— Да хрен его знает, откровенно говоря, — ухмылялся Миша. — Ну типа страна призраков, что ли. Подземный рай. Но просто так его не увидишь, он типа как в другом измерении. Между прочим, туда тьма альпинистов лазает, и никто ничего не видел.

Ачай внезапно обернулся от руля и бросил сквозь зубы:

— Это нельзя! Нельзя приближаться — святое место. Духи накажут!

— Во-во, я и говорю, — закивал Грушин. — У местных лютый баттхерт на тему того, что туристы туда лезут. Но поделать-то они ничего не могут — конституция не запрещает, хе-хе. Только пугают — мол, большинство тех, кто туда забирался, потом погибли в течение года.

День клонился к вечеру, Миша сообщил, что до монастыря уже недалеко, когда они вдруг увидели на дороге человека. Пожилой сгорбленный мужчина в мешковатых домотканых одеждах шел по дороге, неся в руках множество полотняных сумок, до краев набитых разной травой. Ачай остановил машину и о чем-то поговорил со встречным по-алтайски. Затем вылез из автомобиля, открыл перед стариком дверь, и тот забрался в салон, сел рядом с Тагильцевым и Грушиным. От сумок его по всему салону распространился пряно-удушливый аромат.

Миша, ткнув Тагильцева в бок, прошептал:

— Интересно, ганжубаса у него там нет? — И затрясся в беззвучном хохоте.

У человека оказалось темное от загара маленькое иссохшееся лицо, выбритая голова под низко надвинутой шапкой, внимательные голубые глаза, прятавшиеся в паутине резких морщин, мозолистые, огрубевшие от работы руки. Лицо было сильным, властным — крупный нос, глубокие складки морщин, сбегавшие от него к узкому длинному рту, большой, высокий, пересеченный морщинами лоб, выдающийся вперед массивный подбородок. Самыми же удивительными были, конечно, его глаза — не слишком большие, чуть раскосые, но проницательные, глядящие как будто прямо в душу. Обосновавшись в машине, незнакомец коротко поклонился сидевшим и произнес с улыбкой:

— Доброго пути, странники!

— Здорово, дедуля! — отозвался Миша. — Ты местный? Не подскажешь, до монастыря, ну где Настоятель живет, далеко еще?

— Близко, через полчаса на месте будем, — заверил старик. — А на что вам туда? Туристы?

— Ну эт как сказать, — протянул Миша. — Вот приятель мой, — он кивнул на Тагильцева. — Дело имеет к Настоятелю монастыря. А я типа так, сопровождающий. Бодигард, ха-ха-ха.

— Да, мне нужно увидеться с ламой, — подтвердил Александр. — У меня к нему… дело. Очень большая просьба, одним словом.

«Просьба, значит», — отметил про себя Миша.

Незнакомец смерил Тагильцева внимательным взглядом.

— К Настоятелю многие приходят, кто с горем, кто с радостью, кто с вопросами… Только ведь лама, он ответов не дает, все ответы — внутри самого тебя. лама лишь помогает их увидеть.

— А вот скажите! — приступил к нему Михаил. — А правда, что этот самый лама может излечить человека от самой страшной болезни? Даже на расстоянии? Вот я слышал про одного там мужика, которого врачи буквально приговорили, а Настоятель типа возложил на него руки, четками пощелкал, пошептал чего-то — и все, тот живет себе, поживает до сих пор, и анализы у него прекрасные. Бывает такое?

— Бывает, — покивал старик. — Только ведь тут какое дело. Чтобы помочь неизлечимо больному, лама должен найти его душу, которая связана с телом больного лишь тонкой нитью. Но душа может и не захотеть пойти с ним обратно в мир людей…

— Почему? — резко спросил Тагильцев.

— Почему… — развел руками путник. — Кто-то не хочет возвращаться к земным страданиям, а кого-то и духи не отпускают… Если на человеке лежит тяжкий грех, низшие духи могут не захотеть с ним расстаться. Ведь ему назначены тяжкие страдания во искупление вины.

— То есть гарантии никакой, я правильно понимаю? — влез Миша.

А про себя подумал: «Ага, хорошо они тут устроились. Ты, типа, главное, верь, тащись к ним за помощью, башляй еще наверняка, а получится или нет — как духи решат».

— Гарантий никаких, только вера, — кивнул дед.

— Ну ясно, — фыркнул Миша.

— А вы… Откуда вы так хорошо все это знаете? — спросил Александр. — Вы живете при монастыре? Общаетесь с ламой?

— Общаюсь, — лукаво улыбнулся старичок. — Каждый день общаюсь вот уже шестьдесят восемь лет.

Тагильцев и Грушин смотрели на него, не понимая, и незнакомец, рассмеявшись, объяснил:

— Неужели не узнал? — обернулся он к Мише. — Мы с тобой, кажется, были знакомы.

Тот захлопал глазами, помял пятерней рыжую бороду, недоверчиво вглядываясь в старика, затем протянул:

— Точно! Вы — лама Санакуш. Слушайте, неудобно как получилось. Но я ведь в прошлый раз видел вас во всяких этих ритуальных тряпках… Я и не подозревал, что вы вот так… за травами ходите… А вы меня помните?

— Помню, — подтвердил Настоятель. — Не было у тебя в душе веры в то, что ты видел. Но вот — вернулся, а значит, все же запало что-то в сердце.

