– Не спишь? – спросил Иван, не отрывая взгляда от дороги.

– Нет… Не могу спать. Я вот что еще подумала, Вань… Надо потом Ксюху в медицинский институт протолкнуть. Сразу, как она училище закончит. Ну что это за профессия – медсестра? Надо будет репетиторов нанять… А пока она в институте учится, у нас поживет… А там посмотрим… Ты чего молчишь, Вань? Согласен?

– Конечно, согласен. Только придется ведь квартиру менять, в нашей мы все не поместимся… Надо новую покупать, большую.

– Значит, купим! В долги залезем! Я Маркушу тряхну на предмет беспроцентной ссуды!

– Да ну его, твоего Маркушу… Лучше ипотеку оформить, мне повышение на службе обещали, оклад приличный…

Так они спорили остаток пути, пока не свернули с трассы на проселочную дорогу в Каменское. И тут ее охватило страшное нетерпение. Правда, примешивалось к этому нетерпению еще и другое ощущение, похожее на легкую сердечную боль. Или на тревожное беспокойство…

У ворот приюта стояла машина. Генкина. Ольга лишь усмехнулась грустно – да, по-другому и быть не могло… Наверняка Генка тоже провел бессонную ночь. Отошел от шока, под утро сел за руль и помчался. Надо же, раньше ее успел… О, а в машине-то еще и Маришка! Скукожилась на заднем сиденье, ручки под голову сложила, спит… Ладно, пусть спит.

А вот и Генка показался из ворот приюта… Ольга обернулась к Ивану, проговорила торопливо:

– Ты посиди пока, Вань, мы с Генкой поговорим…

И выскочила из машины, пошла ему навстречу, улыбаясь. Генка глянул на нее странно, встал на пути.

– Ты не ходи пока туда, Оль, не надо. Мама умерла, Оль, не ходи туда.

– Как?! Как это – умерла? Ты что?!

Улыбка застыла на Ольгиных губах, будто она о ней забыла. И мышцы лица онемели, и вопросы получились какие-то не эмоциональные, прошелестели сухо:

– Ты что говоришь такое? Как это, Ген?

– Да вот так. Мне сейчас эта женщина рассказала, полная такая… Забыл, как ее зовут…

– Валентина, – услужливо подсказала Ольга, будто эта подсказка могла повернуть вспять наплывающую на нее черным облаком горестную новость. Даже на всякий случай повторила отчаянно громко: – Ее зовут Валентина, Генка!

– Да, Валентина. Я понял, Оль, не кричи. Так вот, значит… Мы вчера уехали, а мама легла и умерла. Эта самая Валентина к ней зашла поздно вечером за какой-то надобностью… Говорит, не поняла сначала. Лежит, говорит, ручки на груди сложила, улыбается… Молодая, говорит, красивая… Я и сам сейчас видел, Оль. Она и впрямь такая. Лицо светлое, счастливое. Не ходи туда пока, Оль. Привыкни к мысли. Потом, позже. Потом вместе пойдем… Сама увидишь…

Ольга слушала его и не слышала. Потом, наконец, всхлипнула на вдохе, закрыла лицо руками. Генка притянул ее к себе, прижал изо всех сил. И заговорил торопливо, поглаживая Ольгин затылок:

– Тихо, Оль, тихо! Нет, чего я… Чего тихо-то? Ты поплачь, конечно. Да, тебе надо поплакать. Обязательно надо. Поплачь, Оль, поплачь…

Ольга вдруг с силой высвободила голову из его ладоней, подняла мокрое лицо:

– Надо ведь ее похоронить, Ген…

– Валентина сказала, они сами ее похоронят. А еще сказала, что ее здесь все любили… И что она сама этот приют организовала. Для таких же несчастных, как она…

– Нет, мы сами должны ее похоронить. Сами! Как ты не понимаешь-то, Генка? Сами!

– Да, Оль, да… Конечно, сами. Ты бы еще поплакала, Оль, тебя трясет всю! И зубы стучат!

Генка снова прижал ее голову к груди, хотел еще что-то сказать, но не успел. На пятачок перед воротами ворвалась чья-то машина, взвизгнула тормозами. Из машины выскочила Ксюха, пошла к ним быстро, тараторя на ходу виноватым голоском:

– Ой, а вы уже здесь, надо же. Вперед меня приехали. А меня Андрюша привез! Мы с мамой Алей всю ночь говорили, говорили… Ой, вы бы слышали, как она меня ругала, как стыдила! Ты чего, говорит, натворила, модель бессовестная, это же мать твоя! Ты, говорит, не имеешь права ее осуждать, она ж тебя на этот свет родила! А я ей говорю… Да это неважно, чего я ей говорю! В общем, вы простите меня, пожалуйста, что я вчера себя так по-свински вела… Это все из-за конкурса дурацкого! И чего мне вдруг взбрело в голову? Пойдемте скорее к ней, я извиниться хочу. Только все равно мамой назвать не смогу, у меня же мама Аля есть! Ну же, идемте…

