он должен был сделать так, чтобы вы обе не страдали.

– Это нереально! Не смеши.

– Но ты же сообразила купить телефон?! – Соня, верная жена и хранительница очага, негодовала. – Ты же просчитала ходы и сделала правильное движение?! Почему это сделала ты, но не сделал он?! Потому что тебе это надо было больше? Или потому, что он ленился, будучи уверенным, что все равно ты как-то решишь эту проблему?

– Мужчины по-другому мыслят… – пролепетала Зоя.

– Нет. Ошибаешься, они не мыслят по-другому, они используют ситуацию. В данном случае он ждал, пока одна из женщин решит за него все щекотливые вопросы. Но… Но тем не менее я не исключаю возможности, что отсутствие звонков – это стечение каких-то обстоятельств. Это результат чего-то, о чем ты даже не догадываешься…

Соня ушла, а Зоя вдруг подумала, что она, как и жена Гранина, «едет по рельсам», не пытаясь свернуть в сторону и разобраться в случившемся.


Прошло еще две недели – и на улице неожиданно запахло весной. Февральский воздух, холодный и морозный, тем не менее явственно намекал на подснежники.

– Ну вот и зима закончилась! – произнесла Ира, глядя в окно. – А мы даже и не заметили.

– Жаль, лучше бы зима продолжалась, – вздохнула Зоя, – хотя февраль еще себя покажет.

– Да чем вам, Зоя Петровна, так зима нравится?! – удивилась Ира.

– Не то что нравится, она – удобна. Вечера наступают рано, темно, снег скрипит, уютно…

Ира уставилась на Зою:

– Чем же уютно?!

Зоя промолчала. Она не могла объяснить, что встречаться взглядами с людьми ей тяжело. Что хочется быть одной, чтобы не нарушить состояние горестного одиночества.

Зоя промолчала. Она считала, что до весны еще очень далеко. И этот неожиданный весенний воздух – просто передышка, которую взяла зима. Зое не хотелось весны – ей не с кем было ее встречать.

– Зоя, у тебя столько знакомых, каждый из них будет рад с тобой просто по бульвару погулять! А ты… – звонила ей Люда.

– Зоя, тебя на мое место – полный дом ленивых мужиков! – завидовала Соня.

– Не хочу на твое место, – ответила Зоя. – И мне никто не нужен. И не хочу гулять по бульвару. Я хочу обеды Гранину готовить.

Зоя тосковала, но так и не собралась с духом, так и не позвонила сама Алексею Александровичу. Чего она боялась больше всего? Молчания. Молчания и гудков, которые за ним последуют.


… – Зоя Петровна, вы подпишите карты, тут много скопилось, – однажды попросила Зою заместительница. – Вот я разложила по алфавиту… Я пойду посмотрю, как там пациенты.

Ира положила на стол аккуратную стопку, и Зоя, просмотрев записи внизу листа, ставила свою подпись. Она читала фамилии пациентов и сразу же представляла их лица. Она помнила их голоса, как правило, что-то знала о их семьях. Она любила работу, не тяготилась пациентами, которые подчас были ворчливы и капризны. Она могла бы считать себя вполне счастливой, если бы…

– Ира, а что это за Гранин А. А.? – Зоя подняла над столом тонкую, только-только начатую карту. – Когда он был у нас?

Ира, только что вернувшаяся в кабинет, на минуту задумалась.

– Это «член семьи», тоже по страховому полису. Его отец у нас бывает на процедурах каждые полгода. У него шрамы от укусов. Помните?

– Нет, – нахмурилась Зоя.

Ира была дипломатом. Если она и обнаружила лукавство в словах Зои Петровны, то виду не подала.

– Ну, его собака покусала…

– А, точно! – воскликнула артистка Абрикосова. – Да, да! Он еще несколько раз сюда приезжал! Как же, как же, вспомнила!

– Вот, – объяснила Ира, – а это его сын. Ему пятнадцать лет. Ходит прогревать нос. Гайморит ему поставили.

– И сколько процедур ему осталось?

– Ну, как? Он только-только начал ходить. Вот и сейчас сидит. Во втором кабинете.

Зою вдруг бросило в жар. Это его сын. Скорее всего, его привез в поликлинику сам Гранин. И даже не зашел, даже не поднялся, чтобы ее увидеть! Зоя готова была расплакаться. Она не ошиблась – это внезапное и длительное молчание было расставанием, и надежды уже ни на что не было.

– Зоя Петровна, – вернул ее к реальности голос Иры. – Кстати, я попросила его зайти после процедуры к вам. Он же учится, надо согласовать время процедур.

– Его? Сына?

– Ну да, парня Антоном зовут. Ему осталось всего пять минут, и он придет к вам.

– Да, конечно.

Зоя дождалась, пока Ира выйдет, потом достала помаду и зеркальце. Она накрасила губы, поправила волосы. «Интересно, зачем я это делаю?!» – спросила она сама себя. И тут же ответила: «Мне надо понравиться ребенку, чтобы он был на моей стороне!» Она опешила от своих же мыслей и хотела было рассмеяться, как в это время в кабинет вошел высокий парень лет пятнадцати.

