Я заметил, чем больше мы трудились, тем больше он складывал вещей в кучу на выброс, вытаскивая их из кучек, которые мы решили оставить. И чем больше он складывал вещей в эту кучу, тем больше он расслаблялся.

— Это так классно, — говорил он. — С твоей помощью убираться так легко. Как ты это делаешь? Почему у меня не получается делать это в одиночку?

Я не мог ему ответить. Это был сложный вопрос, и, вдобавок к этому, я хотел продолжать работать, а работать и говорить одновременно я не люблю. Я знал, что мы не управимся с уборкой за один день. Джереми выглядел разбитым, и я предложил остановиться.

— Мы можем продолжить убираться завтра, — произнес я ему. — Я приду и буду здесь все свое свободное время.

Но мои слова лишь взволновали его.

— Я не хочу останавливаться. Я хочу все убрать. Я хочу… — Он посмотрел на мои губы, и я знал, что он думает о поцелуях, но потом с грустным видом отвел взгляд. — Во время уборки я чувствовал себя нормальным. Я хочу быть нормальным.

Тогда я почувствовал по отношению к Джереми так много всего. Я хотел сказать ему, что он нормален, мы нормальны, просто отличаемся от других. Хоть я и понимал его разочарование и нежелание ждать, мне нужно было услышать объяснение, для чего такая спешка. Я не знал, как сказать о поцелуях. Ему нужно было поговорить со мной, но я не мог этого сделать даже с помощью блокнота. И тогда мне пришла мысль об ином общении с Джереми.

Я открыл «Ютуб» на телефоне, вошел в избранные видеозаписи и включил ему «Кафе Карли».

Карли Флайшман — реальная девушка, страдающая аутизмом, чуть младше меня. У нее тяжелая форма аутизма, с нарушением координации движений и с дефектом речи. Она не может говорить без использования компьютера. До того, как ей исполнилось одиннадцать, никто не догадывался о том, что она может говорить, пока она сама не начала обмениваться словами, используя клавиатуру. Теперь она использует свой компьютер все время. Карли приглашали на ток-шоу, у нее много подписчиков на «Фэйсбуке» и в «Твиттере», она написала книгу вместе со своим отцом.

Также у нее есть аккаунт на «Ютубе», и видео, в котором она рассказывает, каково ей быть аутистом, своего рода реклама их книги. Я уж точно ощущаю аутизм по-другому, но все равно это хорошее видео о том, как инвалидность заставляет нас чувствовать себя пойманными в ловушку. Я думал, что, наверное, иногда Джереми тяжело говорить о том, насколько ему проще печатать, поэтому показал ему «Кафе Карли». Камера была направлена не на лицо Карли. Мы слушали её мысленные разговоры о том, как ей хочется кофе, её смешные комментарии в отношении бариста и других людей в кафе, каждый из которых обращались с ней, как с дурой. Они не спрашивают, не хочет ли она кофе, а предлагают апельсиновый сок или какао, а затем решают за нее, каков будет её полдник. Карли не может сказать, чего она хочет, и расстраивается, но вдруг все вокруг становится слишком громким. Кофемолка, разговоры людей, вода — всего этого слишком много. Её сестра уезжает, и Карли тянется к оставшемуся кофе, но её отец забирает его у Карли. Потом он спрашивает, чем ей помочь, а камера отъезжает, и мы видим её лицо.

Лицо Карли перекошено. Оно не соответствует тому умному, нахальному голоску в её голове. И вот так у нее проходит каждый день. Она думает, а другие не могут услышать. Никто не понимает, как отличается то, что она испытывает внутри себя от того, как она выглядит снаружи.

Я это понимаю, потому что чувствую то, что выразить не в состоянии. Как и то, что я хотел объяснить Джереми: он, Карли и я нормальны; все хорошо, и он не должен расстраиваться. Но я не мог это выразить, и позволил Карли это ему показать.

Джереми заплакал.

Когда видео закончилось, он, не спрашивая, взял телефон из моих рук и воспроизвел видео снова. В этот раз я следил за выражением его лица, пытаясь его прочитать. Но это было сложно, и я не смог. Могу лишь сказать, что он испытал множество эмоций, которые были слишком трудны для моего восприятия.

В конце концов, он отложил телефон. Джереми закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Когда он заговорил, голос его был грубым и дрожащим.

— Вот что я чувствую. Все время. Все время.

Я хотел сказать ему, что иногда тоже это чувствую. Но не знал, как это сделать, поэтому говорил о Карли.

— У меня есть книга, которую она написала. Ты можешь её взять. Я скачал её на читалку, но у меня есть книга в мягком переплете и аудиокнига.

Джереми положил руку на мою ногу. Сначала он прикоснулся ко мне мягко, но потом вспомнил о том, что я говорил, и немного надавил. Мне было приятно, что он помнит.

— Спасибо, что показал мне.

Я стал слегка раскачиваться.

— Нет никого нормального. Иногда жизнь трудна для всех.

— Да, но не все понимают это так, как ты, Эммет.

Тогда я стал тем человеком, который испытывает множество чувств. Жар и холод, раздражение и нежность. Впервые за долгое время меня тормозил не мой мозговой осьминог, а я сам был не способен говорить, не знал, как выразить чувства словами. Но в этом не было смысла. Джереми сказал, что я тоже ему нравлюсь, и мои чувства были сильнее моего осьминога. Сильнее меня.

