— Ну, Лель, чего мы хотим? Я тут подумал: может, интервью забабашить? Представь: ты рассказываешь о своем творческом пути… Слушай, а чего ты такая потухшая? Случилось чего?

— Ничего особенного, — отмахнулась Ольга. — Голова немного болит.

Этот ответ в принципе был совершенно нормален и обычен, но странно было слышать его именно от Ольги. Обычно очень живая и шумная, в другое время она непременно вываливала на голову желающего слушать целую кучу новостей, передавала самые незначительные монологи в лицах, за неимением лучшего — жаловалась на жизнь, на Кира, на погоду, на соседей и на кризис жанра.

— Скажи, а у тебя так не бывало… Предположим, живешь ты, живешь. Нормально все, хорошо даже. И вдруг вспоминаешь, что когда-то давно обидел неплохого человека. Или совершил какой-нибудь другой неблаговидный поступок.

— И мучаешься угрызениями совести? — проявил редкую понятливость Лавров.

— В том-то все и дело, что нет! Ты мог и до этого время от времени этими угрызениями мучиться, или еще раньше, когда все только что произошло, отмучиться раз и навсегда. А просто появляется вдруг предчувствие возмездия, которое на самом деле неотвратимо.

— Лелька, да что с тобой! — не на шутку уже испугался Лавров. — Я от тебя сроду ничего подобного не слышал!

— Ага, ты полагал, что я в состоянии думать только о тряпках и прочей ерунде?

— Извини, я не понял: это ты свои модели тряпками называешь?

— Да ладно, я шучу.

— Так, значит, у тебя дурные предчувствия?

— Слушай, психолог! — расхохоталась вдруг Оля. — Не будем мы делать интервью. Во всяком случае, не в этот раз. У вас есть там рубрика, в которой обозреваются всякие интересные магазинчики. Можно просто написать про тот, где мои детишки продаются. В таком духе: а еще там можно купить замечательные вещи талантливой…

— Высокоталантливой!

— Гениальной! Точно, гениальной Ольги Сербиновой. И я тебе благодарна по гроб жизни, лобзаю твои домашние тапочки и все такое. А кофе пить будем? Только давай не у тебя, хорошо? Твой кабинет напоминает мне мавзолей.

Сотрудники были деморализованы визитом хозяина и удивлены его краткостью.

— А чего приходил, так и не сказал, — кивнула Яна, и журнальная жизнь закрутилась в привычном ритме.

— Хорошее местечко, «Кофе и сливки», правда? И я обожаю «Тирамису»!

— Слушай, Лелька, а помнишь, как к нам этот чудик-экстрасенс прибился? Ну, Андрюха его привел?

Оля фыркнула и пустила через соломинку пузырики в свой бокал с молочным коктейлем.

— Как не помнить! Такое не забывается!

Экстрасенс и правда был выдающийся. Он оказался бывшим одноклассником Андрея, впрочем закончившим свое образование на восьми классах средней школы. После он, по словам Андрея, пытался поступить в медицинский институт, но у него ничего не получилось. Неудавшийся медик Ваня Барышников устроился работать в морг, где его основным занятием стало приготовление учебных экспонатов. Специализировался он на скелетах, а технологии, нужно заметить, были примитивные. Ваня Барышников из леечки поливал кислотой невостребованных покойников до тех пор, пока не свихнулся и не счел себя самым великим экстрасенсом всех времен и народов. Сердобольный Малышев, встретив его, полуголодного, небритого, но просветленного, угостил ужином в каком-то кафе, а потом решил, что не имеет права лишать своих любимых друзей такого ценного знакомства. В тот же вечер Андрей привел Ваню к себе и познакомил с приятелями. В теплой и дружеской атмосфере Ванины таланты расцвели пышным цветом. Кириллу он предрек скорую поездку за границу, которая перевернет всю его жизнь. Это было смешно, если учесть, что Кирилл мотался за пределы России в среднем каждые два месяца и ничего судьбоносного в этом не видел. Мнительному здоровяку Олегу были предсказаны неприятности со здоровьем, и он смог прийти в себя, только когда «закодированный от алкоголизма» Лавров (с чего Ваня взял, что у него есть проблемы с алкоголизмом?), не моргнув глазом, выпил бутылку шампанского и ничего страшного с ним не произошло!

— А помнишь, как он схватил тебя за руку и зашипел: «Девушка, у вас грандиозные способности! Вам надо стать моим медиумом!»

— А я ему говорю: «Способности кое-какие у меня, конечно, есть, но в отношении лично к вам я их не применяла и не собираюсь!»

— Ну да, а он: «У вас пророческий дар! В прошлой жизни вы были Кассандрой!»

Ольга фыркнула.

— Ты к чему это, радость моя? Ты думаешь, я не понимаю, к чему ты клонишь? Я тебе сказала о дурном предчувствии, и ты уже полагаешь меня пророком?

— А что? — сделал страшные глаза Лавров. — Вдруг он был прав, и ты — пророчица!

— Ну да. А ты закодированный алкоголик.

— Не похож, — заметил он. — Но чем черт не шутит, вдруг да это у меня в будущем… Оль, ты что?

Растерянный взгляд Ольги был устремлен на двери кафе. Лавров покосился туда, но не заметил ничего такого, что могло бы до такой степени поразить человека. В дверях стояла пара: невысокий немолодой брюнет в хорошем костюме цвета сливочного мороженого и девица с незначительной внешностью, но выдающейся фигурой.

