Дженнифер Хеймор - Дерзкая невинность

Фенвик разлил вино в бокалы и сел за столик напротив Оливии. Она начала есть. Все было очень вкусно, и хотя она проглотила все до последнего кусочка, она почти не замечала, что именно она ела. Но ей было необходимо подкрепиться.

Оливия отпила глоток вина и в первый раз взглянула на Фенвика поверх бокала.

Он почти не притронулся к еде. Именно этого она и боялась, ведь прекрасно знала вкус хинина: обычно Оливия принимала в течение месяца по одному порошку в день и большую дозу, когда у нее повышалась температура.

Вкус хинина был отвратительным. Горький и с неприятным послевкусием.

— Мясо очень вкусное, — выдавила она.

Нахмурившись, он посмотрел на мясо, но потом улыбнулся.

— Попробуем, — проговорил Фенвик и отправил в рот кусочек. Оливия наблюдала за выражением его лица. Он скорее всего никогда раньше не пробовал ничего, похожего на хинин, поэтому, наверное, удивился тому, как кухарка умудрилась приготовить к мясу такой горький соус.

Она стала есть медленнее, решив, что если закончит раньше его, он просто не съест всю порцию и хинин не подействует.

«Пожалуйста, — молила Оливия про себя, — пожалуйста, ешь».

Но спустя несколько минут Фенвик встал, взял свою полупустую тарелку и поставил ее на боковой стол. Как только он отвернулся, Оливия подсыпала немного порошка в его бокал с вином.

Фенвик вернулся с тарелкой фруктов и сыра, видимо, решив отказаться от мяса. Оливия надеялась, что он проглотит с мясом хотя бы немного хинина и выпьет вино.

Он действительно выпил — одним глотком осушил бокал, но когда поставил бокал на стол, Фенвик скривился.

Оливия облегченно вздохнула. В вине было по край ней мере десять гранул, а если он с мясом съел еще хотя бы десять…

Фенвик поднимался еще два раза, и Оливия ухитрилась подсыпать хинин и в вино, и в еду. В последний раз он обернулся как раз в тот момент, когда она засовывала пакетик за корсаж.

— Что это такое? — хмуро спросил он.

Оливия смотрела на пакетик так, будто видит его в первый раз.

— Это?

— Да, это, — сухо ответил Фенвик, выхватил у нее пакетик и открыл его.

— Пожалуйста, пусть там уже ничего не останется… — Когда из пакетика высыпалась тонкая струйка порошка, Оливия вздрогнула.

Но к счастью, он этого не заметил. Нахмурив черные брови, Фенвик переводил взгляд с пакетика на Оливию.

— Что это?

— Бумажка…

— Это я вижу. Почему она оказалась у вас на груди?

— Я… Господи. Как назло в голову ничего не приходило. Оставалось только молиться, чтобы он не подумал, что именно из-за этой «бумажки» его еда была такого странного вкуса.

Оливия прикусила губу.

У него задергался подбородок.

— Вы намеревались послать записку вашему герцогу, не так ли?

— Да.

Молчание. Она не смела поднять глаза.

— И как же она оказалась у вас за корсажем?

— Я… я… — Оливия сглотнула. — Моя горничная так вам преданна. Она вошла, а я как раз собиралась писать, и… ну, я испугалась. Я… боялась, что она вам скажет.

— Конечно, сказала бы. Она сообщает мне обо всем, что происходит в моем доме.

— Я… я это знаю. Поэтому я сунула бумажку за корсет, чтобы она ее не увидела.

Злорадная усмешка искривила его губы.

— Глупышка. И ты не придумала ничего лучшего, чем прийти с этой бумажкой ко мне на обед?

Что она могла на это ответить? Оливия просто опустила голову, притворившись пристыженной и испуганной. Испуг, правда, был неподдельным.

Фенвик положил ей руку на плечо, и Оливия сжалась, не пытаясь вырваться. Он сжал ей плечо так больно, что она тихо вскрикнула.

— Не беспокойтесь, — произнес Фенвик. — После сегодняшней ночи вам больше никогда не придется волноваться о таких вещах. Я постараюсь навсегда стереть герцога Уэйкфилда из вашей памяти. — Он провел рукой по ее спине и добавил: — Из вашего тела.

Тошнота подступила к ее горлу, но Оливия сдержалась.

Она медленно подняла голову и посмотрела на него. Внезапно Фенвик, размахнувшись, со всей силой ударил ее по щеке. Ее голова мотнулась в сторону. Оливия прижала ладонь к лицу, на глаза у нее навернулись слезы.

— Вставайте, — приказал Фенвик. Не дождавшись действий с ее стороны, он крикнул: — Сейчас же встаньте.

Оливия понимала, что если она не повинуется, он ударит ее еще раз. Поэтому она встала, хотя ноги у нее подгибались.

Почему не действует хинин? Он проглотил не менее тридцати гранул.

— Идите сюда.

Фенвик взял ее за плечо и, грубо дернув к себе, прижал свои губы к ее губам.

О Боже. О, только не это. Оливия почувствовала его возбуждение через два слоя тонкого шелка, разделявшего их.

Она стояла, не шевелясь, пока его губы скользили по ее рту. Фенвик обнял ее обеими руками, прижался к ней животом и просунул язык ей в рот.