– Ты – Гранин? – улыбаясь, спросила Зоя.

– Да. – Мальчик держался спокойно. Было понятно, что ему тяжело дышать.

– Гайморит тебе поставили?

– Говорят, да, но у меня насморка нет, – объяснил Антон. – Мне просто дышать носом тяжело.

– Такое иногда бывает, – кивнула Зоя. – А как долго это тебя беспокоит?

Зоя была очень внимательна, ласкова, но при этом держала себя так, чтобы подросток чувствовал себя ровней.

– Месяц. Почти месяц.

– Тяжело заниматься, да, голова начинает болеть?

– Да, если долго в помещении нахожусь, – пояснил Антон.

– Это от нехватки воздуха. А на улице больше кислорода, там тебе легче. Но ты знаешь, я бы посоветовала сходить на консультацию к аллергологу. Ведь это может быть и не гайморит, а реакция на что-то. Надо разобраться. Давай так. Я сама запишу тебя на консультацию и в следующий раз дам талончик. Тебя родители сюда привозят?

– Почему? – Парень искренне удивился. – Сам, на метро.

– Нет, я просто подумала, что ты сейчас болеешь…

Антон мотнул головой.

– Консультация платная, но ты ведь по страховому полису? – уточнила Зоя.

– Да, у меня отец здесь лечится, и мы тоже…

– Вот и отлично. – Зоя улыбалась своей самой лучшей улыбкой. – Теперь мы с тобой отметим дни, когда ты должен приезжать к нам на процедуры.

Зоя, глядя на календарь, принялась заполнять памятку.


Выйдя с работы на улицу, она впервые обрадовалась весеннему воздуху, не поехала сразу домой, а зашла в цветочный магазин и долго выбирала цикламен в горшке.

«Ну, во‑первых, он сына не привозил, а следовательно, мне обижаться не на что. Он не должен был подняться ко мне. Во-вторых, мальчик – копия отца. Тот же румянец, то же открытое лицо и светлые волосы. Очень хорош. А в‑третьих, надо договориться с Касьяновой. Она лучший аллерголог в Москве. Во всяком случае, так говорят. Пусть мальчика посмотрит. Вообще, не понимаю, куда эти родители смотрят?! Парень уже месяц не дышит!» Дома Зоя поставила купленный цикламен на стол: «Вот, пожалуй, весна действительно наступила».


Антон Гранин был человеком самостоятельным. Если ему надо было решить какую-то проблему, он не ждал помощи родителей. Они были заняты, да и воспитывали детей просто: все, что можешь сделать сам, – делай сам. «Семейство три «А», – шутили все вокруг, – отец Алексей, сын Антон, дочь Анна». Только мать Татьяна стояла особняком. Впрочем, и не только по части имени. Родители много работали, много ссорились, но тем не менее в доме жизнь все равно кипела – то дачу строили, то машину покупали, то совместно планировали отпуск. Антон не очень понимал суть материнских претензий, только всегда находился на стороне отца. В его представлении отец был не только мудр и справедлив, но еще и чрезвычайно терпелив. Своим пятнадцатилетним умом и опытом Антон это уже очень хорошо понимал. Достаточно сказать, что, как только мать начинала говорить этим своим небрежно-ехидным тоном, в котором было столько неясных намеков, отец начинал улыбаться и очень спокойно пытаться сменить тему. Иногда он осторожно отшучивался, переводя все это в легкий спор. Удавалось это ему редко, но попытки он не оставлял, упрямо пытаясь не дать расшататься семейной системе. Мать чувствовала, что дети на стороне отца, и была с Антоном строга.

В детстве Антон тяжело переживал размолвки родителей, став же старше и словно замкнувшись в себе, он почти не обращал на них внимания.

Как бы то ни было, их семья была беспокойной, с вулканами, которые готовы были в любой момент ожить, но в целом жизнь могла показаться вполне благополучной.

В последний год все изменилось. Антон это почувствовал, по обыкновению постарался защититься невмешательством и невниманием, но это не получилось. В доме появилось напряжение, которое почти не спадало. Это были уже не эпизоды размолвок. Это был открытый конфликт, открытое недовольство. И бросалось в глаза, что отец больше не старается загасить конфликт. Наоборот, своим молчанием, отчуждением он как бы подчеркивал неприятие того, что говорила мать. Антону это не понравилось – отмахнуться от родительских ссор не получалось, из‑за них казалось, что нет тыла, каким раньше казался дом.

– Брось, что тебе! Ушел в школу – и нет тебя весь день. Ты же их не видишь! – говорил ему его друг.

Но Антона это не утешало, ему хотелось, чтобы в семье было нормально. Чтобы тон матери был хоть иногда мягок и ласков, чтобы отец не сбегал при каждом удобном случае курить на балкон, чтобы за столом велись разговоры. Но этого теперь не происходило. И хотя мать с отцом по-прежнему каждое утро уезжали вместе и возвращались вдвоем, было понятно, что между ними произошло что-то серьезное.