Крис Кеннеди - Дерзкая

– И поэтому мы с Роджером покинули Англию, – наконец ответила Ева.

– Из-за вашей матери?

Она кивнула, а он мягко переспросил:

– Это правда?

Они смотрели друг на друга, и ему становилось плохо от нагромождения всей этой жалкой лжи. Было совершенно очевидно, что ее не заботит, верит ли он ей. Имело значение лишь то, чтобы никто никогда не узнал правду.

– Вы обречены, Ева, если думаете, что я вам поверю.

Они в упор смотрели друг на друга.

– Так и было, – повторила она упрямо. Это звучало вполне правдоподобно и, похоже, действительно было правдой – просто не всей.

– И?… – произнес он с нажимом. Они были детьми, и кто-то должен был их сопровождать?

Пока она молча смотрела ему в глаза, подбородок ее мелко дрожал, и это открыло ему больше, чем все слова, что были сказаны ею. В этом нежном дрожащем подбородке Джейми слышал тысячу слов, готовых броситься в колодец, который выкопало его настойчивое «И?». Она отвечала ему без слов, и ее молчание откровенно кричало о том страшном, что было и чего больше никогда не должно быть.

У него внутри тоже была пустота, хотя подбородок его не дрожал, глаза не расширялись, а сердце никогда не давало сбоев. Он ничем себя не выдавал – он был тем самым колодцем.

Жизнь Евы тоже была изломана – подобный узнает себе подобных, – но не так круто, как его. Она считала, что жестокость не возникает ни с того ни с сего, тому должны быть причины.

– Не существует никаких «и», – тихо сказала Ева. – Почти целый год мы с Гогом жили одни в этом лесу. Можете себе представить, какое это было страшное время, если я не умела даже развести огонь.

Он смотрел на нее, она – на него, а потом неожиданно полезла в свою сумку, немного неуклюже из-за связанных рук, и вытащила оттуда свернутые в трубку листы пергамента.

– Regardez[10], рыцарь Джейми. – Это отец Питер сделал для меня. Великолепно, не правда ли?

Джейми с хрустом развернул толстые шершавые пергаментные листы и склонился над рисунками. Конечно, они великолепны. Если такое возможно, они еще прекраснее, чем иллюстрированные манускрипты, которыми прославился отец Питер. Они требовали времени и кропотливой работы… и не могли быть просто набросками или праздными зарисовками. По-видимому, на создание этих миниатюрных картин Питер Лондонский потратил больше сил, чем на создание некоторых своих величайших творений в аббатствах от Вестминстера до Йоркминстера.

И они предназначались Еве.

Он быстро пробежал глазами текст, хотела она того или нет, – впрочем, она могла догадаться, что он это сделает. Тогда, на постоялом дворе, он искал у нее только оружие – на письма не было времени.

Всматриваясь в паутину латыни одного из величайших мыслителей и художников их времени, он видел слова, не заслуживающие внимания. Возможно, необычность использования в послании чернил и бумаги что-то кому-то говорила, но во всем остальном это были вполне обыкновенные слова, которые дядя мог бы написать любимой племяннице, упоминая смену времен года, интересуясь, как растет Роджер, мягко укоряя за то, что не потратила те небольшие деньги, которые он прислал ей на покупку новых туфель.

Но именно этой своей прозаической обыденностью оно и представляло огромную важность.

– Теперь мы не всегда вместе, поэтому отец Питер пишет мне письма. Я читаю их, наслаждаюсь рисунками, которые он оставляет на полях, и пытаюсь перенять его великий талант. Своего у меня нет. – Она жестом указала на дверь хижины, которую когда-то расписала.

Джейми не согласился. Рисунок выглядел так, будто кто-то сотворил волшебство черными линиями. Плавными четкими тонкими линиями, сливавшимися в толстые изогнутые, которые потом сужались до остроты кошачьего когтя, она создала прекрасное волшебное царство.

– Я приемная дочь отца Питера, – сказала Ева, и, возможно, из-за дрожащих волн тепла, поднимавшихся от тлеющих углей, казалось, что слова прозвучали из потустороннего мира. – Он мой спаситель. My raison d’être[11], после Гога. Он единственное, что есть хорошего в этом мире, и, если понадобится, я отдам свою жизнь, чтобы спасти жизнь ему. Или Роджеру.

Молча кивнув, Джейми вернул ей бумаги, и она быстро отвела взгляд.

При всем том, что знал о Еве, он понимал, что она не скажет правду, но в этих обстоятельствах не мог довольствоваться ложью. В Еве не было прямых линий, она состояла из бесчисленного множества течений, и даже зная, что не плывете на юг, вы не имели представления, куда вас уносит.

Но ему больше не нужно гадать, какова ее цель: теперь он совершенно точно ее знал, и от возникшего внутри холода у него на руках и на затылке зашевелились волосы. Его мысли метнулись назад во времени, оставив без внимания жгучий, незабываемый ужас собственного детства, чтобы вспомнить слухи, которые ходили по Англии, о том, что стало известно как «Эверутская резня».