«Нет!» — кричало ее тело в панике, в совершеннейшем ужасе от этого грубого вторжения. Оливия попыталась освободиться, но он прижимал ее все крепче и опять просунул свой отвратительный язык.

А потом вдруг попятился и издал такой звук, будто подавился.

Оливия остолбенела, глядя на него, ее сердце было готово вырваться из груди. Фенвик побледнел, а лицо вдруг стало неподвижным.

Он сделал два шага назад.

— Простите меня.

Прикрыв рот обеими ладонями, он выскочил из комнаты.

Оливия долго смотрела ему вслед. Вряд ли он вернется, она прекрасно понимала его состояние, ведь однажды и сама случайно приняла двойную дозу в десять гранул после одного приступа лихорадки, после чего ее рвало две недели.

Оливия медленно подошла к двери, открыла ее и выглянула в коридор. Большинство прислуги уже легли спать, а из охраны она видела всего одного человека, когда шла к Фенвику. Сейчас никого не было.

На цыпочках Оливия подошла к лестнице, освещенной лишь одним пристенным канделябром. Все было тихо, и она спустилась вниз.

Когда Оливия подошла к кухне, то услышала доносившиеся откуда-то за ее спиной стоны и панический крик:

— Делай же что-нибудь, черт бы тебя побрал!

Это был голос Фенвика — испуганный, страдальческий.

— А что? — Оливия узнала голос охранника.

— Не знаю, — взревел Фенвик. — Приведи кого-нибудь. Я ничего не вижу!

О Господи. Оливия слышала, что одним из симптомов отравления хинином была потеря зрения. Неужели она дала ему смертельную дозу?

Оливия закрыла глаза, но звук шагов в коридоре заставил ее броситься за дверь кухни. Внутри она огляделась. В полутьме стали видны огромный каменный очаг, хлебопечка, ряды полок, уставленные всевозможной кухонной посудой, и ряд сковородок, подвешенных на крюках, свисавших с потолка.

В одной из стен была узкая дверь, которая, как она поняла, вела в темный подпол. Оливия решила, что спускаться надо осторожно — не хватало еще упасть с лестницы, когда она уже так близко к цели.

Неожиданно за ее спиной открылась кухонная дверь — и Оливия нырнула за дверь в подпол.

Тяжелые шаги приблизились и остановились прямо за дверью. Свет от фонаря выхватывал отдельные предметы. Оливия затаила дыхание.

— Чарли? — позвал охранник.

— Что? — услышала она приглушенный ответ.

— Иди наверх. У его светлости неприятности.

Снизу донеслись слова, которые она не могла разобрать.

— Я думаю, ему сейчас на это наплевать, Чарли. Он заболел. Я тебе говорю, поднимайся! И поторопись!

— Если он заболел, пошли за доктором, — был ответ Чарли.

Охранник начал спускаться, но на полпути, очевидно, встретился с собеседником.

— Давай быстрей! Тебе придется помочь нам уложить его в постель.

Мужчины выбежали из кухни, не заметив Оливию.

Как только они ушли, Оливия спустилась по узкой лестнице и дрожащими руками отодвинула засов двери, за которой находился Макс.

В углу стоял фонарь. Макс лежал в шезлонге и смотрел на нее.

Оливия встала возле него на колени и стала развязывать грязную полоску ткани, прикрывавшую кляп.

Макс закашлялся и выплюнул кляп.

— Оливия, — прохрипел он пересохшими губами. — Почему ты не ушла? Почему ты не воспользовалась шансом, который он тебе дал?

— Я не могла тебя оставить. Даже если… Не могла.

Макса била дрожь.

— Он к тебе прикасался? Если да, клянусь Богом, я…

Она обняла ладонями его лицо, колючее от отросшей щетины.

— Со мной все в порядке. Но нам надо выбраться отсюда до того, как они обнаружат, что мы сбежали. Я сейчас освобожу тебя.

Ей показалось, что прошли часы, прежде чем ей удалось развязать веревки на его запястьях. Задача осложнялась тем, что они затвердели от пропитавшей их крови. Макс, должно быть, испытывал адскую боль. К тому моменту как Оливия смогла освободить Макса, она дрожала, как осиновый лист. Она взглянула на свои руки — они были в свежей крови.

Макс обнял ее.

— Любимая. — От этого слова Оливия похолодела, но ничего не сказала. Она позволила ему обнять себя, но ее собственные руки стали такими тяжелыми, что Оливия не могла их поднять — они висели по бокам, как плети. — Мне очень жаль, — с трудом выговорил Макс. — Это моя вина.

Сейчас было не время для объяснений и извинений. Им надо бежать.

Щиколотки пострадали меньше, и общими усилиями они быстро развязали веревки.

— Он сделал тебе больно, Оливия? Прошу тебя, скажи, что он не тронул тебя. Пожалуйста, — прошептал Макс, зарывшись лицом в ее волосы.

— Нет… Он хотел. Он меня ударил… поцеловал. Но могло быть хуже. — Намного хуже.

— Как тебе удалось сюда пробраться?

— Я отравила его хинином, моим лекарством от малярии. Я дала ему все, что у меня было, и боюсь, что я его убила, — всхлипнула она.