— Мне нужно больше, — шепчу я, изворачиваясь, пока Шон пытается поцеловать мои губы.

— Что? Ты можешь объяснить что? — спрашивает он.

— Нет, — жалобно всхлипываю я.

Знаю, что Картер считает это женскими закидонами, но мне плевать. Спустя столько лет он все равно навряд ли станет искать во мне закованное в броню сердце или железную волю.

Перекрасить волосы — для меня уже поступок, достойный звания героя. И, думаю, Шон это понимает, иначе не стал бы уделять этому столько внимания. Хотя… есть у меня на сей счет догадка: в ту самую первую нашу ночь, я тоже была не блондинкой. Может, для него мой цвет волос — символ?

А Картер, тем временем, побирается губами к моему уху и мстительно шепчет.

— А может быть этого будет достаточно?

И, наконец, входит в меня. Пару мгновений я просто ловлю ртом воздух, изучаю потолок и прислушиваюсь к тяжелому дыханию, обжигающему ухо, но затем он поднимается надо мной на локтях и заглядывает в глаза. В них я вижу, что в своем окончательном безумии, помешательстве не одинока. Но мне даже этого мало.


— Вставай, — раздается над ухом голос Шона. — В третий раз повторяю!

— Я не могу встать. — Ну да, Джоанна-нытик просыпается раньше разумной моей части.

— Слушай, я не для того полночи ублажала собственного начальника, чтобы он не засчитал мне прогул на работе.

— Это еще кто кого ублажал.

— Склонна рассмотреть это как оскорбление! — огрызаюсь я и, опираясь о подушку, с трудом поднимаюсь.

— Массаж понравился? — скромно так напоминают мне о том, что вчера и правда имел место акт самопожертвования.

— Не настолько, чтобы без возражений отправиться на работу! — продолжаю я ворчать.

— Начинай возражать, а я пойду пока кофе выпью. Как закончишь — можешь присоединиться, — сообщают мне, и для профилактики дальнейшего засыпания отбирают одеяло. Чувствую себя… Ашером. Дьявол, если даже мне хватило наглости вышвырнуть из квартиры собственного голого любовника, то уж Шон-то дважды точно не подумает…

Наконец, лениво спускаю ноги с кровати и, вспомнив о вчерашнем разговоре, воровато заглядываю под кровать. Там ни розовых тапок, ни пыли. Даже у меня последней больше!

Морщусь и завидую, завидую и одеваюсь. На мне вчерашняя одежда, и я как-то не учла, что это не могут не заметить. Черт. Прихожу на кухню Шона и с абсолютно невозмутимым видом плюхаюсь на стул.

— Ты безжалостная зараза.

— Ну, об этом ты знала и вчера.

— Что на завтрак? Ашер мне, знаешь ли, блинчики пек, — сообщаю я как бы невзначай. Не могу удержаться и не подколоть этим Картера.

— Знакомься, это черный кофе, а в холодильнике портится торт, который ты у меня выпрашивала всю дорогу, а затем благополучно забыла.

О! Какая хорошая новость. Вот только, ну не козел, нет? Получишь все, что я могу тебе дать.

Но даже завтрака не дождешься. Сижу, надувшись, и мстительно ковыряю ложкой торт. Из самой середины! Ну а что? Весь я не съем, а в центре всего вкуснее. Разумеется, сам Шон такое есть не станет.

— Закажи мне такси, я должна заехать домой, чтобы переодеться, — бормочу я отправляя в рот далеко не такое приятное лакомство, как рассчитывала. Возможно, я чувствую привкус сожалений. Прислушиваюсь к собственным ощущениям, нет, кажется, не оно.

— Зачем тебе домой? — спрашивает Шон.

— Я не собираюсь заявляться в университет в той же одежде, что и вчера, чтобы все знали, где и с кем я провела ночь. Студенты видели, как мы уходили вместе.

— Собираешься устроить тайный секс без обязательств? Может, и правда повзрослела?

— Ну не могу же я сказать Роберту, что снова переспала с человеком, который сделал меня инвалидом.

— А с каких пор Клегг является блюстителем твоей нравственности?

— Просто не собираюсь перечислять всем знакомым причины, по которым с тобой сплю.

— А, ясно, — сухо говорит он. — То есть слов «не твое собачье дело» тебе, как всегда, не хватает.

— Точно. Так ты вызовешь мне такси? Я не знаю номеров…

— В этом нет необходимости. Зайди в свою старую спальню, — говорит Картер, разворачивается, и уходит.

У меня из руки вылетает ложка. Он что, шутит? Прошло четыре года, а он так и не выбросил мои вещи?!

Я открываю дверь спальни, но глазам своим поверить не в состоянии. Все точно так, как было, когда я уехала. Пыль? Да, есть, конечно, но, сдается мне, для четырех лет слой тонковат.

То есть Шон сюда заходил, чтобы… прибраться? Да это же полный абсурд! На моей, поправка, некогда моей кровати стоит ноутбук, и, спорю, если я его включу, то увижу наработки для своего дипломного проекта. Чувство, будто я перенеслась во времени… Поворачиваюсь. На полке арсенал косметики и парфюмерии. Нетронутый. Сглатываю и подхожу ближе в надежде даже запахи узнать. Но все не так просто: мое старое лавандовое мыло больше не пахнет — выветрилось за столько лет. Ну хоть что-то идет как надо…

Еще нахожу старый паспорт. Смотрю на фото и понимаю, что там будто и не я. Такая жизнерадостная девушка со смеющимися глазами и губами, которые вот-вот изогнутся в улыбке. Так и не выбрав ничего из одежды, я захлопываю дверь и иду искать Шона.

— Ты больной? — врываюсь я в гостиную, осматриваясь. — Может, мне еще следы собственной крови под диваном поискать?

Он вопросительно выгибает бровь. Краем сознания отмечаю, что столик у него теперь деревянный, а не стеклянный. Да и вообще обстановка изменилась полностью. Только здесь.

— Это не мои вещи.

— Но твой дом. А если бы я не вернулась в Сидней никогда, ты бы до конца жизни хранил этот хлам?

— Не люблю загадывать так надолго, — невозмутимо отвечает он.

— Это ненормально! Меня ты вышвырнуть соизволил, а вещи — нет!

— Я не хотел об этом думать, Джоанна, ясно тебе? А раз не хотел, то и не стал. Мне легче жить так, чем сидеть решать, как правильно было бы поступить с твоими пожитками после всего, что было. Сначала я надеялся, что ты их заберешь сама, а потом, когда я понял, что ты не придешь, просто закрыл дверь и все. Теперь это твоя головная боль. Забирай их к себе. Или оставь тут. Или довези новых и оставайся. Решать тебе!

Я не понимаю его! Я не понимаю этого человека! Сама я сожгла хлам Брюса, как только он ушел. Вычеркнула его навсегда, не собиралась возвращаться к прошлому. А, потому, либо Шон надеялся, что я вернусь (эдак года четыре), либо в некоторых вопросах я куда жестче Картера.

После расставания я всегда ставлю жирую точку, а его подружки могут заявиться в любой момент, и не просто заявиться, а приехать и остаться, да причем еще и в старых декорациях.

— Я не перееду, Шон, — тихо говорю я.

— Решать тебе, — повторяет он. — Я просто предложил, чтобы ты знала, что тебе здесь рады.

И только стоя в своей комнате, среди своих старых вещей, я понимаю, насколько сильно изменилась. Вместо юбки-карандаш я носила джинсы и топы со стразами, духи с ароматом ванили кажутся чужими, слишком сладкими, а некогда любимый браслет непривычно тяготит запястье. Как бы это ужасно ни звучало, но такое впечатление, будто девочка, фотография которой сохранилась в старом паспорте, навсегда осталась в этом доме, в этом коконе, из которого вырвалось уже совершенно иное существо. Думаю, и Шон тоже понимает, что изменилось слишком многое. И совершенно не удивляется тому, что я вызываю себе такси, чтобы приехать на работу одна… А также тому, что мы едем ночевать на этот раз ко мне.

Бабочки прибывают на семинар в полном составе, чего я даже не ожидала. Карина, полагаю, ностальгирует, остальным просто дико любопытно, где обитает Его Королевское Величество, ведь в другое время не позовут. Я их уже встретила и проводила, теперь черед встречной делегации.

Захожу в приемную ректора, мисс Адамс отчего-то на месте нет. Так странно. Ну что ж, ладно. Вхожу в кабинет Шона.

— Привет. Почему нет мисс Адамс? — спрашиваю я у своего двукратного начальника.

— Потому что я ее отпустил, — энергично отвечает мне Картер, поднимаясь из кресла.

— Бабочки прибыли. Надо идти.

— Подождут, — сообщают мне с не меньшим энтузиазмом, чем ранее.

Мгновением позже я уже пришпилена к двери. Дышать трудно, потому что сразу для двоих кислорода явно маловато. Его губы от страсти приоткрыты, как и мои, в глазах пожар. Но еще с полминуты мы просто стоим, задыхаемся и не касаемся друг друга. Его ладони прижаты к дереву двери по обе стороны от моего лица, и несколько волосков в итоге пострадали, но я слишком увлечена происходящим, чтобы обратить внимание на такую мелочь. А затем одной рукой Картер обхватывает мою шею под подбородком и проводит ладонью вниз, до самого выреза черного пиджака, в котором виднеются кружева топа, купленного ровно по случаю «показать Пани, кто тут главный». Я одета во все черное, но туфли вызывающе красные.

Встречайте местную стерву… Сдается мне, на прикид попалась не только Пани, и мисс Адамс отпущена домой пораньше не из благодарности за верную службу Цербером у входа в Мир Великого и Ужасного, иначе почему вместо того, чтобы вести семинар, меня настырно раздевают? Но, кажется, красные туфли влияют и на меня тоже, потому что я совершенно не возражаю.

В общем, пока Грейс и Каддини отпиваются успокоительными под змеиными — ой, пардон, Бабочкиными — взглядами, мы с Картером эгоистично предаемся разврату у него в кабинете, а потом с совершенно каменными физиономиями (будто так и надо!) входим в двери заполненной скучающим народом аудитории и, разумеется, не вместе садимся. Если кто и заметил, что губы у меня слишком красные, а прическа явно пострадала, то пусть засунет свои предположения известно куда. Роберта Клегга я, например, награждаю настолько невозмутимым взглядом, что сама поражаюсь. Теперь главное, чтобы свеженькая стрела на чулке не сползла ниже колена…