Потом мы закрыли глаза и стало лучше.

Он приблизил свои губы к моим, делая их влажными. Это было немного странно, но в целом мне нравилось с ним целоваться. Поцелуй меня возбудил, и я захотел прикоснуться к Джереми, чтобы узнать, возбужден ли он так же, как и я. Но это могло легко его испугать.

Я пообещал себе, что в ближайшее время прикоснусь к пенису Джереми.

Когда поцелуя стало очень много, я отстранился, но не далеко. А когда Джереми уткнулся в мой нос слишком мягко, я не позволил мягкому прикосновению меня обеспокоить.

— Я хочу быть твоим парнем, — сказал я ему.

Закрыв глаза, Джереми прикоснулся своим лбом к моему.

— Эммет… Не думаю, что ты понимаешь, насколько я ненормален.

— Тебе нужно прекращать говорить о себе плохие вещи.

Его смех показался мне странным.

— Не знаю, как объяснить, но не могу перестать этого делать. Я постоянно слышу голоса, оскорбляющие меня. Они не останавливаются.

Мне было грустно думать о Джереми с теми плохими голосами. Я обнял его, и он положил голову мне на плечо. Вспоминая фильмы и рекламные ролики, которые я видел, я думал, что, возможно, мы были похожи на одну из парочек, сидевших там точно так же. Когда я поцеловал Джереми в висок, то сделал это более неуклюже, чем в кино, но это было прекрасно.

Это был великий момент, почти идеальный. Я держал Джереми в объятиях и считал узоры на его обоях. И только я собрался сказать ему, сколько завитков было на его северной стене, как его мама открыла дверь.

После этого все было не так идеально.

Глава 8

Джереми

Это была полностью моя вина.

Я должен был положить что-нибудь перед дверью с целью задержать маму, ну или услышать скрип пола в коридоре, чтобы отсесть от Эммета, прежде чем она войдет. Я должен был сделать хоть что-то, чтобы это предотвратить. Но я был настолько погружен в счастье, утопая в прикосновениях Эммета (он ненавидит мягкие прикосновения, но ко мне он прикасался невозможно сладко — я думал, я растаю), что даже забыл проявить осторожность.

Я так потерялся в своем долгожданном первом поцелуе с моим парнем, что даже не знал, что мама вошла в комнату, пока она не закричала. Скорее это был даже не крик, а вопль с серией удивленных возгласов.

Если быть честным, я не говорил ей, что я гей. На самом деле, я старался не допустить, чтобы она узнала об этом. Было достаточно плохо и то, что я был депрессивным неудачником. Мне не хотелось знать, как она отреагирует на то, что вдобавок ко всему я еще и гей. Так что она не только застала меня с другом, но и узнала, с каким гендерным типом я хотел встречаться.

Кроме того, я целовался с ЭММЕТОМ. Я недооценил ее к нему антипатию, не понимал, что на самом деле она просто пыталась его терпеть.

Мама стояла в дверях, широко раскрыв глаза. Сначала она смотрела на нас и бормотала.

— Вы... что? Джереми! Почему?.. Что?.. Боже мой! — Она закрыла рот руками и попятилась.

Можно подумать, она застала меня за потрошением котенка, а не целующим своего друга.

Кроме того, она не видела поцелуй. Она видела лишь наши объятия.

Мое лицо стало гореть, а смущение и дискомфорт распространились по телу, как сыпь. Эммет, сидевший рядом со мной, окаменел и стал качаться взад и вперед, выстукивая по своей ноге SOS тройным стокатто16. Это был один из его знаков, означающий, что он расстроен и не знает, как реагировать, не знает, что должен делать. Я тоже не знал.

Мама сердито направила на Эммета палец.

— Убирайся! Убирайся из моего дома, сейчас же!

Эммет закрыл глаза и стал громко напевать, раскачиваясь взад и вперед, отстукивая SOS снова и снова.

Я хотел взять его за руку, но его левый кулак был крепко сжат и лежал на его ноге, а правая рука была полностью поглощена выстукиванием отчаянного ритма. Я переживал за него, и появившаяся во мне потребность его защитить придала мне достаточно храбрости, чтобы заговорить.

— Мама, прекрати! Ты его расстраиваешь!

И меня тоже.

Покачав головой, она проигнорировала меня и сердито провела пальцем по воздуху, от Эммета к лестнице.

— Вали. Убирайся. Вон отсюда, сейчас же!

Её лицо стало уродливым, перекосившись от гнева, губы сжались, а подбородок дрожал от ярости.

— Как ты посмел прийти сюда и воспользоваться моим сыном? Ты, маленький, гадкий извращенец!

Теперь раскачивание Эммета заставило кровать скрипеть, а когда он зажал свои уши руками, его напевание превратилось в гортанные стоны. Все положение его тела изменилось, все в Эммете, которого я знал и о котором заботился, зачахло, оставив лишь странную, страшную скорлупу.

Я думал, так и должны были выглядеть аутисты, до того, как встретил Эммета. Он уже не был тем мальчиком, который целовал и обнимал меня. Я ненавидел, что он дошел до такого. Ненавидел свою мать, которая сделала это с ним.

Я хотел бы сказать, что встал и накричал на нее, что гневно защищал Эммета и оберегал его. Мне стыдно признаться, но все, что я сделал, это сжался на кровати. Я чувствовал жар и холод, головокружение и тошноту.

Паническая атака охватила меня так быстро и неожиданно — вот я сижу на кровати, съежившийся и неловкий, и вот я уже валяюсь на полу в позе эмбриона, потея и тихо плача, мой мозг заполнил раскаленный ужас, а зубы лязгают друг об друга.

Я не знаю, сколько Мариетте понадобилось времени, чтобы приехать, но внезапно она оказалась здесь, стояла на коленях возле Эммета и успокаивающе с ним разговаривала. Эммет замкнулся в своем пугающем внутреннем мире, его невидящий взгляд был устремлен в какую-то точку на моем ковре, и он все еще раскачивался и издавал ужасные звуки, но Мариетта сидела перед ним и шептала. Её тон, такой умиротворяющий, успокаивал и меня, несмотря на то, что она даже не взглянула в мою сторону. Она посвятила себя Эммету. Мариетта не прикасалась к нему даже пальцем, но при этом окутала его лучше, чем любые физические объятия. Мой взгляд заволокла паника, но я наблюдал за тем, как она победила и вытащила моего Эммета на поверхность.

Моя мама была в гостиной. Я слышал, что она разговаривает с тетей Эммета, слышал, как повышается их тон, когда они начинают спорить. Я не мог разобрать слов, да и, в любом случае, мне не хотелось их слышать.

В основном я смотрел на Эммета с Мариеттой и хотел, чтобы кто-нибудь поговорил со мной таким же тоном. Я видел, насколько она хочет поддержать его, и часть меня вопила и кричала во мне так же, как Эммет делал это снаружи.

Обними меня, Мариетта. Кто-нибудь, обнимите меня. Кто-нибудь, поговорите со мной так же терпеливо и доброжелательно. Кто-нибудь, придите и спасите меня.

Никто этого не сделал. И даже не собирался.

Она и слова не проронила в мою сторону, пока Эммет не уехал. Никто не спросил, хочу ли я попрощаться, прежде чем Алтея и Дуглас образовали вокруг него пару стен и не сопроводили его в их машину, которая уже ждала у нашего дома.

Я, страдая и до сих пор чувствуя головокружение и слабость, стоял у нашего панорамного окна в гостиной и следил за тем, как он уходит, следил за машиной, пока та не скрылась из вида.

Все, что я сделал, это поцеловал его. Позволил ему поцеловать меня. Я представляю себе, если бы такие ужасные результаты были у всего простого, например, если бы я открыл коробку с хлопьями, но я не мог этого предвидеть. Это заставило меня желать залезть в кровать и укутаться в одеяло с головой.

Я хотел оставаться там, пока не умру.

Они обернулись ко мне: Мариетта с её обычным добрым выражением лица и моя мать с тщательно скрываемой яростью. Отец уставился на меня так, будто увидел что-то отвратительное.

— Как ты мог?

Я пожал плечами и попятился к окну, опустив взгляд в пол, поскольку моя мать ждала ответа, но у меня его не было.

Я не хотел говорить. Я хотел уйти. Если бы они не заслонили выход, я бы выбежал оттуда.

Мариетта подошла ближе, и от страха я поднял голову. Её смущенное выражение лица успокаивало.

— Джереми, тебе не нужно бояться. Мы только хотим понять, что произошло, — продолжила она более осторожно. — Эммет… воспользовался тобой?

Сначала я моргал, ничего не понимая. Когда я понял, что она имела в виду, я сгорбился и закрыл глаза.

Воспользовался. Она имела в виду, что Эммет заставил меня.

У меня не было приступа паники, но стыд, больший, чем когда-либо, заполнил меня, заставляя чувствовать себя уродливым и в глубине души неправильным.

Воспользовался. Мариетта спрашивала об этом.

Один поцелуй. Один поцелуй и объятие. Единственный раз, когда кто-то коснулся меня за все эти годы, за исключением жестких объятий при посещении родственников или незнакомых людей, натыкающихся на меня в общественных местах. Даже мама Эммета вела себя так, будто это была самая позорная вещь, какую она когда-либо видела.

— Ответь ей, — потребовал мой отец.

Я начал плакать.

Я думал, что хуже уже быть не может, но хуже стало.

Мариетта начала извиняться передо мной и моими родителями.

— Простите, простите. Полагаю, я должна была это предвидеть. Он решителен, и я знала, что он влюблен в Джереми без памяти, но думала, что это безвредно. Я никогда не думала, что он натворит такое.

Моя мать дернулась в мою сторону.

— Почему ты позволил ему это? Да что с тобой?

Мариетта выпрямилась и напряглась.

— Мне кажется, вы перегибаете палку…

— Он не гей! — рявкнула моя мать. — Я не знала, что твой сын гей, и что он так плохо себя контролирует…

— Хватит!

Они сразу повернулись ко мне, и на их лицах были злость, удивление, настороженность, отвращение. Мне захотелось убежать и спрятаться, но я не мог позволить им так говорить об Эммете, не мог позволить, чтобы они так думали о нем.