– Не забудь сказать, что у нее есть два огромных плюса! – лыбился он. – И не забудь руками показать! Главное, не на себе!

– Да что ты идиотничаешь, в самом деле?! – я разозлился. – Нет покоя от дурака. Дай почитать повестку дня. Или ты нарочно мне мешаешь?

– А если и да? Коля, мне скучно.

– В «Грифон» езжай и поработай.

– Успеется, – улыбался друг. – Там все как часы крутится.

– К Инне поезжай.

– Инна занята делами твоего Фонда и настойчиво просила не трогать до вечера…

– Съезди в «Горячую точку», развлекись!

Илья на удивление спокойно махнул рукой и поморщился:

– Не, сам не поеду. Там, конечно, было неплохо, но пиво у них какое-то дурное. У меня так голова болела наутро, я тебе передать не могу…

Пиво? Какое нафиг пиво?

Это все, что отложилось в памяти у Виноградова после сауны? Или он Ваньку валяет?

– Как будто в пиве счастье, – как бы невзначай проронил я, пытаясь проследить за его реакцией, – или для тебя это главное?

– Нет, конечно, главное – это компания, – праведно-спокойным голосом ответил Илья, – но ты ж со мной не поедешь, а кто в сауну ходит в одиночку?

– Там есть кому составить компанию, – продолжал юлить я, подбирая каждое слово, – есть с кем поиграть в партизана.

Илья сдвинул брови:

– Че несешь? Опять пьяным на Ученый совет идешь, партизан гарибальдийский?…

Нет, он явно издевается!

– Нет, просто еще от того косячка из сауны не отошел, – ответил я.

– Какого косячка? – друг смотрел на меня голубыми глазами-блюдцами и невинно улыбался. – Ты что, еще и курнул там что-то?

Да этого быть не может! Вообще все отшибло? Впрочем, учитывая его гипертрофированную порядочность в семейных делах оно и к лучшему – а то б не выдержал, покаялся бы Инне, и неизвестно, что из этого вышло бы…

– Ладно, забудь, – я миролюбиво хлопнул его по волосатой холодной руке. – С кем не бывает? Просто я переутомился.

– Вижу, что переутомился, – согласился друг. – У тебя точно все хорошо?

Я был рад, что он заговорил об этом: давно хотелось поделиться, а самому начинать жаловаться как-то не с руки.

– Все в порядке, – сказал я, и Илья тут же понял, что все не в порядке. – Просто Вадим настойчиво навязал нам дружбу со своим шефом, действующим генералом одной из служб. Это тот самый, что отмазал нас с Долинским от дурацкой истории с взяткой. Так вот, Генерал теперь активно вмешивается в нашу жизнь. Не хочу пока что вдаваться в подробности, но мне сложно понять, чья у нас крыша – правоохранительная или бандитская, поди отличи одних от других…

Илья не был впечатлен глубиной проблемы, поскольку не видел, да и не мог видеть ее в комплексе. Я тоже был далек от полного понимания, но я видел глаза Долинского, когда они с тестем вернулись со встречи с Генералом (меня не стали брать на столь важное мероприятие) – консильери не был так взбудоражен даже во время допроса, когда мы с ним сидели в наручниках, а сержант УБЭП стучал мне по шее.

– Разве это плохо? – развел руками Илья. – Крыша не помешает. Зато теперь можно не бояться никого. Правда ведь?

Я пристально посмотрел на друга. Не, ничего подозрительного – спокойный и улыбающийся препод престижного вуза, успешный предприниматель, не обремененный лишними заботами и тяжелыми мыслями. Но это был все тот же Илюха Виноградов, с которым мы курили на моей кухне в майках-алкоголичках, тот же парень, который когда-то работал на износ, не спал сутками, чтоб купить Инне подвеску к годовщине. По его проницательным глазам и по-прежнему грустной улыбке я понимал, что ни деньги, ни образ жизни его не изменили.

Пожалуй, ему и впрямь не стоило переживать – по крайней мере за свое дело. «Грифон-сервис» никто не тронет. На вотчине Ильи, в которую он вложил всю душу и максимальные предпринимательские усилия, было тихо, как ночью в бане.

Вот о жене бы я на его месте побеспокоился… В последнее время Инна фактически заняла в смагинской финансовой империи второе место – после Долинского. Разумеется, она «всего лишь» бухгалтер моего Фонда, но если консильери был занят, болен или в отъезд, Инна справлялась с делами не хуже его. И наверняка она владела почти всей информацией о финансах, что была у Долинского. А владеть информацией – большая, огромная ответственность…

– Не все так просто, – махнул я, разрывая эту цепочку непростых размышлений. – Давай вернемся в Институт. У меня аппетит пропал.

В январе, сразу после Рождества, на адрес ИПАМ пришло письмо из Швеции, от одного из вузов-партнеров. Факультет политологии в Стокгольме приглашал на стажировку кого-нибудь из перспективных молодых ученых – по обмену. Смагин отобрал это письмо у проректора по международным связям, сказал «сам разберется», кого послать, и привез письмо нам с Таней.

– С февраля – и до лета, блеск просто, – тихо восхищался он (я был поражен, что Смагин вообще способен на это чувство). – Как думаешь, без тебя тут дела не загнутся?

– Вы уверены? Может, есть кто поумнее меня? – спросил я не то из вежливости, не то от нежелания ехать в холодные края…

Но тесть вежливости не оценил, пожал плечами и резко поднялся с кресла.

– Да, ты прав. Пошлю кого-нибудь другого. Тем более тебе Фондом заниматься надо…

– Э-э-э-э… – я вскочил и сделал к нему шаг, чтобы придержать, но не решился подойти ближе и замер.

Сапфировые глаза запустили в меня луч обжигающего холода. Затем Смагин страшно рассмеялся, в амплитуде подрагивая могучей грудной клеткой, но не издавая никаких звуков. Вдобавок ко всему он ухмылялся мне, как инквизитор еретику, из которого скоро сделают шашлык.

– Сядь и слушай, – наконец произнес он, скрестив руки на груди.

Я поспешил исполнить приказ.

– Поедешь. Через пять-шесть лет будешь проректором по науке, и тебе непременно нужна для этого заграничная стажировка. Ничего не случится с Фондом, все равно им жена Виноградова занимается. Если квалификацию потерять боишься, эти страхи положи на полочку – тебе терять нечего. Ладно, шучу, все хорошо. За один семестр не отупеешь, тем более что ты едешь не апельсины разгружать, а преподавать эти… системы свои…

– Кстати, а кто возьмет мои курсы? – ревностно спросил я.

Да, я любил свою работу! Мне не было наплевать, какой бездарности поручат читать анализ социальных систем! А если студенты останутся без этих ценных знаний? Как я посмотрю им в глаза на выпускном?

– Какая тебе разница? – удивился Смагин. – Да хотя бы Филимончук может взять. Давай быстрее шевелись и подавайся на визу. И за теплой одеждой съезди в ТЦ.

Куда уж этому Филимончуку (помните его?). Это тебе не вишневое варенье трескать! Если теорию госуправления мог бы преподать даже такой олень как Смагин, то в тонкостях, перипетиях, взаимозависимостях и прочих плюшках анализа социальных систем, кроме меня, никто не разбирался.


Мы с тестем договорились заранее не афишировать мой отъезд в широких кругах. Я сообщил только Джихад, чтоб она занялась согласованием учебных планов, и решил уведомить Настю.

В ближайшее субботнее утро, когда Таня совершала регулярный забег по салонам красоты, я выпил крепкого чаю, закусил вчерашней пережаренной картошкой и вышел из дому. Не стал брать машину, не стал делать предварительный звонок – просто оделся потеплее и побрел по унылой и пустой Владимирской в сторону Настиной берлоги. Какие-то интуитивные нити-связи между нами сохранялись, и я чувствовал, что застану ее дома.

Свернув с Льва Толстого на Тарасовскую, я позвонил ей, чтоб перестраховаться и не наскочить ненароком на Летчика.

– Да, Коля.

– Ты не поверишь, что я хочу у тебя спросить…

– Телефон Джихад? Да, где-то был, – спокойно ответила она, – а срочно? СМС прислать?

Мое сердце дрогнуло и упало: напрасно только вышел! Летчик дома, а при тем я не хочу с ней говорить…

– Да, пришли СМС, спасибо, – тихо сказал я. – Извини, что побеспокоил.

– Да ничего страшного, – все тем же тоном продолжала она. – А Влада дома нет, не беспокойся. Что ты хотел?

Нет, она неисправимая вредина! С другой стороны, поступила совершенно правильно – чтоб человеку стало хорошо, сначала надо сделать ему плохо, а потом «вернуть как было». И она не прогадала – мне стало очень хорошо и легко, несмотря на то, что предстояло сообщить не самую легкую новость.

– Давай в «Азбуке». Надо кое-что рассказать. Я уже подхожу к твоему дому.

– А давай лучше к твоему тезке.

– «Николай»?

– Он самый.

– Время? – строго спросил я.

– Двадцать-тридцать минут. Не напьешься за это время?

– Разговорчики в строю! – рявкнул я в ответ. – Повторить.

– «Николай», тридцать минут, приду одна и без кузнеца, – очень серьезным голосом рапортовала Настя. – Но если вы, Николай Михалыч, намерились меня замуж позвать…

– Давай уже, чудо. Собирайся! – крикнул я, проглотив заодно порцию холодного ветра.

– Конец связи! – брякнула она и отключилась.


Пироговая «Николай» – в двух-трех кварталах от Настиного дома.

В золотые дни нашей с Настей «передружбы-недоотношений» далеких студенческих лет мы приходили туда поиграть с трехцветным котенком, жившим в корзине на подоконнике. За прошедшие годы котенок превратился во взрослую солидную кошку, но почухать себя эта красавица позволяла все с той же охотой.

– Замерзла, mein herz? – спросил я, увидев румяные от мороза щеки любимой и взяв ее за еще более холодную, чем обычно, руку.

– Это от жары, – стрельнули в меня замечательные глаза. – Заказал уже водку?

Я постарался непринужденно рассмеяться, но вышло как-то зажато и неестественно:

– Да, сейчас графинчик поднесут…

Мы почти час говорили о ерунде – я рассказал пару очешуительных историй, она посетовала на Джихад и еще на кого-то – перед тем, как я перешел к основной теме беседы.

…– Надолго?

– До лета…

…– Вот как…

– Это Смагина идея…