— Да, честно говоря… — замялся Миша. — Я вернулся вот из-за него, — он кивнул на Тагильцева. — Сам-то я, уж вы извините, во всю эту тряхому… пардон, метафизику, не очень верю.

— А это не важно, — покачал головой старик. — Все разными путями приходят к истине, но, если человеку предназначено ее познать, он познает в свой срок. Ведь и я не всю жизнь был ламой Санакушем, а был когда-то обыкновенным ленинградским студентом Семеном.

— Правда? — изумился Миша. — А как же так получилось?

— А разве ламой может стать любой? — нахмурился Александр. — Обычный человек вроде меня?

Кажется, адвокат-то разочаровался, отметил про себя Миша. Думал, наверное, что увидит духа какого-нибудь, высшее существо. А тут гляди-ка — обыкновенный студент-недоучка.

— Не любой, — покачал головой Санакуш. — Ламой становится лишь тот, в кого перешла душа предыдущего ламы. Это своеобразный дар, милость… или тяжелый груз ответственности, смотря как к этому относиться. Лама умеет видеть духов и общаться с ними, понимает язык животных, лечит без помощи лекарств… Все это было во мне с рождения, но я не умел понимать свой дар. А некоторых его проявлений даже боялся.

— Так как же так? — встрял Михаил. — Если вы жили в Ленинграде, комсомольцем, наверно, были, институт окончили, все дела. И вдруг — хренак! — в один прекрасный день осознали, что вы, извиняюсь, видите духов? А вы накануне ничего не употребляли?

Санакуш тихо рассмеялся.

— Мой дед происходил из этих мест, — объяснил он. — Его предки много лет жили в этих краях, при монастыре. Но в тридцатые годы сюда добралась советская власть, монастырь разрушили, деда расстреляли, а семью перегнали в Казахстан. Никто из родственников не рассказывал мне о моем предназначении — боялись. И я не понимал, отчего могу видеть и слышать то, что не дано другим, думал даже, что у меня с головой не все в порядке, — он тихо рассмеялся. — Но дар сам ведет человека, и я, студент Ленинградского историко-архивного института, попал сюда вместе с учебной экспедицией. Я шел по этим местам и изумлялся — каждый склон, каждый камень здесь был мне знаком и дорог, словно я видел их не раз. А когда наша партия достигла горного поселения, мы обнаружили остатки древнего монастыря. В незапамятные времена он был построен внутри скалы, потом же от него осталось лишь несколько пещер и множество запутанных полузасыпанных камнями коридоров. Откуда-то из развалин навстречу мне вышли три монаха и сказали: «Здравствуй, Санакуш, мы давно тебя ждем».

Миша едва сдержался, чтобы снова не фыркнуть скептически. Вот ведь излагает, а? Мол, слушайте-слушайте, гости дорогие, как я, простой студент, нашел тут свое предназначение. Вы только верьте, и на вас сразу просветление снизойдет.

Лама тем временем замолчал, мягко улыбаясь, и, кажется, погрузился в воспоминания.

За окнами машины показались хлипкие строения, автомобиль въезжал в расположенную вокруг монастыря деревушку. Грушин объяснил Александру, что здесь живут и местные, и многочисленные туристы, приехавшие поглазеть на чудо-ламу, и какие-то сумасшедшие хиппи, забредшие с горы в поисках смысла бытия, а также местных наркотических отваров.

Впереди показались очертания самого монастыря. Сейчас, в клубах вечернего, окрашенного закатными лучами солнца, тумана его трудно было рассмотреть. Виднелись лишь лепившиеся прямо к скале деревянные надстройки, открытые дощатые переходы, крыши с загибающимися вверх краями, тусклая позолота и оранжево-красная роспись.

Дома жителей располагались гораздо ниже, у подножия горы. Самодельные, неказистые домики — деревянные, крытые сухой соломой. Небольшие дворы, огороды, развешанное на веревках белье — все это поселение можно было принять за обыкновенную деревушку в средней полосе России.


— Приехали! — улыбнулся Настоятель. — Здесь я вас оставлю, друзья, располагайтесь. Завтра же, на закате, — обернулся он к Александру, — жду тебя. Расскажешь мне все.

Он открыл дверцу и выпрыгнул из машины на землю так легко, словно и не был стариком. Александр видел, как почтительно расступаются и склоняются перед ним редкие прохожие.

Устроились они в деревянном доме с островерхой крышей у приветливой алтайки по имени Кара. В комнату, выделенную им хозяйкой, тут же заглянул быстроглазый мальчишка лет пяти. Миша поманил его пальцем.

— Иди сюда, дитя природы. Смотри, че покажу.

Он оттянул пальцами нижние веки, высунул язык и скорчил страшную рожу. Вкупе со всклокоченной рыжей бородой зрелище получилось и в самом деле жуткое. Мальчишка истошно заорал и бросился наутек. Миша раздосадованно цыкнул зубом:

— Ну вот, наладил, блин, контакты с местным населением.

Впрочем, уныние его длилось недолго. Уже через пару часов он свел знакомство с квартировавшими в соседнем жилище студентами Екатеринбургского университета, заехавшими сюда в поисках экзотики, и чуть ли не до утра распивал с ними запасы виски Тагильцева.