Одиннадцать лет назад, после того как святой отец отлучил от церкви короля Иоанна, Англия начала медленно приходить в упадок. Вследствие этого король отправился в поездку по стране, собирая сторонников, требуя верности от своих баронов, отбирая деньги у крупнейших вассалов, унижая могущественных людей, хотя все, что ему было нужно, это их поддержка.

Исключение составляло крупное графское имение Эверут: от него не были нужны ни деньги, ни поддержка. Естественно, это объяснялось тем, что его владелец умер десятью годами раньше, хотя некоторые говорили, был убит. Однако Иоанн для передышки от трудов остановился в Эверуте, чтобы встретиться с человеком, которого поставил в имение управляющим, – одним из крупнейших своих баронов и верным лейтенантом лордом Эндширом.

Но во время визита король увидел, или услышал, или узнал нечто такое, что привело его в неописуемую ярость, и каким-то образом – никто не знает как, потому что все, кто был там в ту ночь, навсегда исчезли, – все закончилось смертью лорда Эндшира и пропажей его пятилетнего наследника.

Ходили слухи, что няня схватила маленького Эндшира и убежала с ним. Шептались также, что по их следу отправился, как волк за зайцем, Малден. Одни говорили, что он схватил детей, другие утверждали, что нет, что они спаслись, но никто никогда их больше не видел.

Глядя сквозь пламя, Джейми понял, что молва была правдой, потому что он смотрел на ту самую «няню», на девушку, которая сделала то, что не могли сделать даже могущественные бароны, убегавшие в дикие просторы Ирландии: спаслась от гнева короля Иоанна – вместе с мальчиком.

Роджер, наследник Эндшира, прошел через этот лес, держась за руку Евы.

– Сколько вам было лет? – тихо спросил Джейми.

– Тринадцать, – ответила она и отвернулась. Это прозвучало так, словно она капитулировала, словно ей было стыдно.

Подобный узнает себе подобных.

Вскочив на ноги, Джейми обошел костер и, опустившись на колено, разрезал кинжалом ее путы. Веревки упали, но она еще несколько секунд, вытянув руки перед собой, прижимала запястья друг к другу.

– Вы больше не спрашиваете, не солгала ли я, – произнесла Ева дрожащим голосом.

– Мне наплевать. – Дети не должны скрываться в лесах или на лондонских улицах.

Ева развела руки, и на мгновение могло показаться, что она собирается его обнять, но потом, согнув их в локтях, поднесла к ушам и, откинув голову назад, сделала круговое движение плечами, а затем резко опустила руки.

– Я не обманываю, Джейми.

Боже милостивый, она убеждает его?

– Не очень-то похоже, – отозвался он коротко и вернулся на свое место у костра.

Он чувствовал себя взволнованным, беспокойным… возбужденным. Слушая кошмарные истории, так близко повторявшие его собственную, он обычно приходил в дурное настроение без примеси какого-либо возбуждения или воодушевления.

Возможно, что среди этой постоянно растущей вонючей кучи королевского дерьма существовала одна неоспоримая правда, которую теперь он мог смело утверждать: Роджер наследник Эндшира, а Ева его оберегает.

И на короткий миг ему в голову пришла следующая мысль: «А теперь я оберегаю ее».

– Малден? Гийом Малден посылает нам письмо?

Спокойно произнесенные слова противоречили ярости, которая не покидала лица короля. Энджел Сигонье, один из самых приближенных королевских капитанов, за время своей службы видел много различных выражений на лице монарха, но это было одним из наименее приятных.

В большом зале королевского Виндзора, где они находились, царила деловая суматоха: подчиненные торопливо входили и выходили; придворные обменивались информацией; чиновники казначейства докладывали о доходах; королевские гвардейцы получали распоряжения или доставляли подтверждения получения уплаты или исполнения заданий; служащие шерифов представляли отчеты о расследованиях; мелькали гончие, слуги и проститутки. Такая людская какофония царила внутри стен Виндзора, в то время как война с каждым днем становилась все ближе.

А снаружи, в коридоре, растянулась очередь из грешников, даже в это время ожидавших возможности принести пожертвования на королевский алтарь. Но больше всего, всегда и везде, было вездесущих, важничающих посыльных. Их всегда было много на дорогах, но сейчас особенно. В эти мрачные дни, когда королевство судорожно содрогалось, балансируя на грани гражданской войны, они сновали взад-вперед по дорогам с отчетами и новостями от переговорщиков, архиепископа Лангтона и Уильяма Маршала, со сведениями, добытыми для Иоанна обширной сетью осведомителей, его напуганных вассалов, и доставляли жизненно важные послания.

Содержимое самой последней доставки еще находилось на столе: тарелка с угрями, особенно любимыми королем, но не съеденными даже сейчас, по прошествии нескольких часов после того, как было получено ужасное сообщение: Лондон только что сдался мятежникам.

А один из посыльных сейчас стоял перед королем, положив руку на грудь и стараясь восстановить дыхание, – было ясно, что он проделал длинный путь без отдыха.