«Я счастлив был бы прожить всю жизнь мирно и спокойно, — писал он одному из давних друзей. — Не видеть ни крови, ни боли. Но я знаю, что это происходит каждый день, и не могу жить так, будто ничего этого нет. Кто-то же должен».

Это его письмо было так созвучно моим собственным мыслям. Сколько раз я задавалась вопросом, зачем, чего ради я выбрала себе такое неженское поприще? Почему я не могу подать в отставку, обосноваться где-нибудь в российской глубинке, заняться каким-нибудь мирным делом — да вот хоть тем же, чем занималась сейчас в качестве прикрытия — и стать женой, матерью, обычной женщиной с обычными заботами? И вот это простое «кто-то же должен» было единственным ответом, приходившим мне в голову.

Никаких подтверждений того, что Тимур имел отношение к покушению, не находилось. В Москве от меня требовали информацию, и я раз за разом пересылала туда свои многостраничные аналитические выкладки, сводившиеся к одному вердикту — никаких сведений о причастности Тимура Сайдаева или кого-либо из его отдела к покушению на Асланбекова пока найти не удалось. Мне уже начинало казаться, что этим мое задание и кончится. Я предоставлю весь материал, напишу в отчете, что, по моим данным, Тимур к произошедшему отношения не имеет, и дело на него закроют. И тут вдруг в одной из папок с удаленными документами, которые мне с помощью программы антиблокиратора удалось восстановить, всплыл странный банковский перевод.

Перевод был сделан с компьютера Тимура примерно за неделю до покушения на Асланбекова. Я попыталась сама раскопать данные таинственного человека, которому Тимур перевел такую крупную сумму денег, но взламывать систему банка все же было слишком рискованно, и обращаться туда с официальным запросом, используя свое служебное положение, я не могла тоже — чтобы не вскрыть раньше времени свою «легенду». Оставалось только отправить найденные мной данные о переводе в Москву, чтобы информацию по нему достали тамошние специалисты.

Итак, мой запрос ушел, и я продолжила разбирать и анализировать переписку Тимура вечерами, а днем работать в качестве его пресс-секретаря. Лето давно уже отцвело, отшумела и удивительно яркая в этих краях, багряно-рыжая осень. Приближалась зима. Горы на горизонте принарядились в пушистые снежные шапки. Воздух по утрам был свежим и морозным, и тонкий ледок хрустел на лужах под ногами. На могучих платанах на бульваре еще кое-где рыжели оставшиеся листья, но в целом деревья стояли облетевшие, тянули к небу голые красноватые ветки.

В последние дни я редко видела Тимура. Знала, что поступили данные о том, что где-то в горах были замечены двое боевиков, находившихся в федеральном розыске по обвинению в терроризме. Готовилась крупная операция, и Тимур, непосредственно руководивший подготовкой, редко появлялся в своем кабинете.

Я же тем временем, ожидая ответа из Москвы, продолжала свои поиски и снова обратила внимание на нечто странное. Шпионская программа, которую я запустила в компьютер к Тимуру, присылала мне какие-то необычные данные. Было такое ощущение, словно она вступила в конфликт с одним из установленных на компьютере приложений, чего вообще-то не должно было происходить. Необходимо было разъяснить ситуацию. И в один из дней я намеренно забыла на своем рабочем месте перчатки, чтобы под благовидным предлогом вернуться в офис позже, когда никого из сотрудников уже не будет.

Было уже темно, когда я во второй раз за день подъехала к зданию МВД. Как я и ожидала, в отделе Тимура почти все уже разошлись. Лишь айтишник Володя встретился мне в коридоре, да и тот уже спешил к выходу.

— Что, Ирочка, полуночничаем? — поддел он меня, и на широком лице его появилась обычная, добродушно-глуповатая улыбка.

— Перчатки на столе забыла, представляете, Володя, — пожаловалась я. — А завтра же суббота, не хочется на все выходные без них остаться.

— Эх вы, Маша-растеряша. А еще в полиции работаете, — шутливо укорил он меня и заторопился дальше по коридору, крикнув на ходу: — Хороших выходных!

Дождавшись, когда за ним захлопнулась дверь, я направилась к кабинету Тимура. Свет в приемной не горел, и я двигалась практически на ощупь. Добралась до тяжелой двери, дотронулась до нее ладонью, намереваясь вскрыть замок давно уже сделанным дубликатом ключа и тут же отключить сигнализацию. Но дверь внезапно поддалась под моей рукой. Тихо скрипнув, она приоткрылась, и я замерла на месте, пытаясь сообразить, что же произошло. Секретарь Тимура забыла запереть кабинет? Невероятно! Кто-то уже проникал сюда сегодня, но не потрудился замести за собой следы? И вдруг, пока я размышляла, из темноты кабинета раздался хриплый голос Тимура:

— Входи, Ира!

Должно быть, он находился здесь уже долго, раз сумел разглядеть меня в темноте.

Сердце у меня колотилось. Что все это могло означать? Ловушка? Тимур раскрыл меня и поджидал здесь, зная, что я приду копаться в его компьютере? Или он знал только, что кто-то под него давно роет, и сидел здесь именно для того, чтобы выяснить, кто это? А я вот так по-глупому попалась?

