Анна Бартон - Дерзкая и желанная

– Что, во имя всего святого, ты там делаешь?

– Терпение, – проворковала Оливия. – Ожидание будет вознаграждено. – Если она в результате не будет выглядеть глупо. Но какой смысл гадать?

Наконец она отыскала корону, которую предварительно украсила золотистой лентой, обмотав ее вокруг остроконечной тиары, и осторожно водрузила на голову. Следующим на очереди было экзотическое ожерелье, которое она изготовила сама из простой золотой цепочки, прицепив к ней сережки и перья. В уши она вдела длинные висячие сережки и добавила еще одно украшение: широкий браслет, настолько большой, что его можно было надеть на руку выше локтя.

Осталось позаботиться еще об одной, последней детали. Она достала из саквояжа сурьму и ручное зеркальце. И хотя руки у нее дрожали, ей удалось нанести тонкие линии на веки.

Ну вот.

Оливия посмотрела на свое отражение. Это лучшее, что она могла сделать, чтобы походить на Клеопатру, по крайней мере учитывая обстоятельства. Сегодня она весь день копалась в своих сундуках и в конце концов придумала этот костюм в надежде вызвать у Джеймса ту медленную тайную улыбку, от которой ее бросает в жар и перехватывает дыхание.

Ей хотелось этого вечера с ним – вечера, который запомнится навсегда. Джеймс – единственный мужчина, которого она полюбила, и ей хотелось одной ночи страсти с ним, даже если из-за этого придется отказаться от шанса выйти замуж за респектабельного джентльмена. Оливия понимала, насколько велик риск, но ведь она уже столько рисковала. И, к счастью, они в сотнях миль от Лондона и осуждающих взглядов света.

Джеймс стоит любого риска. Оливия мечтала о нем десять лет, и если не воспользуется шансом быть с ним сегодня, все ее мечты утекут сквозь пальцы, как песок в пустыне Сахара.

– Ты скоро закончишь?

– Что, руки устали? – Но этим поддразниванием она просто оттягивала момент, которого так ждала и страшилась. А вдруг он сочтет ее наряд нелепым и безвкусным? Он так страстно увлечен Древним Египтом, и ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она опошляет его, сводя все к одной прославленной царице. Ей просто хотелось, чтобы он увидел ее в другом свете. Не как младшую сестру своего лучшего друга или попавшую в беду особу, которую требуется спасать, но как женщину. И, даст бог, желанную.

Она задвинула саквояж под стул, расправила плечи и сделала глубокий вдох.

– Можешь опустить покрывало.

Руки его опустились, и покрывало упало к ногам. Он открыл рот, как будто собирался что-то сказать, да так и застыл.

Немного оправившись от потрясения, Джеймс медленно окинул ее взглядом, отчего сердце Оливии забилось еще лихорадочнее. Тем не менее голову она держала высоко, ожидая его оценки, реакции… хоть чего-нибудь.

– Ты такая…

Она вскинула бровь.

– …такая… я не знаю. – Он опустился на колени и вгляделся в ее лицо, словно надеялся найти там подходящее определение.

– Красивая? – услужливо подсказала Оливия… не без надежды.

– Бог мой, да.

Стало быть, он доволен. И блеск в глазах говорил, что она произвела на него именно то впечатление, на которое рассчитывала. Волна облегчения придала ей еще больше смелости.

– Экзотическая и соблазнительная?

– Оливия. – Он произнес ее имя как предостережение.

Которым она пренебрегла.

Она наклонилась вперед, давая ему возможность беспрепятственно любоваться ее декольте, и спросила:

– Тебе нравится?

Глаза его опустились на золотое ожерелье, мерцающее на выпуклостях грудей, и он натужно сглотнул.

– Какому мужчине не понравилось бы?

– Мне нет дела до мнения других мужчин. Это только для тебя.

– Оливия, – вновь проговорил он осипшим, прерывистым голосом. – Я прилагаю очень, очень большие усилия, чтобы устоять перед тобой. Но ты делаешь это просто невозможным.

Вот и хорошо – значит, ее замысел удался. Нервозность, которую она испытывала поначалу, испарилась. Еще никогда не была она так уверена в том, чего хочет. Пододвинувшись вперед на стуле, она обвила его руками за шею и притянула к себе.

– Сейчас ты можешь выбрать одно из двух.

– Я слушаю.

– Можешь взять бумагу и нарисовать меня…

– Или?

– Или совратить.

У Джеймса отвисла челюсть. Совратить?

– Оливия, ты не должна такое говорить.

– Я уверена, что Клеопатра открыто заявляла о том, чего хотела. Почему я не могу?

– Нет ничего страшного, конечно, нет, но…

– Ну вот видишь! – Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала, как настоящая Клеопатра, и своим мастерством и уверенностью окончательно покорила.

Она ласкала его рот губами, исследовала языком, мягко потягивала нижнюю губу зубами, извергая из него стоны и желание уступить, хоть на несколько мгновений…

Когда она прервала поцелуй, он дышал так тяжело, словно провел три раунда в боксерском клубе.

– Итак, что дальше? – прошептала Оливия. – Чего тебе больше хочется: рисовать меня или… совращать?

