- Тетушка Верити, ну прочитай мне еще раз сказку про заблудившегося шахтера, - попросил Джеффри Чарльз.

- Я ведь тебе уже её прочитала.

- Ну еще разок, пожалуйста. Прочитай как в прошлый раз.

Верити подняла книгу и рассеянно потрепала Джеффри Чарльза по кудрявой головке. Затем ее охватили угрызения совести, ведь завтра в это же время ее уже не будет здесь, чтобы почитать племяннику.

Окна большой гостиной были открыты, и лучи июльского солнца проникали в комнату. Элизабет сидела, вышивая жилет, и отблески солнца накладывали тени на ее бежевое шелковое платье. Тетушка Агата, при любой возможности отвергающая свежий воздух, развалилась перед огнем камина, который всегда требовала разводить. Было воскресенье, и как дремлющий старый кот у нее на коленях лежала Библия. Тетушка Агата совсем не шевелилась, но вдруг ее глаза внезапно открылись, будто она услышала мышь за стенной панелью. Джефри Чарльз в бархатном костюмчике и в длинных бархатных штанах разместился на коленях у Верити, которая сидела у окна в тени кружевной занавески. Фрэнсис пропадал где-то на ферме. А среди двух увенчанных буковых деревьев на лужайке ворковали голуби.

Верити закончила чтение и мягко спустила Джеффри Чарльза на пол.

- Шахтерское ремесло у него крови, Элизабет, - сказала она. - Ни один другой рассказ он не желает слушать.

Элизабет улыбнулась, не поднимая глаз.

- Когда он подрастет, все может измениться.

- Не думаю, - Верити покраснела, - что пойду на вечерню, у меня голова разболелась.

- Это все из-за того, что ты сидела на солнце. Ты слишком много времени проводишь на солнце, Верити.

- Пойду посмотрю, что с вином. Никогда нельзя доверять в этом Мэри, вечно она предается мечтам.

- Я пойду с тобой, - произнес Джеффри Чарльз. - Позволь мне помочь.

Пока она была занята на кухне, зашел Фрэнсис. Этим летом он пытался помочь на ферме. Его не устраивало, как там шли дела, и это плохо сказывалось на его расположении духа. Джеффри Чарльз подбежал к нему, но, увидев отцовское выражение лица, передумал и вернулся к Верити.

- Табб - единственный, кто хоть что-то соображает в фермерстве. Эллери хуже, чем просто бесполезен. Ему приказали восстановить ограду в загоне для овец, и она сломалась через неделю. Мы почти час загоняли отару обратно. Я выгоню этого парня.

- Эллери работал шахтером с девяти лет.

- И так во всем, - криво усмехнулся Фрэнсис. Он посмотрел на свои руки, облепленные грязью. - Мы делаем все возможное для местных жителей, но как можно ждать, чтобы шахтеры за ночь превратились в строителей и землекопов?

- Овес не пострадал?

- Нет. По милости Божьей, первая овца пошла вниз по проулку, а не вверх.

На следующей неделе пора жать овес. Но в это время её здесь уже не будет. Она не могла в это поверить.

- Я не пойду в церковь нынче вечером, Фрэнсис. У меня болит голова. Думаю, это от жары.

- Я сам подумываю туда не ходить, - сказал он.

- Ты не можешь так поступить - она попыталась скрыть тревогу. - Тебя там ждут.

- Элизабет может сходить и одна. Она прекрасно справится за всех нас.

- Мистер Оджерс будет убит горем, - Верити наклонилась над кипящим вином и помешала его, - он рассказывал мне еще на прошлой неделе, что всегда выбирает самые короткие псалмы и готовит особую проповедь для вечерни, лишь бы тебя порадовать.

Фрэнсис вышел, не ответив, и Верити обнаружила, что у неё дрожат руки. Болтовня Джеффри Чарльза, начавшаяся снова, как только вышел отец, доносилась до неё каким-то звенящим шумом. Она выбрала воскресенье в четыре, как единственное время на неделе, когда могла быть уверена, что Фрэнсиса не будет дома. Его передвижения в последние месяцы стали непредсказуемыми, но этой традиционной привычке он оставался верен...

- Тетушка Верити! - воскликнул мальчик, - тетушка Верити! Почему ты не отвечаешь?

- Я не могу сейчас тебя слушать, мой дорогой, - внезапно сказала она. - Пожалуйста, оставь меня.

Верити попыталась взять себя в руки, вышла на кухню, где сидела Мэри, и несколько минут с ней проговорила.

- Тетушка Верити. Тетушка Верити. Почему никто из вас сегодня не идет в церковь?

- Я не пойду, но твои родители пойдут.

- Но папенька только что сказал, что не пойдет.

- Неважно. Останься и помоги Мэри с вином. Будь осторожен и не путайся у неё под ногами.

- Но...

Она быстро вышла из кухни и, вместо того, чтобы пройти через дом, быстро пробежала через двор с заброшенным фонтаном, вошла в большой зал и вбежала вверх по лестнице. Вероятно, Джеффри Чарльза она видела в последний раз, но возможности попрощаться нет.

В своей спальне она быстро подошла к окну. С этого угла, прижавшись лицом к стеклу, она могла увидеть дорогу, по которой Фрэнсис и Элизабет пойдут в церковь - если вообще пойдут.