Чтобы быть с Джереми, я должен был справляться со своим аутизмом, осьминогом, со своими чувствами. Эта будет трудно, сложнее, чем самые сложные математические задачи мира. Кроме того, это будет самой прекрасной из всех математических задач, которые только могут быть.

Каждый день в течение следующих двух недель вместо занятий я ходил домой к Джереми, чтобы помочь ему с уборкой в его комнате.

Габриэль все еще меня недолюбливала, но ей нравилось, что комната Джереми становилась чистой. Она всегда заглядывала и спрашивала, нужно ли нам что-нибудь, а когда я сказал, что мы могли бы использовать пластиковые мусорные ведра, уточнила, какой размер нам нужен и пошла в магазин, чтобы их купить. Габриэль казалась впечатленной тем, что я знал их точные размеры без измерений. Она попыталась меня накормить, но я нервничаю из-за еды у чужих людей, поэтому всегда её благодарил, но есть отказывался. Обычно я приносил с собой бутылку воды и небольшой контейнер с закуской, так что со мной все было в порядке.

Джереми был взволнован уборкой его комнаты. К концу второго дня мы убрали все полки и пространство над его кроватью. Я заметил, что он застилает постель так, как я его научил.

Теперь, заканчивая убираться, каждый день мы сидели на его кровати. Мы не целовались, но оба думали об этом.

Я хотел его поцеловать, но нервничал. И вместо этого учил Джереми американскому языку жестов. Мы начали с алфавита и нескольких общих слов. Ему это нравилось и поэтому однажды вечером, когда мы пришли ко мне, я отдал ему свою старую флешку, чтобы он практиковался. Еще я показал ему, где можно найти видео, чтобы посмотреть уроки онлайн. Несколько видео мы просмотрели вместе. Я хотел убедиться, что Джереми правильно жестикулирует.

Когда женщина на видео показала «я люблю тебя», мы оба покраснели.

Это смущение становилось проблемой, и я его не понимал. Мы оба были геями, и он сказал, что хочет, чтобы я его поцеловал. Так почему же сейчас попробовать это стало тяжелее, чем раньше? Я пытался найти ответ в интернете, но никто не знал. Еще я спросил об этом на одном из форумов аутистов, но они сказали лишь то, что я должен рассказать Джереми о своих чувствах и спросить его разрешения на поцелуй. Я уже рассказал Джереми о своих чувствах, но идея о том, чтобы спросить, можно ли его поцеловать, заставляла мои чувства и моего осьминога вести подобно кошкам, прилипшим к потолку в том старом мультфильме.

Поэтому я продолжал молчать и помогать ему с уборкой. Я учил его языку жестов и моим собственным знакам, показал все свои футболки-эмоции и объяснил, что они означают.

Я сделал ему маленький буклет со всеми своими личными знаками и футболками, чтобы он мог изучить меня. И спросил, хочет ли он, чтобы я узнал что-то еще про него, но Джереми покачал головой и отвел взгляд.

То, что мы не торопились в течение первой недели, было хорошо, но к концу второй недели я понял, что, если я что-нибудь не придумаю, мы не поцелуемся никогда. Я сказал себе, что у нас будет время подготовиться, пока мы убираем его комнату, а потом дойдет и до поцелуя. Это заставляло меня нервничать. Я чувствовал огромное давление, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. Думая о Джереми, я мастурбировал каждую ночь, но этого было недостаточно. Мне нужно было его поцеловать. Нужно было поцеловать его немедленно.

На второй неделе, вечером в четверг, когда мы закончили уборку, прежде чем сесть на его кровать, как мы делали это всегда, я закрыл дверь. Я бы запер её, но у Джереми не было запирающегося замка, так что я просто закрыл её до щелчка. Звук слишком громким эхом отозвался по комнате и, хотя из-за двери нервничать было глупо, я нервничал.

Думаю, Джереми чувствовал то же самое.

Я сел боком рядом с ним на кровати, чтобы смотреть ему в лицо. Но он на меня не смотрел. Я тоже не смотрел прямо на Джереми, но у него плохое периферическое зрение, и он не видел меня вообще. Думаю, Джереми понимает чувства людей, едва взглянув на них краем глаза.

Кроме того, тогда я понял, почему был неприятен людям без сверхспособностей, сейчас я желал, чтобы он посмотрел на меня, чтобы понять по его лицу, могу ли я его поцеловать.

Я стал напевать и качаться.

Плечи Джереми расслабились. Он все еще не смотрел на меня, но взял меня за руку. Его прикосновение не вызвало мою аутистичную чувствительность. Оно сделало меня храбрым, позволив наклониться ближе, чтобы, наконец, получить мой поцелуй.

Начать было сложно. В своей голове я хотел, чтобы мы таяли, чтобы мы красиво двигались навстречу друг другу, но мое тело так не работало. Оно было неуклюжим. Оно меня не слушалось.

Сейчас оно слушалось меня лучше, чем раньше, ведь я прошел все виды терапии, но я по-прежнему двигаюсь по-другому. Добавим к этому, что тело Джереми двигалось нерешительно, и поэтому наш поцелуй больше напомнил удар. Джереми издал звук удивления. Он, как и я, держал глаза открытыми, пока наши губы не встретились.