– Зачем это нужно КГБ?

Она не стала прикидываться, что ничего не слышала в машине.

– Не знаю. Но тебе нужно быть осторожнее.

– Стежняк, мне очень страшно, – признался я, глумливо гримасничая (пьян был, каюсь). – Мы думали, что КГБ смирился с нашей деятельностью, но он нас ненавидит и презирает – по крайней мере, меня. Он не стал бы просто так развлекаться. Зачем-то он это делает?! Или лыжи не едут, или я в армии, или это какой-то очень тонкий замысел. Настолько тонкий, что его глубина самому КГБ неясна…

Я замолчал. Слова кончились, да и подташнивало меня неслабо, слишком эмоционально говорить не мог.

– Есть идея, – Стежняк нарушила молчание, кусая себя за губу и глядя в пол. – Но она немного безумная. Будешь слушать?

– Делись, – безнадежно согласился я. – Все равно я ничего, кроме как сигануть с моста, не придумаю. А твои безумные идеи мне всегда нравились: чего стоила наша ночь на Воздвиженке с Пашей и канистрой вина.

Но тут чайник как раз закипел, и Стежняк встала, чтоб налить мне и себе.

– Тебе черный без сахара, как любишь?

Я кивнул и обхватил лицо ладонями. Мне было не до чая.

– Слушай, ну что ж такое-то, а? – из недр ладоней приглушенно пробормотал я. – Ну что ж мне житухи-то спокойной нет?

Она налила себе и мне чаю, вернулась на подоконник, снова поставила лапку мне на бедро и продолжила:

– Так вот, моя мысль простая. Живешь ты опасно, ходишь по лезвию. Тебе нужно копить деньги на черный день и быть готовым к тому, что придется сматываться. А чтоб сматываться было проще и не пришлось ныкаться в какой-нибудь дыре в Воронежской области, я помогу тебе получить болгарское гражданство.

Вот так новости!

– Почему вдруг болгарское? – решил отшутиться я. – Давай уж сразу шведское, тем более что я там был, язык немного подучил.

Но подруга была настроена слишком серьезно.

– А если серьезно – ты какими языками владеешь? – деловито осведомилась она.

– Ну, английский как родной… И немецкий на уровне «Меня зовут Николай, я инженер и работаю на советской фабрике». Пару фраз на шведском.

– Значит, нормально все будет. Паспорт не имеет значения, лишь бы ЕС.

– Стежняк, это неправильное решение…

– Запомни: нет неправильных решений. Если ты что-то сделал, то уже никогда не узнаешь, было бы хуже или лучше, поступи ты иначе…

– Кто у тебя в ИПАМ философию вел, кстати? – удивился я.

– Филимончук, а что?

– А теперь он мой зам по кафедре, представляешь? – радостно поведал я ни к селу ни к городу. – Он очень любит вишневое варенье. А еще я ему машину как-то поцарапал на парковке. До сих пор припоминает при встрече…

– Логинов, не паясничай, я серьезно, – укорила Стежняк. – Я выведу тебя на нужных людей, которые помогут с получением гражданства. Чуток подучишь язык, и дело в шляпе. Я делала это для нескольких друзей – никаких проблем не будет.

– Хорошо, – сдался я. – Я это сделаю. Но не думаю, что это понадобится.

– Почему?

Если кому-то я и признаюсь, то только ей: Насте это знать ни к чему, Леша просто посоветует бросить пить, а Илья – высыпаться…

– Знаешь, у меня вчера перед сном был выброс адреналина. Я бы даже назвал это всплеском ненависти. Меня мутило, сердце стучало под сто, дико хотелось курить или даже с кем-нибудь подраться.

– Ох, горе ты мое, Логинов, ну что с тобой делать, – вздохнула Стежняк.

– Погодь, не перебивай! – я остановил ее властным жестом руки, и подруга заулыбалась. – Еще утром мне казалось, что это объясняется напрягом из-за дел. А сейчас я понял: это потому, что я устал от того, что люди пытаются жить моей жизнью, как будто своей. «На твоем месте я бы…» Хватит! Смагин, Долинский, Леша, Илья, слезайте с моего места! Это касается даже самых близких, которым я всегда доверял и к чьему мнению прислушивался. К таким принадлежишь, помимо вышеупомянутых, и ты.

Стежняк заулыбалась еще сильнее, но усекла, что я не буду рассыпаться сейчас в комплиментах, и никак не прокомментировала мои слова.

Слова дальше лились из меня, как из душа:

– Последние несколько лет я принимал решения или сгоряча, впопыхах, и потом за это платил; или же наоборот, после длительных консультаций, канителей, философствований, размышлений вслух и про себя… И сейчас, когда я не хочу с кем-либо обсуждать свою жизнь, не считая учебных планов, методичек и планов на «попить кофе/пива», все те, кого раньше мое навязчивое присутствие даже порой напрягало, вдруг вспомнили, что мне нужна поддержка. Так вот – я пытаюсь научиться самостоятельно принимать решения. Слушать свое сердце. Слушать интуицию, не помеченную внешним влиянием. Да, я вам доверяю. Я благодарен. Но я хочу попробовать сам. Стежняк, жизнь – это битва для одного, знаешь. Можно вместе тронуться с места в гонке, погонять по трассе, останавливаясь синхронно на пит-стопах. Но финиш у каждого свой. Я надеюсь, что мне далеко до финиша. Но я хочу, чтобы мне позволили управлять машиной самому. Спасибо штурманам, что показали путь. Но за рулем – я! Все. Спасибо, родная, что выслушала. Прости, если я был резковат…

Выговорившись, я опустил взгляд в чай и вцепился глазами в замерший на поверхности легкий пакетик.

Стежняк не стала растягивать паузу до драматического уровня и ответила почти сразу:

– Я рада, что ты наконец-то это понял. Это значит, что ты взрослеешь. Уже пора. Ты взрослый мальчик, так что давай вперед и в путь. И… научись водить, что ли, раз ты такой самостоятельный. А то вечно с шофером мотаться, это как-то не комильфо.

– Стежняк! – укоризненно протянул я. – Я тут ей все о трансцедентальном, о фатализме, о жизни, о мистике!..

– Все, молчу-молчу, – она снова заулыбалась, и я не мог не последовать ее примеру. – Так значит, пока не хочешь присоединиться к цивилизованному миру?

– Нет, – по возможности спокойно сказал я. – Конечно, идея хорошая, но все-таки это значит – начинать жизнь с чистого листа, пусть даже и с твоей помощью. Я опасаюсь, остерегаюсь, но буду жить здесь – на худой конец, у меня есть должность, дом и счет в банке. А если такая необходимость возникнет, я найду способ покинуть Украину. И все же, повторяю, я не верю, что до этого дойдет.

Как глубоко я заблуждался…


Миновала неделя с момента нашего со Стежняк визита в «Горячую точку», и мы заключили сделку с владельцами клуба.

Почему так стремительно? Все стороны были заинтересованы. Прежний хозяин «Горячей точки» – тучный багроволицый мужчина с золотыми зубами и запонками – так торопился, что мне показалось, что его мотивы были далеко не невинными. Видимо, кто-то ему намекнул, что он «зажился на свете». Леша и его коллеги-юристы провели быструю и тихую сделку, и Alexandra Stezhniak с Долинским стали партнерами-владельцами одного из величайших клубов столицы.

Но как бы там моя подруга не нахваливала Киев, а надоел он ей достаточно быстро. Видимо, ностальгия действительно проходит одновременно со спуском с трапа в Борисполе.

Стежняк пообещала, что скоро вышлет координаты своих связных, и мои липовые документы будут готовы, хотя я по-прежнему достаточно скептически относился к этой идее. И вот она укатила в свою солнечную страну, под мирное солнце Тосканы, а я остался в заснеженном Киеве с суровыми компаньонами, безнадежной страстью к Насте, нерешенной загадкой звонков КГБ и работой на пределе…

Сразу после зимней сессии, перед каникулами, Лосев тихо уволился из ИПАМ. Ни прощального застолья, ни грустного заглядывания мне в глаза – просто пропал человек и отключил телефон. Он даже умудрился сделать это, не получая моей подписи, уволился непосредственно через Смагина и отдел кадров.


Разумеется, уже через неделю дочь Яши Стахановского депутата Н-ского прибыла в Киев и предстала передо мной.

Я ожидал увидеть ярко раскрашенную девицу с тупым взглядом, бессмысленной улыбкой, накачанными ботоксом губами, вычурной безвкусной одеждой, сильными противными духами и разговаривающую матом.

И ошибся я только относительно мата – видимо, при мне она сдерживалась.

Когда мы с Филимончуком (напоминаю, это мой зам, который съел все вишни) водили ее по Институт и показывали, что есть где, она кивала с тупым выражением лица и приговаривала нечто в духе «угу-угу». С позволения Смагина я сплавил девочке все семинары по его курсу «политическая история» и отдал кое-какие лабораторные по Настиному предмету – у той нагрузка увеличилась за счет лекций Лосева.

– Ну как вам? – спросил Филимончук, когда мы отделались от дочери бандита уважаемого человека и забрались в туалет, чтоб покурить – ни студентов, ни начальника пожарной охраны в ИПАМ еще не было.

– Я ожидал худшего, – солгал я. – А вам?

Он кивнул и грустно улыбнулся: и так, мол, сойдет…

А в первый учебный день нового семестра я обсуждал нововведения в столовой с Долинским.

– Жалко Лосева, да? – между делом поделился консильери. – Не заслужил он такого, не заслужил. Мужик-то нормальный.

– Ну а что, все ж по-хорошему вроде вышло? – возразил я.

Долинский скривился:

– Фу, как ты ненатурально играешь!

– О чем ты? – я не мог сообразить, в чем дело.

Тут мой приятель понял, что сболтнул лишнее, и попытался уйти от разговора. Но я, проведя столько времени с такими телепатами, как Вадим Васильевич и его сын, уже научился кое-чему и понял, что дело еще нечище, чем я думал.

– Так, Долинский, не надо этих маневров и выкрутасов! Раз ляпнул, так давай колись.

– Ага, а Смагин мне горло перегрызет… Блин, я думал, что ты знаешь, – сетовал он.

– Андрей, что случилось? Мы друзья или нет? Я должен знать, это на моей совести, в первую очередь.

Долинский воровато огляделся через плечо, проверив, нет ли свидетелей, и снова уставился на меня.

– Ну?!

– Твоя Настя написала заявление на него… Сексуальные домогательства. Наш правдолюб КГБ купился на эту затею. Благо, Лосев сообразил, что скандал не нужен, и это не вышло за пределы кабинета профкома – об этом знают только члены президиума. Вот беда, я ж не знал, что ты не в курсе…