Господь всемогущий…

– Дело не в том, чего мне хочется, а в том, что правильно.

– То, что я чувствую к тебе, правильно. Не может быть неправильно. – Ее карие глаза молили о понимании.

Он хотел сказать ей, что все прекрасно понимает, потому что тоже любит ее: каким облегчением было бы обнажить перед ней душу! – но есть еще такой «пустяк», как его экспедиция. Оливия, правда, сказала как-то, что будет его ждать, но эта поездка сопряжена с опасностью: четверть участников последней крупной экспедиции не вернулись живыми. Кроме того, он еще не рассказал ей об отцовском письме.

– Я не стою такой привязанности.

– Знаю. – Она кокетливо улыбнулась и провела кончиком пальца по шее. – И тем не менее она всегда будет с тобой.

– Оливия, ты очень мне дорога. – По крайней мере это он может сказать. – Но, думаю, будет лучше, если я сяду на другой стул, возьму бумагу и карандаш и попробую себя в рисовании.

С тоскливым вздохом она отпустила его. Это, вероятно, должно было стать первым намеком, что сюрпризы не кончились.

Он поднялся, и глаза Оливии метнулись к выпуклости у него под брюками. Видимо, это зрелище ее весьма удовлетворило, поскольку она вскинула бровь и соблазнительно выпятила губки.

Помоги ему бог!

Усевшись на стул напротив нее, он взял рисовальные принадлежности и стал ждать, когда Оливия примет соответствующую позу.

– Ну как? – Она повернулась боком, соблазнительно взирая на него через плечо.

– Очень мило. – Он повертел в пальцах карандаш, потом посмотрел на пустой лист и начертил линии оконной рамы: большой прямоугольник… никаких тебе чувственных, отвлекающих изгибов, – но когда поднял глаза, чтобы проверить пропорции перекладин, Оливия пошевелилась.

– Что-то не так?

– Эта поза кажется мне слишком статичной, неестественной. Давай попробуем что-то другое.

– Если ты настаиваешь…

– Настаиваю. – И Оливия начала расшнуровывать платье.

– Не делай этого… – предостерег Джеймс – впрочем, не слишком уверенно.

– Поверь, так будет намного лучше. – Придерживая лиф на груди, она до конца распустила шнуровку, обнажая дюйм за дюймом гладкую кремовую кожу плеч и спины до самой поясницы, потом покрутила попкой, как озорная русалка, появившаяся из морских глубин понежиться на нагретом солнцем камне. – Ну как?

– Разве у тебя под платьем не должно быть корсета? Или шемизетки? Хоть чего-нибудь?

– У леди Оливии, безусловно, должно быть. Но я ведь Клеопатра. Помнишь?

Он поерзал на стуле в попытке ослабить болезненное напряжение в паху. Бесполезно.

– Прекрасно. Но я вынужден просить тебя сидеть смирно.

Ее завлекающая поза не позволяла сосредоточиться, не говоря уже о том, чтобы вычертить параллельные линии досок под ее стулом.

– А ты только представь, если бы я возлежала на мягкой кушетке… – Оливия хрипло рассмеялась. – Какая жалость, что здесь такой нет.

Джеймс чертыхнулся себе под нос и попытался сосредоточиться на листке бумаги с набросками окна и пола. Следующий этап – стена и маленький пейзаж в рамке.

Что угодно, только не Оливия.

– Как ты можешь рисовать, если даже не смотришь на меня?

– Я смотрю, – солгал Джеймс.

– Пожалуй, всего слишком много.

Джеймс вскинул глаза и, увидев, как она сняла золотую корону с головы и браслет с руки, с надеждой спросил:

– Значит, мы закончили?

– Нет! – резко сказала Оливия, сопроводив свой ответ властным взглядом. – Не закончили.

Она выпрямилась и подняла руки, явно намереваясь расстегнуть ожерелье, при этом лиф платья сполз до талии, обнажив груди с розовыми сосками, которые, казалось, так и молили о ласках…

Листки, которые лежали у него на коленях, слетели на пол, а сердце забилось как сумасшедшее.

Она не спеша расстегнула ожерелье, опустила в саквояж возле стула, даже не сделав при этом попытки прикрыться, глядя на него в упор, пока грациозно поднимала вверх волосы и закручивала на макушке.

– Тебе нравится?

– Боже, да, – хрипло ответил Джеймс.

– Или лучше вот так? – Она отпустила тяжелые пряди, позволив им рассыпаться по плечам, прелестно надула губки и выгнула спину.

Где, во имя всего святого, она этому научилась?

Ничто из того, что она делала, не должно было бы удивлять его, однако же постоянно удивляло.

Она, похоже, ожидала ответа, но разрази его гром, если он знал, каков был вопрос, а потому сказал то, что было на уме:

– Да, твоя Клеопатра прекрасна, но, думаю, ты и сама по себе неотразима.

Она заморгала.

– Ты правда так считаешь?

– Вне всяких сомнений.

Бороться далее с искушением было выше его сил. В два широких шага он пересек комнату, подхватил ее на руки, уложил поперек кровати и, склонившись над ней, прошептал: