Вот уже несколько недель я пытаюсь написать письмо, которое выразило бы мою любовь к тебе, уважение и восхищение тобой. Я перечитываю твою открытку на День святого Валентина и думаю: «Нужно написать не хуже, нужно написать так, чтобы она все поняла». Но… я люблю тебя. Никогда и ни к кому я не испытывал таких теплых, таких глубоких чувств. Это пугает, но я не хочу тебя терять.

Мне недоставало уверенности в себе, и теперь я знаю, что преодолевать это нужно было доверием и искренностью, а не попытками тебя обуздать. Я не могу и не хочу тебя контролировать. Я не хочу, чтобы ты скрывала от меня свои мечты и мысли из страха, что я устрою сцену. Сам поражаюсь, насколько я был лицемерен. Мне стыдно за свое поведение, тебе было тяжело со мной. Я хочу быть твоим возлюбленным и другом и не принимать так близко к сердцу твои отношения с другими. Я работаю над собой, я постараюсь быть сильным. Но пока я и вправду ревную, расстраиваюсь, обижаюсь. Прошу тебя, потерпи, ведь я только открываю неведомые мне земли.

Я очень скучаю. Когда тебя нет рядом, лежу в постели, представляю тебя в розовой пижаме — и ты становишься ближе. Я тоскую по твоим губам, твоему телу, рукам, ногам, по твоим глазам. По твоей душе. Ты нужна мне вся, на меньшее я не согласен.


Письмо Актера было даром, к которому я оказалась не готова. В шорах своих представлений об Идеале я проглядела истинную любовь. Решив разделить со мной ответственность за наши проблемы, Актер признал свое несовершенство, что меня и оттолкнуло. Всю жизнь я была уверена, что судьба пожалует мне идеального мужчину, и, кажется, счастье наконец улыбнулось: я его нашла.

После свадьбы в горах Колорадо мои мысли занимал Умнейший Мистер Икс. Связь между нами была столь сильна, что я терялась в догадках, почему он не звонит, но и сама не звонила, проявляя совершенно несвойственную мне выдержку. Однако миновало шесть недель ожидания, и мое терпение вышло. Еще день-другой я провела в раздумьях, после чего позвонила — вечером воскресенья, поскольку звонить в субботу, а уж тем более в пятницу было бы верхом неприличия. Набрала номер, прослушала несколько длинных гудков и уже хотела отключиться, когда в трубке раздалось резкое «алло».

— Привет, это я.

— О, привет. Забавно, как раз о тебе думал. Ты как? — заметно мягче добавил он. Кажется, был рад меня слышать.

— Замечательно…

— Слушай-ка, я сейчас в душе. Перезвоню, когда выйду, договорились?

Тот еще душ. Я ждала шесть дней, но была вознаграждена приглашением на роскошную вечеринку.

На следующие месяцы в моей любовной жизни наступило затишье с редкими, хотя и страстными всплесками свиданий с Умнейшим Мистером Икс. Он приглашал меня на все светские вечеринки Нью-Йорка, откуда мы за полночь ехали к нему и любили друг друга у камина с фальшивыми поленьями, но настоящим пламенем. Мы лежали на шкурах, и языки огня играли тенями на наших обнаженных телах. Иногда открывали бутылку вина, иногда просто болтали. Однако любовь удавалась нам лучше всего. Вот оно, Настоящее, решила я. Быть того не может, чтобы мое тело мне лгало. И быть того не может, чтобы такие чувства владели лишь мной. Наверняка он испытывает то же самое… И я открыла ему сердце. Но Умнейший Мистер Икс молчал. Мы восхитительно проводили время, нам было хорошо вместе, и, благодарная за его редкие знаки внимания, я мирилась с молчанием. Все изменило письмо сестры. Ее приятель сделал предложение, она дала согласие, а что поможет женщине увидеть свою жизнь в верной перспективе, как не свадьба старшей сестры?

За одну ночь моя, казалось бы, блестящая нью-йоркская жизнь утратила свой блеск. Настало время постичь причины перемен в жизни моей сестры, и перед отлетом в Лос-Анджелес я купила тетрадку, чтобы записывать туда результаты наблюдений, а именно черты характера сестры, отличные от моих.

За несколько дней до свадьбы, устроившись во внушительном особняке семейства, где работала сестра, я благоговейно следила за каждым ее шагом. Она успевала вести хозяйство и доводить до ума подготовку к свадьбе. В тетрадке появилась первая запись: организованность, дисциплина, работоспособность.

Завтрак (здоровая домашняя еда) был самой сумбурной и сложной частью дня: вся семья топталась на кухне, и каждому что-то было нужно.

— Какой надеть? — Хозяин дома продемонстрировал два кашемировых свитера.

Сестра взбивала яйца для омлета, помогала ребенку собираться в школу и убеждала щенка не жевать хозяйские новенькие сандалии от Шанель, однако и свитера не остались без ее внимания.

— Серый ко всему подойдет, — сказала она (выдержка, тактичность).

Через несколько минут хозяин прошагал на кухню в свитере, который моя сестра отвергла.

— Как по-вашему, на какой машине поехать к дантисту? — спросил он.

— На той, которая вам больше нравится, на «роллсе».

Он взял ключи от машины и ушел.

— Интересный парень, — заметила я, когда мы с сестрой катили по Родео-драйв в «роллс-ройсе».

— Думаешь?

— Да. Высокий, толковый…

— До того толковый, что ничего сам решить не может. Вечно просит совета — и делает наоборот. Ума палата.

— То есть свитер, который он в конце концов выбрал…

— Ему и нужно было надеть. То же самое и с машиной. Скажи я ему поехать на БМВ, нам не достался бы шикарный «роллс».

Ее тактика, несомненно, работала. Да и «роллс-ройс» был выше всяких похвал: старинный, с красными сиденьями и мягким верхом, который сестра откинула одним нажатием кнопки, открыв нас лучам весеннего солнца и завистливым взглядам окружающих.

— А ты не рискуешь, рассчитывая на его упрямство? — спросила я.

— Нет. Он в этом упрямстве постоянен. У них столько денег и свободного времени, что можно позволить себе любую ерунду превращать в трагедию. Дергаются из-за всего подряд: врач опоздал, не то вино к ужину подали. Без таких проблем их жизнь теряет смысл. До того переживают, бедные, что глотают прозах пачками, а то ведь, не дай господь, на самом деле что-нибудь почувствуют. — Голос сестры зазвенел, словно душевные перегрузки этого семейства сказались и на ее связках.

— Как же они справляются?

— По мелочам решаю я. Для всего остального имеется психоаналитик — трижды в неделю.

Сестра вела домашнее хозяйство этих страдающих вечными сомнениями людей, словно то был корабль, отдавая им приказы, как капитан команде. Но главное впечатление на меня произвел тот факт, что она за год скопила тысячи долларов — при том, что ей платили меньше месячного дохода их флориста. Сама я за тот же год получила в десятки раз больше и не скопила ровным счетом ничего.

Моя сестра вышла замуж за своего калифорнийского избранника. На скромной церемонии присутствовали несколько друзей, родители ее мужа, наша мама и я. Сестра светилась красотой и безмятежностью, а ее муж — любовью к ней. Когда они шли по проходу, он неожиданно для всех, в том числе и для сестры, остановился и поцеловал ее. Мы с мамой стояли рядом, взявшись за руки, крепко стиснув пальцы, словно в попытке как-то сдержать слезы, которые безостановочно катились по щекам.

В самолете на обратном пути я вынула свою тетрадку и добавила к уже написанному: преданность, доверие, любовь? А потом: уроженец Калифорнии, что навело на мысли (не в первый раз за эту неделю) о другом уроженце Калифорнии. Устраиваясь поудобнее в тесноте салона эконом-класса, я думала о том, что еще, быть может, не поздно вернуть Актера.

* * *

Оказавшись в Нью-Йорке, я немедленно позвонила Актеру. Автоответчик сообщил, что он на гастролях с театром и вернется не раньше начала сезона. Осенью. Шаткость моего положения, неопределенность жизни внезапно обрушились на меня. Мужа нет; собственно, нет и возлюбленного, как и нет желанной актерской профессии. Я прожила в Нью-Йорке больше трех лет, а у меня не было даже планов на будущее. Впереди маячило только окончание университета (через каких-нибудь два с небольшим месяца) и закрытие учебной визы. Пройдет еще шесть месяцев — и я превращусь в незаконного иммигранта. При желании Режиссер мог бы избавить меня от судьбы социального отщепенца, но такое желание казалось все менее и менее вероятным. Со дня нашего знакомства он снял уже три фильма и, всякий раз уверяя, что я идеально подхожу на роль героини, не приглашал меня даже на пробы.

Время уходило, я не могла позволить себе сидеть сложа руки в ожидании, когда Режиссер прозреет, и взялась учить отрывок для проб у агентов. Я была готова влиться в ряды актрис, рыщущих по Нью-Йорку в поисках роли.

Процесс подготовки к пробам включал занятия спортом с потенциальным актером по имени Элвис — прожженным ньюйоркцем, в былые времена чемпионом Штатов по боксу. Он до сих пор носил золотые перчатки на шее и одевался в соответствующе смелом стиле (черные, спереди отделанные кожей «ливайсы», серьга с бриллиантом, масса золотых украшений). Смахивающий на молодого Роберта Де Ниро, он был кладезем остроумия и мудрости, и его речи приводили меня в восторг. Элвис твердо решил заняться моим физическим воспитанием после того, как увидел в сцене с раздеванием. Преподаватель остановила мою импровизацию окриком:

— Все сначала! И на этот раз извольте быть более уязвимой.

Я стояла перед группой в белых трусиках — куда уж уязвимее.

— Не дрейфь! Когда она в следующий раз заставит тебя снять шмотки в классе, народ в обморок хлопнется, — пообещал мне Элвис через неделю после начала наших тренировок.

Мы встречались с ним ежедневно, он намазывал меня с ног до головы вазелином, напяливал через голову мешок для мусора и гонял пять раз вокруг водохранилища.

Еще через месяц Элвис объявил, что я обрела нужную для фотопробы форму. Пролитые мною реки пота окупились сторицей: меня согласился снимать фотограф Режиссера. В день съемок я сочинила «имидж», побывала у стилиста и уже была совершенно готова поразить мир своим безупречным телом и столь же безупречным британским цветом лица, когда позвонил фотограф и без обиняков сообщил: