Ричард хотел пожать плечами, но невольно поморщился от боли и схватился здоровой рукой за раненое плечо. Боль раздражила его. Он исподлобья взглянул на Анну.

– Видит Бог, это было бы недурно! Но тот, чьи уста навеки сомкнулись, уже ничего не скажет. Майсгрейв мертв, миледи! Он также пал в битве, упокой, Господи, его душу.

Он хотел перекреститься, но перевязь помешала ему. В следующий миг он шагнул вперед, чтобы поддержать оседавшую на пол Анну. Сознание оставило ее.

– Дьявол и преисподняя! Леди Дебора!

Но баронесса уже была рядом, и вдвоем они уложили Анну на постель.

– Оставьте нас, ваша светлость.

Она хлопотала над Анной, растирая ей руки и брызгая в лицо водой. Когда она принялась расшнуровывать платье принцессы, герцог все еще не двигался с места.

– Весьма странно. Она держалась, когда я сообщил ей о гибели отца, но, когда узнала о смерти Майсгрейва, упала в обморок. Что вы на это скажете, миледи?

– Скажу, что вы бессердечный человек, ваша светлость. Не более того.

– Бога ради, леди!.. Дамы падают в обморок и по куда более незначительным поводам, нежели гибель отца. Она же лишилась чувств, когда…

Дебора резко выпрямилась, и Ричард удивленно взглянул на нее. Он никогда раньше не приглядывался к ней. Твердый взгляд, характерная волевая складка губ… Эта юная дама не так проста, как кажется. И наверняка именно она помогла Анне бежать из Тауэра. Кажется, его Кристофер далеко не все знает о своей супруге.

Ричард прищурился.

– Строптивость не является добродетелью. И я понимаю, почему ваш супруг после битвы не слишком торопился к вам, не отказав себе в удовольствии поразвлечься с горожанками в Барнете.

Дебора на миг опешила, но тотчас нашлась:

– А малодушие не украшает рыцаря. Горько сознавать, что столь сиятельный лорд, как вы, ваша светлость, опускается до бабьих сплетен.

Какой-то миг они с герцогом с вызовом глядели друг на друга, затем Ричард дернул здоровым плечом и удалился…

В нижнем помещении башни не было окон, но горело около дюжины факелов и свечей. Роберт Рэтклиф велел установить здесь столы, чтобы устроить пиршество в честь великой победы Белой Розы. На грубо сколоченных досках дымилось жирное, прямо с огня, мясо, каплуны, яйца, творожные пасхальные пироги, в кувшинах пенилось пиво и душистые настойки. Ричард с удовольствием присоединился к трапезе, тотчас забыв об обеих женщинах.

Факелы бросали на лица красноватые отблески. Под столами сновали забредшие в открытую настежь дверь куры. Ричард в своем блистающем наряде, с рукой на перевязи, восседал во главе стола, красочно повествуя жадно внимающим воинам о ходе битвы, о том, как шесть долгих часов в густом тумане англичане истребляли друг друга, о смерти Уорвика, Монтегю, о гибели тучного Экзетера и графа Ормонда, о пленении Стэнли, о бегстве Оксфорда и Сомерсета с поля боя.

Все это сопровождалось щедрыми возлияниями, и он уже пребывал в самом благодушном настроении, когда сверху спустилась баронесса Шенли и сообщила, что принцесса Уэльская желает видеть герцога.

Когда Ричард поднялся в башню, Анна была уже спокойна, но на лице ее были следы слез.

– Могу ли я просить вас, милорд, сопровождать меня к телу отца?

Ричард поморщился.

– Барнет сейчас не самое подходящее место для леди. Король Эдуард вершит там суд и расправу, и даже горожане, не выдерживая этого, бегут в лес.

– И все же я настаиваю.

Ричард, размягченный вином и едой, неожиданно согласился. Было велено седлать коней, и через полчаса кавалькада двинулась в сторону Барнета.

Едва они покинули пределы замка, небо потемнело, налетел ветер, гоня полотнища серых холодных туч. Пасхальное солнце скрылось, все вокруг стало серым, тени исчезли.

– Будет гроза, – заметил Ричард, вглядываясь в сумрачные небеса.

Анна молча правила конем, глядя прямо перед собой. Дебора Шенли на своей маленькой пегой лошадке все время держалась рядом, с тревогой поглядывая на принцессу. Ее супруг замыкал кортеж, недовольно поглядывая на жену, не уделявшую ему никакого внимания.

Они свернули в лес. Дорога была узкой, едва просохшей от дождя. Здесь было тихо, лишь шумел в вершинах буков ветер. Дорогу торопливо перебежала волчица с отвислыми сосцами, неся в пасти какую-то поживу. Ричард кивнул в ее сторону.

– Сегодня под Барнетом для них будет настоящий пир. Король запретил монахам хоронить павших ланкастерцев и оказывать помощь их раненым. Конечно, это выглядит жестоко, но во время войны всегда совершаются поступки, которые потом хочется забыть. Все дело в том, что сама война – зло.

Анна будто бы и не слышала этих слов, будто пребывая в трансе. Однако, когда лес расступился и перед нею предстало поле битвы, она очнулась и лицо ее омрачила тень ужаса и отвращения.

Налетевший ветер доносил тошнотворный запах крови, железа и уже тронутых разложением трупов. Всюду, куда ни глянь, лежали груды человеческих и конских тел, торчали обломки копий. Изрубленные тела казались тряпичными куклами, серое смешивалось с багровым. Некоторые из павших были обнажены, и их раны казались иссиня-черными. То там, то здесь мелькали фигуры мародеров, хотя Эдуард настрого запретил грабить павших, пока войсковые командиры и монахи не вынесут с поля боя тела раненых и павших йоркистов, чтобы с почестями похоронить их в освященной земле. Среди мертвых бродили псы, обнюхивая тела, лизали пропитанную кровью землю. Тучи воронья и галок кружили над павшими, с карканьем и гвалтом присаживаясь на трупы, а высоко в небе парили ястребы.

– Уедем скорее отсюда, – жалобно попросила Анна.

Взгляд Ричарда был полон иронии.

– Разве вы не росли при войске, Анна? Я думал, что вы с детства приучены к виду смерти.

Не отвечая, Анна повернула коня. Герцог ехал рядом.

– Дальше будет все то же самое.

Он был прав. Они приближались к Барнету, а вдоль дороги тянулись шеренги висельников – тех, кого Эдуард велел казнить после боя. Обычного милосердия к побежденным не было. Тех, кто пытался спастись бегством, ловили и вздергивали на сучьях ближайших деревьев. Их было множество – десятки, сотни. Синие лица, вывалившиеся языки, закрытые в муке или же, наоборот, вытаращенные глаза… Ветер раскачивал их тела среди светлой весенней зелени. Порой приходилось нагибаться, чтобы не задеть за их голые, скрюченные судорогой ступни.

Анна оглянулась на Дебору. Та была белее меха своего капюшона. Поотстав, она жалась к Кристоферу Стэси. Шталмейстер склонился с седла к жене, что-то говорил ей и улыбался, но она, казалось, не понимала его, расширенными от страха глазами глядя на целую армию повешенных.

Но худшее ждало их у самых стен города. Миновав башни, служившие воротами Барнета, они услышали слитный людской гомон, и вскоре их глазам предстала возбужденная толпа. Здесь были в большинстве воины, но виднелись и колпаки горожан, и растрепанные головы девиц легкого поведения. Все они сгрудились у подножия холма, на котором возвышалось старинное аббатство, и их было так много, что путники вынуждены были спешиться и вести коней в поводу. Солдаты были сплошь пьяны, визгливо гремела музыка, над толпой взвивался женский смех. Однако все это вовсе не походило на праздник – слишком уж усталыми, безразличными и злыми были лица людей.

Они пробились сквозь толпу и оказались на городской площади у колодца. Здесь стояло два наспех сколоченных помоста, на которых орудовали палачи.

– Хотите взглянуть поближе? – спросил Глостер и, прежде чем Анна ответила, увлек ее за собой. Люди расступались перед ними. Гул толпы походил на удовлетворенное урчанье зверя, получившего свой кусок. Анна поскользнулась и с ужасом поняла, что ступает по крови. Вся земля вокруг была пропитана человеческой кровью, стекавшей по доскам от плах. Тела казненных лежали здесь же, и из рассеченных артерий все еще струился алый сок жизни. Отрубленные головы подручный складывал пирамидой, как ядра. Когда Ричард с Анной оказались в первом ряду, подручный как раз подхватил на лету еще одну, водрузил ее поверх других, но неудачно, и голова, качнувшись, скатилась прямо под ноги Анны.

Принцесса попятилась – на нее смотрели застывшие серые глаза, волосы были забрызганы кровью, сквозь серые губы блестела полоска зубов. Маска смерти! Она знала этого человека. Она помнила, как он шутил и смеялся, как пытался напевать, плохо владея своим сиплым голосом… Ей стало дурно. Застонав, она ухватилась за локоть Ричарда.

– Мужайтесь, принцесса. Это не первая казнь, на которой вы присутствуете.

Он пнул ногой голову, и та, словно мяч, набитый овечьей шерстью, откатилась в сторону.

Анна подняла сухие сузившиеся глаза на Глостера.

– Это был Саймон Селден, мой добрый друг… Когда-то он спас мне жизнь.

Ей казалось, что после того отчаяния, которое она уже испытала, ничто не в силах ее тронуть. Но, оказывается, у этой чаши нет дна. Саймон Селден… Он и его жена являли собою символ счастья и покоя в этом враждующем мире. Она словно воочию увидела каминный зал их замка, смеющегося Саймона, лукавые мордашки его многочисленных дочерей, сияющие глаза леди Джудит с младенцем на руках… И вот всему этому пришел конец.

Анна подняла лицо к серому, бурному небу. «Господи! Зачем ты допустил этот ад на земле? Зачем тебе понадобилось вытаптывать все доброе, что произрастает среди детей твоих? Где твое милосердие, Господи?!»

Толпа разом ухнула, когда палач отсек голову новому ланкастерцу и, ухватив ее за волосы, приподнял, показывая. Из перерубленной шеи потоком хлестала кровь. Помощник палача сгреб обезглавленное тело и швырнул в общую кучу. Бледный монах, стоявший на помосте и исповедовавший казненных, рухнул на колени и начал молиться. Палач устало вытер лицо, что-то крикнул в толпу и выругался. Вокруг грянул хохот, и с рук на руки к плахе поплыл бурдюк с вином. Палач припал к нему, вино лилось по его подбородку, по голой груди. Ему было жарко, и его сильное тело лоснилось от пота.