Собственно, он даже не подозревал, насколько близок к последней! С тех пор воюем. Типа я ему блинчики, он мне их назад. И на машине я в университет не езжу, использую в качестве такси самого Картера. И все время демонстративно молчу. Будь он любым другим мужчиной — сломался бы уже на следующий день, но, полюбуйтесь, авария случилась в понедельник, а сегодня суббота, и мы все еще на ножах.

Что ж, обновим машинку? Я собираюсь наведаться к Мадлен. И слопать все, что она любовно приготовила Клеггу. Собственно, я бы могла и сама, но это как знак капитуляции в нашей с Шоном войне. Не стану же я готовить для себя одной? Это совсем мелочно. Вот и приходится прибегать к помощи полезных знакомых.

— Я приехала поесть, — сообщаю я Мадлен.

— Проходи, — смеется она. — Если это единственный способ тебя заманить, то я согласна.

Я как раз откопала новый рецепт.

Мы с Робертом, как вы помните, ступили на путь примирения, но атмосфера все еще несколько напряженная. И хотя я думала, что он сможет просто принять как факт, что теперь я с Шоном, Роб ученый и живет по принципу «Сократ мне друг, но истина дороже». Я знаю, что Мадлен из-за этого переживает, она вообще наделена даром эмпатии, но кроме как просто поддерживать беседу, ей ничего не остается.

Практически праздничное застолье (да, столько всего вытащила из холодильника Мадлен) прерывает внезапный звонок в дверь. По удивлению на лицах Клеггов я понимаю, что кроме меня в гости они никого не ждут, и только Роб открывает, с порога доносится:

— Давай сюда ведьму!

Ошеломленная пауза.

— Конелл, полагаю, это наш драгоценный ректор о тебе. Потому что моя жена на ведьму никак не тянет.

— Роберт! Немедленно пригласи профессора и не смей так говорить о Джоанне!

— О нет, спасибо. — Я поднимаюсь из-за стола и топаю в прихожую. Клегг и Картер в квартире с одним единственный выходом, если не считать окон? Нет, нет и нет. На такое я добровольно не подпишусь. Жизнь у нас одна, лопнувшие барабанные перепонки не восстанавливаются…

— Ну, Джо, ну пожалуйста. — Бросается за мной Мадлен, а на глазах у нее слезы. — Ты же так редко появляешься у нас после… после…

После Керри. Тут не один, а целых три запрещенных приема: давление на чувство вины, умершая подруга и слезы. Грязно она играет, ой грязно! Но, черт возьми, действенно!

Беспомощно смотрю на мужчин. Кажется, Робу требуется вся сила воли, чтобы сделать этот крошечный шаг в сторону и впустить в свой дом самого Картера. Видимо, плачущая Мадлен — настоящая бомба не только для меня. Она ведь гору многолетней ненависти с места сдвинула.

— Открою вино, — наконец, произносит Клегг и сбегает. Думаю, ему нужно переварить случившееся и набраться мужества для последующих героических свершений. А мы с Шоном неуютно топчемся в прихожей, стараясь не встречаться глазами. Если наедине и на работе мы худо-бедно определили границы комфортных зон, то в компании моих друзей… Это что-то запредельно невразумительное. Как мы можем по-дружески общаться с людьми, если даже наедине никогда не достигали подобного взаимопонимания? Наши отношения, боюсь, навсегда останутся в рамках учитель-ученица. Он у нас умный и читает мне лекции о скромности. Ага, ага. Пусть попробует с Мадлен такое повернуть. Она же его без труда заткнет за пояс, начав рассуждать об уюте и мире во всем мире. И сделает это осознанно. У нее свои защитные механизмы, и очень действенные, кстати сказать. Вот бы и мне подобному научиться!

Наконец, Картер делает несколько совершенно деревянных шагов по направлению к гостиной, и я той же самой утиной походкой следую за ним. Я уж было думала, что он так и будет изображать неодушевленный инородный объект, неизвестно откуда появившийся в семейном гнездышке, как вдруг его натура являет себя во всей красе:

— Клегг, ты что, издеваешься? Зачем тебе на самом виду фото моего отца? А его глобус на кафедре? Ты что, фетишист? Хочешь, ради тебя покопаюсь в закромах и поищу остальное оставшееся от него старье? — убивает он всех присутствующих.

Там фото Бенжамина Картера?! Я никогда не видела этого человека… Прямо сейчас подскочила бы и побежала посмотреть. Интересно же! Но пока тут один хмырь, не стану удовлетворять свое любопытство, в следующий раз погляжу. А то ведь и мне достанется.

— Он был хорошим человеком, — огрызается Клегг, воинственно размахивая найденной бутылкой. — В отличие от тебя, другие люди это ценят.

— Он был приятным, вежливым и воспитанным, но не хорошим. Это совсем не одно и то же. Он использовал одних, чтобы доказать что-то другим.

— Ты хочешь сказать, что он использовал меня, чтобы заставить тебя ревновать?! — На лице Клегга аж пятна проступают.

— Естественно. Сначала тебя, затем — Карину. Но это даже на Джастина не оказало никакого эффекта.

Клегг уже открывает рот и на воспитательский манер поднимает палец, но снова вмешивается Мадлен:

— Сегодня никто не ругается! — угрожающим тоном заявляет она. — Займетесь этим, когда рядом не будет дам.

Судя по взгляду Картера, к дамам он отнес только Мадлен, а я все еще не переросла звание ведьмы. А, кстати, очень даже: ведьма и хмырь — отличная парочка уродов, коими мы, без сомнения, являемся. Особенно здесь и сейчас.

Пока Роб разливает вино, мы с Шоном пытаемся устроиться на стульях так, чтобы и не мешать друг другу, и сидеть по возможности рядом. Глядя на Мадлен, которая ухитряется накладывать Роберту овощи, приготовленные на пару, я начинаю всерьез подозревать, что у нас с Картером неправильно все, потому что если я возьмусь накладывать в его тарелку хоть что-нибудь, дай Бог нескольких пальцев не досчитаюсь…

— Предлагаю тост! — улыбается Мадлен. — За новые компании. Это ведь так здорово! — Роберт вздыхает, но, обняв жену за талию, начинает пить вино.

Мы как чужие на празднике жизни, как люди другой реальности. И так всегда было.

— Джоанна, почему ты сразу не пригласила к нам профессора? — спрашивает Мадлен. — Твои друзья — наши желанные гости.

Угу, только он мне не друг. Мы вместе живем. Мы вместе спим. Мы скованы невидимыми негласными условиями, которые не дают нашему союзу развалиться…

— Мадлен, — вдруг подает голос Шон. — Мы все здесь не идиоты, и прекрасно знаем, почему она меня не приглашает. Ты уверена, что хочешь услышать причины вслух?

— По-моему, вам с Робертом давно пора перестать лелеять институтские обиды и перестать цепляться друг к другу. Когда вы вместе учились…

Я недоуменно моргаю и перебиваю Мадлен.

— Вместе учились? Я думала, Роб преподавал…

— Джоанна, прости за вопрос, но вы что, даже не разговариваете? Ты хоть что-нибудь о своем сожителе знаешь? Хоть бы погуглила что ли для приличия, — вздыхает Роб, а я поджимаю губы, потому что нечего возразить. — Шон Картер, как нетрудно догадаться, закончил школу экстерном, затем поступил в университет, на один курс со мной и каждый раз тыкал всех носом в то, что вот он такое юное дарование, а мы ножки ему целовать недостойны.

А затем…

— Роберт, замолчи. Я хоть раз осуждала то, как живешь ты? Нет. Тогда почему я каждый раз слышу обвинения в свой адрес..? — Но ровно в этот момент Шон закрывает мне рот ладонью, и последующие слова превращаются в странное мычание. Зачем он это сделал?

— Мы разговариваем, — внезапно сообщает Картер. — Например, о блинчиках. — Скашиваю на него глаза.

— О блинчиках? Вы хотите блинчиков? — тут же откликается Мадлен и уже вскакивает со стула, но я начинаю кричать сквозь ладонь Шона и махать руками. — Тогда почему вы разговариваете о блинчиках?

— Потому что так удобно. Мы не обсуждаем белизну манжет, новые рецепты и школьные годы.

Есть темы опасные, а есть безопасные. Сегодня безопасная тема дня — блинчики. — Я аж зажмуриваюсь. — Это совершенно типичное поведение — просто избегаешь того, что не нравится. По этой же причине вчера мы обсуждали нужно открывать или закрывать жалюзи на кухне, когда уходишь на работу, позавчера — выключать компьютер или переводить в режим гибернации. И так начиная с понедельника, когда темой дня стал цвет машины. И все это не случайно, именно в понедельник все и началось, потому что Джоанна попала в аварию, из-за письма от детей Керри, которые пришло на старый адрес, потому она боится, что Лайонел и его отпрыски узнают, что она переехала и вполне себе довольна своей новой жизнью. — И снова я пытаюсь закричать сквозь ладонь Шона, умоляюще таращусь на Клеггов, но им интересно, и помогать мне никто не собирается. — А еще безопасные темы не дают добраться до обсуждения пятнадцатиминутного поцелуя прямо посреди проезжей части.

И только сказав это, он убирает ладонь от моего рта. Но Шон прав. Я действительно, как мне казалось, придумала гениальный план — бесить его бытовой ерундой, чтобы не дать заговорить о случившемся. Вот только он меня, как всегда, просчитал. Просчитал и не сказал, что намного, намного хуже. Он понимает, он, дьявол его подери, все понимает. Мне так хочется ударить Шона, и снова ударить, и еще ударить… чтобы вколотить слова в него снова, чтобы он вообще обо всем забыл. Но так не бывает. Он просто знает.

— Смирись, тебе не одурачить меня. Я умнее.

— Я тебе облегчаю жизнь, тебе разве не нравится просто забывать о неудобствах? — раздраженно спрашиваю я.

— Не тебе решать, что есть для меня неудобство. Что ты вообще можешь об этом знать?

— Шон, я не хочу об этом говорить.

— Да, давай лучше поговорим о блинчиках. Потому что обо всем остальном ты говорить отказываешься, но даже я знаю, что иногда открывать рот приходится. — И Клегги, главное, уже переглядываются…

— Сейчас вернусь, — говорю и ухожу в ванную. Стоя там, я пытаюсь прийти в себя и понять, что вообще происходит и что теперь с этим делать. С другой стороны, Шон может догадываться о чем угодно, но раз молчит, то его все устраивает. Его я устраиваю. Какой бы я ни была.