В первые два дня ответа на ее письмо не последовало. На третий день пришло приглашение посетить дом Делакруа во второй половине дня.

— Ты послала ему письмо, не посоветовавшись со мной? — воскликнул Гилберт, держа в руках приглашение. Именно такой реакции ожидала от него Вайолетт.

— Мы с тобой много раз говорили о моем портрете, но ты все время был очень занят. Два дня назад, когда ты ушел и я осталась дома одна, мне в голову пришла одна мысль. Я решила, что мы так никогда и не узнаем, согласится ли Делакруа принять наш заказ, пока сами не обратимся к нему с предложением. Пришло время действовать. Может быть, я поспешила, зато посмотри, каков результат!

Он вздохнул, глядя на нее из-под густых седых бровей.

— Ты очень этого хочешь, не так ли? — спросил он наконец.

— Да, — просто ответила она, ничего более не добавив.

Нахмурившись, Гилберт задумался, постукивая приглашением по ногтю большого пальца. Наконец, когда Вайолетт, уже не имея сил сдержаться, собралась уговаривать его, он заговорил:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, мы пойдем.


Вайолетт открыла для себя, что шерри с маслинами очень хорошо сочетаются, смягчая горечь друг друга. Но они были лишь небольшим дополнением к разнообразию изысканных блюд и напитков, которые им подавали в салоне Делакруа. Человек с любыми пристрастиями, любой национальности мог выбрать себе там угощение по вкусу.

Диковинное сочетание шерри с маслинами предложил ей Аллин. Он мог это сделать, не привлекая ничьего внимания в толпе гостей, заполнивших комнаты, в которых проводился прием. Все присутствовавшие громко разговаривали о политике, об искусстве, философии и тысяче других вещей, большинство жестикулировали словно сумасшедшие.

Аллин также показывал и называл ей имена приходивших и уходивших знаменитых и не очень людей: разговорчивого Дюма-отца, загорелое лицо которого обрамляла пышная шевелюра, — недавно он опубликовал свои увлекательные воспоминания в десяти частях; поэта, писателя и литературного критика Теофиля Готье; нескольких членов правительства, нескольких актрис. Вайолетт увидела художников-новаторов Коро и Курбе, Домье и Милле, а также некоторых художников, близких к академическому направлению.

Делакруа оказался очаровательным человеком. Устроенный им прием подчеркивал силу и экстравагантность его личности. По такому случаю на нем был надет распахнутый жакет из синей парчи, а на голове красовался тюрбан со свисавшим к плечу свободным концом. Он ничуть не выглядел смешным в этом одеянии, напротив, он держал себя величественно и совершенно не обращал внимания на то, как на это реагируют окружающие. Он взял Гилберта за руку и сам представил его многим из наиболее интересных своих гостей. Лицо Гилберта выражало удивление оказанной ему честью.

Шло время, а о портрете никто не вспоминал. Вайолетт начала испытывать беспокойство. Наблюдая за тем, какие знаки внимания оказывают знаменитому художнику разные люди, она уже стала думать, что Гилберт был прав, а она проявила самонадеянность, рассчитывая на то, что Делакруа согласится писать ее портрет.

Держа спину прямо, Вайолетт сидела на бархатном диване с подлокотниками в виде лир и подушками с кистями и смотрела на Делакруа, Аллина и других гостей, говоривших без остановки. Они обменивались мнениями, используя специальные словечки и выражения, орудуя ими словно оружием в сатанинской войне умов. Она не могла понять, действительно ли они верят в то, что говорят, или просто отстаивают модную точку зрения, которая дает им возможность поспорить.

Аллин держался независимо, но именно он часто оказывался в центре самых горячих дискуссий. Он говорил убедительно, неожиданно вставляя резкие замечания, демонстрировавшие его ум, способность быстро реагировать на ситуацию и развитое чувство юмора. Казалось, он знаком со всеми присутствующими, и все знают его, особенно дамы. Его принимали тепло и дружелюбно, на лицах его собеседников была написана почтительность, возможно, неосознанная, и это казалось Вайолетт странным.

Она старалась не смотреть в его сторону, что давалось ей с трудом. Он был такой энергичный, такой живой по сравнению с другими мужчинами в зале. Невозможно было устоять против очарования его голоса, против сияния его смеющихся глаз. Льющийся с потолка свет газовых светильников дрожал в густых волосах Аллина, он выглядел очень привлекательно в своем темном строгом костюме. Неукротимая энергия сквозила в его бронзовом от загара лице, выделявшемся на фоне бледнолицых парижан.

Рядом послышался шорох шелка, повеяло благоуханием ландыша. Вайолетт повернула голову и приветливо улыбнулась приближавшейся женщине. Это была одна из актрис, кажется, ее звали Клотильдой. Впрочем, титулом актрисы она пользовалась больше для соблюдения приличий. Ее вечернее платье имело такой глубокий вырез, что, когда она наклонялась вперед, ее груди, лежавшие словно две куропатки в своих гнездах, открывались взору во всей своей красе.

С нескрываемым любопытством дама оглядела Вайолетт и, наклонившись к ней, заговорила:

— Так, значит, вы и есть та самая таинственная женщина?

Вайолетт качнула головой.

— О нет, полагаю, вы ошиблись.

— Наш Аллин не сводит с вас глаз весь вечер, даже тогда, когда делает вид, что не имеет к вам никакого отношения. Мы все догадывались, что у него кто-то есть. Он уже давно вернулся в Париж, но ни разу не показался в театре.

— Вы… Похоже, вы его хорошо знаете.

— Ну, конечно. Аллина все знают. Во всем мире нет такого места, где бы его не принимали как дома.

Голос женщины звучал наигранно, такими же были жесты, которыми она сопровождала свое высказывание. Вайолетт иронически приподняла бровь.

— Во всем мире?

— Вы подумали, что я имела в виду все кровати в Париже? Нет, могу вас заверить, хотя это было бы возможно, если бы он захотел. Но я говорила о Лондоне, Женеве, Брюсселе, Риме — он известен во всех столицах Европы, не говоря уж о королевских дворах. Я никогда не могла понять, чем это объяснить, разве только его неотразимым обаянием. Вы не согласны со мной?

— Да, вы правы, — холодно подтвердила Вайолетт.

— Ради бога, простите меня. Я не должна была говорить вам такие вещи, хотя бы потому, что ваша строгость и серьезность почти парализуют меня. Но скажите, вы позволите ему рисовать вас?

— Месье Массари?

— О боже, наверное, он хотел сделать вам сюрприз, а я все испортила! Он будет недоволен. Но вы ведь не скажете ему, правда?

— Здесь нет ничего, о чем стоило бы говорить, — ответила Вайолетт с обескураживающей вежливостью.

— О, вы очень умны и гораздо благоразумнее его. Аллин весьма искусно владеет кистью и палитрой, он мог быть одним из лучших художников, если бы у него было больше времени и меньше денег. Вы знаете, друзья и капитал — враги искусства, они душат вдохновение.

На это нечего было ответить. К счастью, ответа и не требовалось. Женщина продолжала говорить почти без остановки:

— Но ведь вы позволите ему просить вас об этом, да? Было бы очень жестоко не дать ему удивить вас. Кроме того, подумайте, как приятно разрешить себя уговорить; я уверена, что его доводы будут очаровательны.

— В самом деле? — спросила Вайолетт, собрав все свое самообладание.

— Не хмурьтесь так, petite, а то он подумает, что я говорю вам ужасные вещи. Возможно, уже подумал, так как направляется сюда. Alors, как он обожает вас! Я просто завидую вам, мадам.

Актриса выпрямилась, сказала что-то подошедшему Аллину и, погладив его по плечу, удалилась. Однако похоже было, что он ее едва заметил. Присев рядом с Вайолетт, он спросил:

— Что вам говорила Клотильда?

Он действительно наблюдал за ней. Чувство благодарности к актрисе, которая указала ей на это, взывало к великодушию.

— Ничего особенного, кроме одной интересной вещи. Вы в самом деле художник?

Его глаза вспыхнули, словно пламя спички, но он ответил скромно:

— Я рисую.

— Полагаю, я и не должна знать ничего об этом, ведь мы едва знакомы.

— Мне доставило бы огромное удовольствие исправить положение, — произнес он, улыбаясь, и после некоторой паузы добавил:

— Я был бы счастлив рисовать вас. Как раз в данный момент Делакруа рекомендует меня вашему мужу в качестве его замены.

— Вы все это спланировали заранее?

Он слегка наклонил голову в знак согласия.

— Вы разочарованы?

Вайолетт взглянула на него из-под ресниц и произнесла:

— Я мечтала, что кисть великого художника, который удостаивает чести только себя и своих друзей, сделает меня бессмертной.

— Так и будет, если это то, чего вы хотите, — ответил он, вставая. — Позвольте мне разыскать Делакруа.

— Нет! Нет, пожалуйста, сядьте! — поспешно воскликнула она, Протягивая руку так, словно хотела схватить его за полу костюма, и тут же отдернула ее.

Аллин снова уселся на диван и, улыбнувшись, взял ее за руку.

— Вы кокетничаете со мной. Это меня вдохновляет.

— Нет, глупо с моей стороны, но я думала…

— Вы доверяете мне и понимаете настолько, что уже дразните меня. Это свидетельствует о том, что вы вспоминали обо мне. Я удивлен и польщен.

Вайолетт не нашлась что ответить. Жаркой волной кровь прихлынула к ее лицу.

Улыбка Аллина растаяла.

— Простите меня. Теперь я дразню вас, что совершенно Непозволительно. Я намеревался действовать не спеша и с большой осторожностью, начав с портрета. Вы позволите?

— Да, конечно, — отозвалась она еле слышно.

— Даже ничего не зная о моих способностях? Устремив взгляд на свою затянутую в перчатку руку, которую все еще держал Аллин, она ответила:

— Я предполагаю, что они достаточно высоки, иначе месье Делакруа не рекомендовал бы вас.

Он молча смотрел на тени от длинных ресниц, скользящие по ее щекам, на нежный овал ее лица, озаренный светом газовых светильников, на бледно-желтый бархат ее платья. Его взгляд задержался на букетике желто-фиолетовых анютиных глазок, приколотых к вороту ее платья. Проследив за направлением его взгляда, Вайолетт подумала, что было слишком смело с ее стороны носить свежее напоминание о его последнем тайном послании. Она заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом. Выражение его пылающих глаз развеяло ее страхи.