– В некотором роде. Но речь идет отнюдь не о богатстве или слугах, не только об этом.

– О чем же еще?

– О нашей любви к родным и друзьям. Думаю, это то, что никогда не умирает.

В глазах у нее заблестели слезы.

– Надеюсь. Мне плохо без отца, но хотелось бы думать, что он любит нас: меня, Роуз и Оуэна, – пусть и издалека.

Иисусе, какой удобный случай!

– Оливия, я…

– Но я не хочу говорить об этом сейчас. – Она промокнула глаза салфеткой. – Расскажи, как росла твоя страсть к Египту.

Чувствуя, что ей нужно время, чтобы справиться с эмоциями, он продолжил:

– Я прочел все, что мог, о древних цивилизациях. После экспедиции Наполеона по египетской теме было написано множество исследовательских томов с картами гробниц, чертежами и рисунками, но я пришел в отчаяние, когда не нашел в книгах ответов на все свои вопросы. Мне хотелось знать, как были построены пирамиды и какой была жизнь у тех, кому выпал не слишком счастливый, на мой взгляд, жребий родиться фараонами. Я решил, что предпочел бы копаться в песках египетской пустыни, а не листать пыльные книжные страницы.

– Стало быть, стремление понять древних египтян привело тебя к изысканиям.

Он на минуту задумался.

– Меня интересуют и другие древние цивилизации или, скорее, возможность обнаружить связующие нити между нами и теми, кто жил тысячи лет назад. Одному французскому лингвисту удалось расшифровать часть иероглифов, найденных в гробницах. Если мы сумеем прочесть оставленные послания, то сможем понять.

– И, таким образом, узнать, что не так уж они от нас отличались.

– Да, – с признательностью отозвался Джеймс. – Мне нравится представлять, что мы связаны своей человеческой природой – своей потребностью любить и быть любимыми.

О, господи! Он лепечет, как идиот.

Оливия вздохнула.

– Как красиво. Кто бы мог подумать…

– Что именно?

– Что ты такой романтик.

– Я не романтик, – возразил он твердо, – а самый что ни на есть реалист.

Она послала ему понимающую улыбку.

– Ну конечно же.

– Помимо всего прочего, эта цивилизация многого достигла. И сама земля, и люди такие незнакомые и экзотичные. Жду не дождусь, когда пройдусь по узким улочкам Каира, проеду по песчаной пустыне и увижу пирамиды и сфинксов.

Оливия откинулась на спинку стула и кивнула.

– Кажется, я понимаю.

– Правда? – Его объяснение нельзя было назвать удовлетворительным, но он не удивился, что ей удалось что-то извлечь из его бессвязного лепета: она всегда понимала его с полуслова.

– В отличие от тебя мне было комфортно жить в своем безопасном, знакомом мире и никогда не хотелось путешествовать по дальним странам. Но ты говоришь об этом с такой страстью, что, возможно, теперь мое мнение изменится.

– Я не пытался…

– Знаю. Просто я рада, что наконец поняла. И от этого сегодняшний вечер кажется еще более волнующим.

– Да?

Она положила салфетку на стол и улыбнулась.

– Вне всяких сомнений. Заканчивай обед, и сам все увидишь.

Он скользнул взглядом по нежному изгибу шейки и соблазнительной выпуклости груди, питая бесстыдную надежду действительно увидеть все.

Оливия сделала изрядный глоток вина. Джеймс был сегодня каким-то особенным. Волнующая мужская сила и шарм были такими же, как всегда, но сегодня Оливия почувствовала то, чего за все годы, что знала и любила его, никогда прежде в нем не видела: уязвимость.

Впервые он перестал быть Эвериллом – блестящим поверенным, непревзойденным боксером и отважным исследователем, – а стал просто… Джеймсом. Джеймсом, который беспокоится о своей семье и волнуется за собственное будущее, как и все остальные простые смертные.

И от этой открытости, этой честности, которую видела в его неотразимых зеленых глазах, она чувствовала слабость во всем теле.

Но вечер только начинался, и преисполненная нетерпеливого ожидания, Оливия сказала:

– Я подумала, что можно было бы сегодня еще немного порисовать… если ты не против.

– Нисколько. Принести рисовальные принадлежности? Поставить стулья на место?

– Пока не надо. На сей раз мы поступим по-другому.

Его вилка зависла в воздухе.

– По-другому?

Она кивнула.

– Мы поменяемся ролями: я буду моделью, а ты – художником.

– Да, но…

Она приподняла край скатерти, вытянула из-под стола саквояж, водрузила себе на колени, словно не слышала его, продолжила:

– Мне только понадобится твоя помощь, чтобы разместиться.

– Оливия, я не рисую.

– Поставь стул ближе к окну, так, как раньше, и помоги мне туда перебраться.

– Художник из меня совсем никакой, – гнул свое Джеймс. – Попытаться описать тебя словами еще могу… могу воспользоваться числами и замерами, чтобы ухватить твою сущность, но о рисовании не может быть и речи.

Оливия поморщилась и не преминула высказать недовольство.

– Джеймс, мы оба знаем, что ни слова, ни цифры не способны описать мою суть. А если ты думаешь, что я позволю тебе приблизиться ко мне с измерительной лентой, то горько ошибаешься. Кроме того, ты ведь даже не пробовал рисовать. Как можно называть себя археологом, если не имеешь маленького блокнотика, в котором делаешь зарисовки своих находок?

– Я свои наблюдения записываю, а не зарисовываю.

Оливия распрямила спину.

– Я не какой-то пыльный, безжизненный артефакт, зарытый на берегу Нила. Я та девочка, которую ты знаешь уже десять лет, и та женщина, которую ты недавно целовал. И ты будешь меня рисовать.

Джеймс изумленно воззрился на нее. Проклятье! Да перед ней устоять невозможно.

– Что ж, будь по-твоему. Но предупреждаю: результат тебе не понравится.

Бог ты мой! Она не ожидала сопротивления на столь ранней стадии, а ведь самая рискованная часть еще впереди.

Пока он расставлял мебель, как она просила, Оливия любовалась бугрящимися и перекатывающимися мускулами у него под сюртуком. С губ ее сорвался невольный вздох.

Он вскинул глаза.

– Ты что-то сказала?

– Гм? Нет. Все выглядит идеально. Теперь, если ты не против помочь мне дойти до стула у окна… ой!

Джеймс подхватил ее вместе с сумкой и прижал к груди, крепкой и теплой твердыне.

Оливия обвила рукой его шею, подумав, что так ему будет легче ее нести. Разумеется, это не имело ни малейшего отношения к желанию коснуться завитков волос на затылке и мощной шеи.

Он не двигался, просто стоял и держал ее, глядя в глаза, как будто хотел что-то сказать – что-то нежное и трогательное.

Нелепость, разумеется. Но это была та самая фантазия, которую она лелеяла лет с двенадцати. Неудивительно, что ей виделось в глубинах его зеленых глаз нечто такое, чего там вовсе не было.

А потом взгляд скользнул к ее рту и задержался.

Сердце молотом застучало в груди, потому что невозможно было ошибиться в том, что означал этот взгляд. Он хотел ее поцеловать.

Какое совпадение: она тоже хотела поцеловать его.

Дыхание его как будто слегка сбилось, что Оливия предпочла отнести на счет пылкого желания, а вовсе не усилий, которые ему пришлось прилагать, чтобы ее держать.

Хотя оба ничего не говорили, Оливия чувствовала лихорадочное биение его сердца. Губы его приоткрылись, и, не думая, она стала обводить их пальцем, наслаждаясь каждым чувственным изгибом.

Джеймс издал какой-то сдавленный звук, на мгновение закрыл глаза, затем легонько прикусил зубами кончик пальца.

Она резко втянула воздух, но не отстранилась, когда он глубже втянул палец в рот – такой теплый, такой порочный – и принялась посасывать. Он не останавливался до тех пор, пока соски у нее не напряглись, а по телу, от макушки до пяток, не разбежалось легкое, восхитительное покалывание.

Когда он отпустил палец, она обхватила его лицо ладонями и нежно коснулась губами уголка его рта, вдохнув такой сладкий знакомый вкус.

Он ответил на поцелуй, но не с прежним необузданным пылом. В этот раз он сдерживался, отдавая лишь столько, сколько давала она, сопротивляясь своему желанию и взрыву страсти, который происходил всякий раз, когда они касались друг друга.

Да, это было хорошо, но она жаждала большего.

Поцелуй от извержения перешел в тихое кипение, прежде чем она неохотно его закончила. Джеймс прислонился лбом к ее лбу и выдохнул ее имя так нежно, что если б она мысленно задержалась на нем, то легко могла бы прослезиться.

С напускной небрежностью она проговорила:

– Каким бы приятным ни было это отвлечение, оно задерживает сюрприз. И мне по-прежнему нужна твоя помощь кое в чем. Во-первых, ты можешь посадить меня на стул.

Может, хоть тогда она сможет ясно мыслить.

Он опустил ее на деревянное сиденье, но руки разжал не сразу, словно не хотел отпускать.

– Что еще надо сделать?

– Возьми покрывало с кровати и подержи передо мной, как ширму.

Он наморщил лоб.

– Не понял…

Оставив без внимания его вопрос, она пояснила:

– Ну, держи его за один край, а второй пусть свисает…

– Нет, я имел в виду зачем.

– А, в этом и состоит сюрприз. Держи покрывало на уровне глаз. И не подглядывай.

Он стоически выполнил ее просьбу, лишь тихонько бормоча что-то себе под нос. Как только покрывало разделило их, Оливия глубоко вдохнула и приступила к перевоплощению. Первым делом вытащила руки из рукавов платья. Этим вечером она попросила Хилди не затягивать до конца шнуровку, но даже несмотря на это, потребовались немалые усилия, дабы освободить руки. Покончив с этой задачей, Оливия запихнула рукава за корсаж платья, чтобы не были видны, и сразу почувствовала себя смелой и дерзкой.

Она взглянула вверх, дабы убедиться, что Джеймс не жульничает, и, удовлетворенная, взялась за волосы. Вытащив сзади несколько шпилек, отчего почти вся масса волос рассыпалась по плечам, она открыла саквояж и начала в нем рыться, отчего внутри что-то звякнуло.

Джеймс переступил с ноги на ногу.