– Тихо, Ксюш, не трещи. Иди сюда… – потянул к ней руку Генка, пытаясь обнять за плечи. – Мама умерла, Ксюш, тихо…

– Ой! – громко вскрикнула Ксюха, прижав ладошки ко рту. – Ой…

– Иди, иди сюда…

Они не помнили, долго ли стояли так, обнявшись втроем. Может, минуту, а может, десять. А может, всего несколько секунд. Очнулись, когда Иван, Маришка и Андрюша подошли, встали молча чуть в отдалении. Хорошо, что не задавали вопросов. Потому что близкие люди никогда не задают лишних вопросов.

Грустную тишину нарушила мелодия чьего-то мобильника. Иван засуетился неловко, вытащил тельце телефона из кармана рубашки, прижал к уху, сделал шаг в сторону.

– Да, Игорь… Когда?! Пять минут назад? И что?! Все нормально, да? Сколько, сколько? Ух ты… Да, и тебя поздравляю! Спасибо, спасибо тебе, Игорек!

Шагнув к Ольге, Иван тихо дотронулся до ее плеча, проговорил тоже тихо, но улыбку на дрожащих счастьем губах так и не смог сдержать:

– Оль… У нас с тобой пять минут назад внук родился… Вес три восемьсот, рост пятьдесят четыре! Здоровый пацан, Оль!

Ольга оторвалась от Генки, глянула на него, сморгнула слезы. И застыла, прижав ладони ко рту…

– Оля, у нас внук! Слышишь, внук, Оля! Ребята, у нас внук родился, представляете? – сияя глазами, бурно радовался Иван, будто случившееся было для него и не долгожданным вовсе, а как снег на голову свалившимся известием. Будто Полька взяла и родила внука незапланированно, никого об этом заранее не предупредив…

– Что ж, поздравляем! Я Геннадий Васнецов, кстати, Ольгин брат… – шагнул к Ивану Генка, протягивая руку для знакомства. Но Иван руку не взял – обхватил Генку по-медвежьи, приподнял над землей, тряхнул основательно, от души, счастливо приговаривая: – Здорово, здорово, брат! Будем знакомы. А я Иван Ромашкин, Ольгин муж.

– А меня Ксенией зовут… Я Олина сестра… Родная, между прочим! – шагнула к Ивану Ксюха, когда тот выпустил из объятий Генку. – А это вот Андрюша, мой парень…

– Оленька, как здорово, внук родился! – бросилась к Ольге с объятием Маришка. – Значит, ты у нас бабка с нынешнего дня?

– Да, я бабка! Слышишь, Ксюха? Я – бабка! И ты тоже бабка, Ксюха!

– Я?! Мне всего девятнадцать лет… Какая я тебе бабка?

– Ну и что? Ты же моя сестра! Значит, автоматически бабка! Двоюродная, но все равно бабка!

– Фигасе… – обиженно моргнула мокрыми ресничками Ксюша. И, обернувшись к Андрюше, произнесла удивленно: – Ты слышал? Не успели жениться и своих детей родить, как мы уже дедка с бабкой… А родственников, родственников-то у нас с тобой сколько, боже ты мой! Как здорово, Андрюш, правда?

У Ольги вдруг зазвенело в ушах, воздух поплыл ветром перед глазами, явив ей будто со стороны картинку происходящего второпях знакомства. Странный получился хоровод, стихийный, слившийся воедино горем и счастьем. Несмелый пока, неловкий.

Но в следующую секунду все встало на свои места. Да, хоровод. Да, неловкий. Им еще предстоит научиться крепко держаться за руки, чтобы родилась из этого хоровода новая большая семья. Братья и сестры, мужья и жены. Дети, внуки, любовь. Свадьбы, крестины, именины. Суета жизни. Вполне обыкновенная суета, и в горе, и в радости. Такая, какая происходит ежедневно и ежечасно у большинства счастливых людей.

Зазвонил колокол в монастыре к заутрене. И вместе с малиновым звоном прилетел легкий ветер, тронул поцелуем Ольгину щеку, ласково пробежал по Генкиному лицу, с нежностью коснулся Ксюшиных локонов. Будто невидимая рука матери-Афродиты огладила незаметно… Огладила и улетела вместе с ветром. Высоко, к облакам. К небу.

Счастливой вам жизни, дети. Я всегда буду с вами – пусть ветром-любовью, но с вами. Главное, держитесь крепко за руки, мои дети…