При мысли о Маргарите Анжуйской на душе у Уорвика становилось совсем скверно. Куда больше, чем голод и неурядицы в стране, Уорвика беспокоило поведение королевы Алой Розы. Разумеется, он всегда знал, что, несмотря на их политической союз и брак детей, они по-прежнему остаются врагами.

Не только кровавое прошлое разделяло их, не только унижения и обиды, коим не было числа. Все упиралось в то, что и Ричард Невиль, и Маргарита Анжуйская неукротимо жаждали власти, и ни тот, ни другая ни за какие блага в мире не уступили бы ее сопернику. И если прежде, когда они оба были изгоями, Уорвик надеялся, что, добыв мечом власть, поднимется выше королевы, то теперь он отчетливо понимал – королева Алой Розы скорее погубит все дело, чем уступит ему хоть в малом.

– Анжуйская сука! – скрежетал зубами Уорвик всякий раз, когда в ответ на его очередной призыв поспешить в Англию он получал холодное учтивое письмо, в котором Маргарита ссылалась на любые причины – от плохой погоды и неспокойного моря до незначительного недомогания или рождественских празднеств, всячески оттягивая свой отъезд с континента.

После каждого такого письма Уорвик буквально слепнул от бешенства, и лекарям приходилось пускать ему кровь. Бессилие и ненависть герцог заливал вином, да так, что бывали недели, когда его никто не видел трезвым. Уорвик размякал, шутил, балагурил, зачастую отправлялся кутить в городские притоны. Собутыльником он обычно выбирал своего зятя Кларенса. Когда же винные пары окончательно затуманивали мозги Делателя Королей, он тыкал в грудь Джорджа пальцем, твердя:

– Ты знаешь, почему я тебя люблю? Потому что ты настоящий Йорк, как и отец твой – упокой, Господи, его душу, – и мать, и Эдуард, который был смельчак и нравился бабам, и ты, мой кудрявый зятек, и даже калека Ричард. У него на спине горб, а сердце чернее головешки, зато его голова – чистое золото. Да, я люблю Йорков и тоскую о них. Эх, каких бы дел мы с ними наделали! Однако, клянусь гербом предков, не я проложил между нами меч. А Ланкастеры… Ни грана величия. Полоумный идиот, его сын – легкомысленный красавчик – под каблуком у мамаши, да и сама мамаша – чертова сука, готовая из-за своей гордыни все погубить. Подумать только, меня угораздило отдать им мою девочку!

Джордж слушал его с хмельной улыбкой. Однако бывали мгновения, когда он начинал осознавать происходящее, и тогда в его мутно-зеленых глазах появлялся странный блеск. Он понимал: его тесть несчастен, дела его идут вкривь и вкось, и все чаще приходил к выводу, что земля уходит из-под ног Делателя Королей. Он был могучим союзником, однако теперь Кларенс ясно видел, что Медведю Невилю никогда не ужиться с Ланкастерами. А что из этого следует? Новая война?

Уорвик заплетающимся языком твердил, что скучает без Анны, а Кларенс, отводя глаза, думал о своем.

Новый год начался оттепелью и изматывающими душу дождями, какие льются лишь в Англии. Страна была наполовину парализована, а с континента все чаще доносились слухи, что Эдуард Йорк, нашедший пристанище у герцога Бургундского, готовится отвоевать у Ланкастеров трон. Уорвик отправил в Бургундию посольство, в то же время продолжая настаивать на необходимости прибытия Маргариты Анжуйской и зятя в Англию со свежими войсками. Но королева вновь и вновь находила предлоги, чтобы оставаться на континенте, лишая тем самым Уорвика подкрепления. В это время неожиданно в Англию прибыла дочь Делателя Королей – Анна.

3

Приоткрыв створку полукруглого окна, Уорвик глядел на улицу. Было слышно, как где-то хлопает ставень да ветер срывает черепицу с высоких кровель Вестминстера. Могучая Темза волновалась, две жалкие лодчонки мелькали среди кипения рыже-свинцовых вод. Ветер разогнал мглу и туман, и противоположный берег реки с заросшими камышом берегами и темнеющими вдали зубчатыми башнями Ламберта стал отчетливо виден. У излучин можно было разглядеть даже высокие крылья мельниц.

Но Делатель Королей не видел этого. Он смотрел на небо. Впервые за последние четыре месяца появились звезды, вернее, всего одна. Сквозь разрыв в тучах она мерцала холодным голубым светом. «Завтра начинается весна, – подумал герцог. – Первое марта… Наконец– то! Это время всегда возвращает надежду, и я снова начинаю верить…»

Уорвик прикрыл окно и отхлебнул из чаши теплого вина с пряностями. С каждым глотком он чувствовал новый прилив сил. Щеки его окрасил легкий румянец, глаза заблестели.

«Чудак этот лекарь Маттео! Неужели он не понимает, что без вина мне не продержаться так долго?»