— Ты чего? — одернул Ольгу Лавров. — Не пялься ты на них так, неловко. Кто-то знакомый?

Девушка пошепталась со своим спутником, и они, повернувшись, вышли из бара. Что-то не устроило фигуристую девицу.

— Это твои знакомые, что ли? Ты смотришь так, словно Франкенштейна увидела!

— Ты знаешь, я готова поверить в слова того чокнутого, — переведя на Лаврова отсутствующий взгляд, медленно сказала Ольга. — Знаешь, кто это был?

— Мужик-то? — уточнил Дима.

— Вот-вот. Это мой старый знакомый. Это именно о нем я говорила. Представляешь, мы столько лет не виделись. Да что там — с института. А три дня назад я вдруг про него вспомнила. И вот, пожалуйста…

— Ты его чем-то обидела? — поинтересовался Лавров и, прежде чем Оля успела ответить, продолжил: — Могу тебя обнадежить, он совсем неплохо выглядит. И девица при нем типа Джей Ло. Мне она даже показалась знакомой. Может, из моих подчиненных?

— Ты говоришь «из моих», как будто у тебя свой собственный гарем, — фыркнула Ольга. Она была явно рада, что Лавров сменил тему разговора.

— А что, фактически так! — паясничал Дима. — Хотя мои девицы не красятся в такой безумно-огненный цвет. Теперь в моде естественность!

— Это был парик, — пояснила Оля. — Премилая вещица. Надела парик, разбила пару сердец, сняла парик. Опять ходишь, как все. Удобно.

Больше они не говорили об Ольгином знакомом, так внезапно возникшем из небытия. Но это не значило, разумеется, что Оля о нем забыла.

Александр Александрович стал ее первой любовью. Разумеется, детские школьные увлечения не шли в счет. Это была самая настоящая любовь, это было Чувство с большой буквы! Страсть и ревность, ссоры и примирения!

А Катя получила законную, обещанную мзду.

Между тем финансовое положение Оленьки улучшилось ненамного. Намного изменилось ее отношение к этой проблеме, которая прежде казалась столь актуальной. Слава богу, хватило мозгов на то, чтобы не бросать учебу в институте. Александр Александрович, сам отягощенный двумя высшими образованиями, мудро наставлял Оленьку на путь истинный.

Вообще же при ближайшем знакомстве с Александром его имидж удачливого бизнесмена и нового русского в глазах Оли рассыпался в пыль. Его финансовые авантюры были несбыточными, и удавались из них очень немногие. Между тем в теории его махинации выглядели идеально — Олечка только рот раскрывала, когда он делился с ней очередным прожектом. Но вот на практике чего-то не получалось… Впрочем, пока еще держалась видимость благополучия, заработки возлюбленного казались Оленьке фантастическими — их хватало на ужины в дорогих ресторанах, на кое-какие побрякушки и на шикарное нижнее белье. Александр был большим эстетом в смысле эротических радостей, и если бы Оленька была в состоянии трезво и здраво взглянуть на себя в этот период — ее бы позабавило это зрелище! Осенние сапоги, доставшиеся от Арины, удачно вышедшей замуж сестры, перенесли еще один ремонт, причем сапожных дел мастер цокал языком и смотрел на клиентку укоряюще поверх очков. На занятия Оленька ходила в юбке, перелицованной из старого пальто, и в жалкой рыночной кофтенке, зато у нее было вечернее платье, бархатное и декольтированное, золотые серьги в том цыганском стиле, который Оленьке так шел, и дорогая кожаная сумка. А под бархатным платьем — шикарное шелковое белье!

Но, разумеется, так долго продолжаться не могло. Трудно сказать, как на деле Александр Александрович к Оленьке относился — этот краснобай, поющий в присутствии дам, как тетерев на току, вполне мог внушить сам себе любовное чувство, при всем при этом оставаясь по отношению к даме сердца холодным и совершенно беспринципным.

Дела его шли из рук вон плохо. Олечка слабо понимала что-либо в его делах, но чувствовала настроение возлюбленного, да и внезапное прекращение ужинов в ресторанах и мелких презентов не прошло незамеченным.

Правда, в один прекрасный день Александр снова вернулся к своему бодрому настроению, и Олечка узнала, что он вложил деньги в новое предприятие — киностудию, на которой будут сниматься «настоящие, хорошие фильмы». Правда, как выяснилось, для того, чтобы начать снимать такие фильмы, нужно несколько подзаработать на иной, несколько более востребованной продукции.

Разумеется, такой «продукцией» оказалась порнография. Вот тут и Оленька пригодилась.

Сейчас ей это казалось уже почти неправдоподобным. Как ему удалось так ее заболтать? Как сумел уговорить юную и пылко влюбленную девицу на то, чтобы перед камерой бесстыдно отдаваться совершенно незнакомому мускулистому засранцу? Да нет же, так не бывает!

Однако так случилось. Были сказаны слова об искусстве, которое всегда искусство, в какой бы оно маске ни являлось, о красоте и непостыдности человеческого тела и самого, природой завещанного, акта совокупления, о самой Олечке, которая после всей этой истории, несомненно, станет еще желаннее и сексуальнее, чем была, и, наконец, о бедственном состоянии самого Александра, для которого эта паршивая киностудия — последняя надежда и вообще свет в окошке.