Вдалеке негромко зазвонили колокола. Колокол номер три слегка треснул, и Фрэнсис всегда говорил, что звучит он, как зубовный скрежет. Фрэнсису потребуется минут десять или даже четверть часа, чтобы переодеться в чистое. Верити полагала, что именно сейчас они с Элизабет спорят, идти им или не идти. Элизабет хотела бы, чтобы он пошел. Элизабет должна его заставить.

Верити тихо сидела на подоконнике, от прикосновения к стеклу странный холод проникал в её тело. Она ни на секунду не могла отвести глаза от этого поворота дороги.

Она точно знала, как выглядят звонари, обливаясь потом в замкнутом пространстве колокольни. Знала, как будет выглядеть каждый певец хора, как станут шарить в поисках псалтырей, шептаться, говорить громче, когда она не появится. Мистер Оджерс засуетится в своем стихаре: бедный, тощий, забитый коротышка. Они все станут скучать по ней, и не только сегодня, но и в будущем. И, конечно, все те, которых она навещала - больные и увечные, женщины под непосильной ношей семей...

Она чувствовала то же самое и в отношении своей семьи. В лучшие времена она бы оставила её с куда более легким сердцем: Элизабет не отличалась особыми умениями, а это означает, что придется нанять еще одну женщину в помощь миссис Табб. Дополнительные расходы, когда на счету каждый шиллинг. И никто не сможет делать то, что делала она, держа все ниточки дома вместе, сохраняя тесную, но доброжелательную хватку.

Ну а какой еще имелся выход? Она не могла надеяться, что Эндрю станет ждать дольше. Она не видела его уже три месяца со дня бала, и все новости получала от Демельзы. Верити уже один раз откладывала своё бегство из-за болезни Джеффри Чарльза. Сейчас обстановка была не лучше, но она должна либо бежать, либо остаться навсегда.

Сердце её подпрыгнуло. Элизабет шла по дороге: высокая и стройная, такая грациозная в своем шелковом платье, соломенной шляпке и с кремовым зонтиком. Конечно, она не могла пойти в одиночку...

И вот показался Фрэнсис.

Верити отошла от окна. Щеки прилипли к стеклу, их закололо от притока крови. Она неуверенно оглядела комнату, опустилась на колени и вытащила из-под кровати саквояж. Джеффри Чарльз все равно будет бегать поблизости, но она знала, как не столкнуться с ним.

С саквояжем в руке она подошла к двери, оглянувшись на комнату. Солнце светило сквозь высокое старое окно. Верити быстро выскользнула и прислонилась к двери, пытаясь восстановить дыхание. Затем направилась к черной лестнице.

Поддавшись Элизабет и сделав над собой усилие, чтобы пойти в церковь, Фрэнсис почувствовал, как медленно меняется его настроение. Жизнь эсквайра-фермера, которую он вел, ему наскучила и разочаровала почти до смерти. Он тосковал по былому.

Но теперь, поскольку всё относительно, его скука ослабла, и он забыл о своём разочаровании. Сегодня это казалось еще более странным, потому что он сильно разозлился из-за овец, но стоял настолько изумительный день, что в душе не оставалось места для недовольства. Гуляя и чувствуя на лице нагретый солнцем воздух, он пришел к выводу, что хорошо просто ощущать себя живым.

Было, возможно, некоторое удовольствие и в том, что большая часть прихожан стояла снаружи в ожидании их, готовые поклониться или коснуться шляпы, когда они проходили мимо. Прокопавшись всю неделю на ферме, он ощущал странную признательность за эту поддержку своей самооценки.

Даже непотребный вид Джуда Пэйнтера, сидящего в отдалении на надгробии с кружкой эля, не вызывал недовольства.

В церкви было тепло, но не так сильно, как обычно, пахло затхлостью, червями и плесенью. Худой священник подпрыгивал как уховертка, но не вызывал сильного раздражения, а над Джо Пермеваном, гулко затянувшим мелодию на контрабасе, будто это ствол дерева, потешались, но и любили. Джо, как все знали, вовсе не ангел и субботними вечерами надирался, но в воскресенье утром всегда прокладывал путь к спасению.

Они пропели псалмы, прочитали отрывок из Библии, пробубнили молитвы, Фрэнсис немного задремал, как вдруг его разбудила внезапно хлопнувшая дверь церкви. Вошел новый прихожанин.

Джуд провел пару ночей во Франции и вел себя излишне разговорчиво во время дележа прибылей. Трезвость никогда не превращала его в святошу, но когда ему в рот попадало пойло, его непременно тянуло что-нибудь изменить. И он хотел изменить не только себя, а всё человечество. В нем просыпалась братская любовь. Сегодня днем Джуд выполз из пивнухи и решил встать на путь праведника.

Когда мистер Оджерс закончил псалом, Джуд медленно прошел по проходу, теребя свою шапку и моргая в темноте. Усевшись, он уронил шапку и, наклоняясь за ней, столкнул костыль старой миссис Каркик, сидящей рядом. После того, как грохот затих, Джуд достал красную тряпку и начал вытирать лысину.

- Жарковато, - сказал он миссис Каркик, воображая, что это вежливо.