Ведь если не считать пары часов, что он продремал прошлой ночью на жалком ложе какой-то шлюхи, вот уже вторые сутки он на ногах и не смыкает глаз. А сколько сделано! Совет затянулся, и они подробно обсудили план обороны побережья Англии, распределив, кто за какой участок побережья несет ответственность. Затем состоялась довольно бурная встреча со старейшинами купеческих гильдий, после чего ему пришлось заняться вопросами о поступлениях в казну, о положении в гарнизонах, а также прошением баронских лиг севера, куда, по всей видимости, ему предстоит незамедлительно отправиться, чтобы подавить тамошние волнения. Но самое скверное осталось на десерт, когда он отправился в покои короля Генриха, чтобы тот скрепил своей подписью и печатью ряд документов, и там ему пришлось выслушать пространное рассуждение о выводах, сделанных королем из перечитанного им только что труда блаженного Августина. Уорвик сидел как на иголках, не вникая в толкования каждой фразы святого. Немудрено, что, возвратившись от короля, Уорвик вновь хлебнул незаменимой асквибо и, хвала Всевышнему, силы вернулись к нему.

Он прошел в глубь кабинета. Ноги по щиколотку утопали в мягком ворсе персидского ковра. Возле массивного камина из черного гранита было довольно светло. Здесь находился письменный стол Делателя Королей, рядом – заваленный бумагами секретер, а напротив – три пюпитра, за которыми с перьями наготове ожидали секретари.

Уорвик сел и, откинувшись на спинку кресла, принялся диктовать. Ему предстояло отправить письма трем правителям: родственнику Ланкастеров португальскому королю Альфонсу V, герцогу Бретонскому Франциску II и молодому главе Флорентийской республики Лоренцо Медичи. По сути, это были вполне официальные любезные ответы на столь же официальные дружественные послания, и, чтобы не тратить времени на каждое в отдельности, Уорвик диктовал сразу три текста, пользуясь привычными формулами дипломатической вежливости, порой делая паузы лишь для того, чтобы подчеркнуть ту или иную особенность в письме к одному из адресатов.

Писцы иной раз обменивались быстрыми взглядами, поражаясь ясной трезвости мысли этого утомленного и изрядно выпившего человека. Его хрипловатый, но твердый голос гулко отдавался в огромном покое, пустоту которого не могли заполнить ни мягкие ковры, ни дорогая резная мебель, ни стоявшие, словно немые стражи в простенках между окнами, богатые турнирные и боевые доспехи герцога. Комната все равно казалась необитаемой, живым здесь был лишь этот зеленоглазый человек с простой чашей в руке, ибо даже торопливо скрипящие перьями секретари в их темных одеждах были неотличимы от деревянных изваяний, поддерживающих буфет за их спинами.

Наконец с письмами было покончено. Уорвик просмотрел их, поставил подпись и жестом отослал писцов. Вот теперь, кажется, все. По крайней мере на сегодня. Хотя нет, на его столе еще лежит нераспечатанное послание от канцлера королевы Маргариты сэра Джона Фортескью. Пожалуй, из приверженцев королевы Алой Розы этот человек был Уорвику ближе всех. Они сошлись еще во Франции и порой вели долгие беседы об управлении государством. Оба сходились на том, что, возможно, более редкие созывы парламента пойдут только на благо страны. Еще тогда Фортескью пообещал составить для Уорвика программу реформ – и вот сдержал слово. Однако у герцога все не доходят руки, и желтоватый пергаментный свиток вот уже неделю пылится на его столе. Но сегодня он займется им во что бы то ни стало.

Уорвик допил вино, придвинул кресло к столу и, сломав печать, развернул свиток. Вверху каллиграфическим почерком Фортескью было выведено: «Трактат, высланный из Франции графу Уорвику, его тестю». «Его» – значит, воспитанника Фортескью Эдуарда Уэльского. Уорвик усмехнулся. Канцлер без памяти любил молодого принца, и весьма жаль, что примеру сэра Джона не последовала его дочь Анна.

Пламя свечей заколебалось. Дверь в кабинет неожиданно отворилась, и вошел церемониймейстер. Стукнув об пол витым серебряным жезлом, он возвестил:

– Ее высочество принцесса Уэльская!

Уорвик остался неподвижным. Вот чего он сегодня не ожидал! После ссоры в день приезда Анны они почти не встречались, если не считать торжественных приемов и молебнов, на которых им в соответствии с придворным этикетом приходилось присутствовать. Анна держалась высокомерно, и это возмущало Уорвика, ибо, несмотря на размолвку, он уже простил дочь и тосковал по ней, особенно сейчас, когда они оказались под одним кровом.

Однако Анна, казалось, не стремилась припасть к коленям отца и вымолить прощение за свой дерзкий поступок. Некоторое время она прожила у своей сестры в Савое, затем совершила поездку в Оксфордшир, несмотря ни на плохую погоду, ни на то, что на дорогах творились бесчинства. На днях она вернулась, но избегала отца по-прежнему. И вот теперь этот поздний визит.

Принцесса вошла стремительно, без реверанса – обычного приветствия. В руках ее был накрытый салфеткой поднос. Кивком головы отослав церемониймейстера и сопровождавших ее фрейлин, она приблизилась к отцу.

– Ваша светлость, вы отсутствовали сегодня за столом и, как я узнала от камергера, вообще сегодня ничего не ели, не считая кое-какой закуски. Не сочтите за дерзость мое неучтивое вторжение, но я всего лишь хотела оказать вам маленькую услугу. Это легкий ужин.

Анна поставила перед ним поднос.

«Как она хороша! – с горькой нежностью подумал Делатель Королей. – Когда-то ее называли лягушонком, однако теперь даже самые привередливые ценители должны прикусить языки, ибо в моей девочке есть нечто большее, чем обычная женская красота, что возвышает ее над другими».