Я не знала, какой из вариантов более вероятный, и не могла выбрать определенной линии поведения. И потому просто медленно вошла в кабинет, готовая, если что, дать отпор. Тимур молчал. Я осторожно приближалась к его столу. Глаза мои постепенно привыкали к темноте. Но даже раньше, чем я успела его рассмотреть, в нос мне бросился пряный запах виски.

— Выпьешь со мной? — спросил Тимур и тяжело поднялся из-за стола.

Неловко двигаясь в темноте, он натолкнулся на что-то, выругался себе под нос, добрался до шкафчика. Тоненько брякнул стакан.

— Что случилось? — спросила я.

— Ничего, — отозвался он. — Ничего, операция проведена успешно.

И тут до меня наконец дошло, что вся эта сцена не имела ко мне никакого отношения. Что Тимур здесь не для того, чтобы подкараулить меня — или любого другого затесавшегося в ряды его сотрудников шпиона. Что-то произошло во время операции. Что-то, что выбило этого могучего, сильного, невозмутимого человека из колеи, заставило скрываться от всех и напиваться в темноте. И я, к этому времени уже несколько месяцев тщательно изучавшая его переговоры и переписку, как мне казалось, могла предположить, что спровоцировало такую реакцию.

Я шагнула ближе, приняла из его рук стакан, пригубила обжигающий напиток и спросила негромко.

— Кто-то пострадал? Из мирного населения, да?

Глаза мои уже привыкли к темноте, и я видела, как Тимур тяжело дернул плечами и снова потянулся к бутылке.

— Да… Девчонка соседская, шестнадцать лет. Испугалась, запаниковала, выбежала из дома и попала под огонь. Допустимые потери…

Он глухо рассмеялся, и смех этот странным зловещим звуком прокатился по темной комнате. Я невольно передернула плечами.

— Тимур, давай включим свет, — предложила я.

Но он в темноте перехватил меня, сжал запястье горячей ладонью.

— Не надо!

Его прикосновение обожгло кожу, и вверх по руке побежали покалывающие электрические разряды. Но он тут же разжал ладонь и продолжил негромко:

— Не нужно света. Так… Так лучше.

— Хорошо, — согласилась я и покладисто подсела к столу.

Снова пригубила виски из своего стакана. Нужно было что-то сказать, как-то поддержать Тимура. Я ведь понимала, что сегодняшнее происшествие зацепило его не просто само по себе. Оно вызвало в его памяти крайне болезненные ассоциации.

— Тимур, ты ничего не мог сделать, — осторожно начала я. — Так бывает, это ужасно, больно, но неизбежно. Твои люди обезвредили группу бандитов, из-за которых такие девчонки гибли десятками. Вы предотвратили куда большие потери…

— Цифры, цифры…. Больше, меньше… — бессвязно отозвался он. — Ира, я про это все знаю, могу целую диссертацию написать. Суть в том, что за каждой цифрой стоит живой человек. Это чья-то дочь, сестра… невеста…

Не совсем понимая, что делаю, движимая только желанием быть ближе, помочь этому могучему сдержанному человеку, с которого внезапно слетела привычная маска, я поднялась, обогнула стол и подошла к Тимуру вплотную. Я впервые в жизни видела его таким уязвимым, это трогало до глубины души. Мне казалось, я будто всем нутром чувствую мучающую его боль. Как же мне хотелось сказать ему, что в тот самый страшный и в то же время определивший все момент его жизни он был не один. Что я, я была рядом с ним. Что я тоже видела убитую Фатиму, лежащую у каменных развалин, словно хрупкий надломленный цветок. Что я понимаю, что он оплакивает, и оплакиваю это вместе с ним. Но было нельзя. И потому я просто прикоснулась рукой к его плечу, наклонилась, и он вдруг подался ко мне, уткнулся лицом в шею и замер.

Это было так неожиданно, так не вязалось с нашими привычными образами, с устоявшимися между нами отношениями. Ни один из нас не двигался, я чувствовала лишь, как отчаянно колотится у меня в груди сердце, как его горячее дыхание опаляет шею и ресницы щекочут кожу.

И в эту секунду я вдруг поняла. Меня буквально осенило, и странно стало, что раньше я этого не осознавала. Ведь это было очевидно, ясно, как синее небо над Сунжегорском, как чистая ледяная вода в горном ручье. Ведь я любила его. Любила этого сильного, властного, невозмутимого, чуть надменного мужчину. Этого отважного, решительного и где-то в глубине по-настоящему доброго и ранимого человека. Наверное, любила с самого первого взгляда, с того дня, когда он кинулся наперерез понесшемуся коню и остановил его, взметя густую желтую пыль на тихой поселковой улице. Вот почему я тогда нарушила приказ. Вот почему я сделала это сейчас.

У меня вдруг надсадно заболело в груди. От осознания полной безнадежности своей мучительной нежности. Моя любовь, непрошеная, единственная, запрятанная так глубоко в сердце, что я сама о ней и не подозревала, была обречена с самого начала. И как бы мне, измученной многолетними скитаниями, войнами, приказами, заданиями, ни хотелось всей душой приникнуть к Тимуру, прислониться к его сильному надежному плечу и отдохнуть, я понимала, что этому никогда не бывать.