– Мой Соломон. Дог. Его убили.

– И ты осталась совсем одна? А твои люди, слуги, приближенные?

– Я осталась одна.

Филип смотрел на нее, и Анна вспылила:

– Только не жалей меня! Лучше помоги. Мне нужна лошадь. Я поскачу в Барнет, к отцу.

Филип покачал головой.

– Тебя задержат у первого же поста.

– Все равно, я должна. Фил…

Она опустила голову.

– Я была в ловушке. Словно сам рок удерживал меня, Фил. Я так ничего и не смогла сообщить отцу.

– Я, кажется, начинаю понимать, – только и сказал Филип.

Она взглянула вопросительно.

– Если бы Уорвик все знал, он не доверил бы Кларенсу командовать столь значительными силами.

У Анны упало сердце. В глазах заметался страх.

– Пресвятая Богоматерь…

Схватив рыцаря за руки, она запальчиво воскликнула:

– Помоги мне, Филип! Ради всего, что тебе дорого, ради нашей любви, помоги мне! Мне нужно попасть в Барнет, мне…

– Я не могу тебе помочь, – твердо сказал он. – За мной следят. Герцогу Глостеру нельзя отказать в сообразительности. Не знаю, что ему стало известно, но едва я въехал в Лондон, как в меня вцепились его шпионы. Более того, следят даже за людьми из моего отряда. И если я попытаюсь тебе помочь, Ричард Глостер узнает об этом первым.

– А сейчас? – Анна смотрела испуганно. – Сейчас за тобой тоже следят?

Он покачал головой. Анна поняла.

– Когда ты уходил… Ты убил… его?

Рыцарь кивнул.

– Герцогу все равно донесут, что я помог какой-то из девок Красной Бэсс. Пусть об этом сообщит не его шпион. Так, какие-то нелепые слухи. К тому же пока еще мало кому известно, что я остановился здесь с женщиной. В ближайшие часы ты в относительной безопасности, но труп шпиона вскоре обнаружат, и герцог поймет, что я избавился от него неспроста. Я сделал все, что было в моих силах, и какое-то время тебя не смогут найти. Но потом…

Он поднялся и подошел к окну.

– Если я буду рядом, это скорее погубит тебя, чем спасет. К тому же мне уже пора возвращаться. Меньше, чем через час, я должен покинуть столицу и двинуться с войсками на север. Ты…

Филип испытующе посмотрел на нее.

– Ты должна решить, кому можешь доверять, чтобы я тебя там оставил.

– Мне надо пробраться в Барнет.

Рыцарь развел руками.

– Сейчас, когда туда идет вся армия, – это совершенно невозможно. И если ты не хочешь, чтобы тебя схватили, ты не должна ехать со мной.

Анна держалась из последних сил. Ведь если и Филип откажет ей, на что тогда остается надеяться?

Он понял ее состояние. Ему хотелось обнять ее, приласкать, но она сейчас была так напряжена, что это могло вызвать взрыв. И тогда он мягко сказал:

– Пойми, Энни, я не имею на тебя никаких прав. И я не могу выступить твоим защитником, как бы мне того ни хотелось.

Анна молчала. Что-то в ее позе, в ее остановившихся глазах напоминало ему последний вечер в Бордо, когда она так же молила его, а он не мог, не находил сил согласиться с нею. И это испугало его.

В тот вечер было разрушено их счастье. Его вдруг охватило предчувствие, что если сейчас он не объяснит ей, что она ошибается, если оставит ее вот так, отчаявшуюся и одинокую, она отдалится от него, и всякое доверие между ними рухнет. Но как это сделать, он не знал. Она была разочарована их встречей, до глубины души уязвлена и не желала ничего понимать.

Откуда-то донесся призывный звук трубы. Филип вздрогнул. Пора…

Он шагнул к Анне, поднял ее голову и с силой прижался к ее губам. Они были холодны и упрямо сжаты. Но Филип не отпускал ее. Прижав ее к груди, он целовал ее сначала медленно, бережно, потом со стремительно нарастающей страстью. Наконец ее губы дрогнули, ожили, а мучительно напряженное тело обмякло, стало покорным и нежным в его руках.

Когда он отпустил ее, она покачнулась и он поддержал ее.

– Анна, дорогая, больше не осталось ни минуты. Назови хотя бы одного человека, кому бы я мог тебя доверить! И не говори, что таких нет. В Лондоне всегда были и будут сторонники Уорвика.

Анна по-детски всхлипнула.

– Нет-нет… Я не знаю никого. Все меня предали. Изабелла, дядя Джордж… Я одна, Фил, совершенно одна. Баронесса Дебора Шенли помогла мне, но я оставила ее в Тауэре и не знаю, что с ней…

– Баронесса Шенли? В Тауэре? Но я же видел ее в Вестминстере в свите твоей сестры. Впрочем, кажется, она готовилась к отъезду…

Филип задумался, потом поднял на Анну глаза и улыбнулся.

– А ведь это недурно. Я поговорю с баронессой. Кто знает, может, вместе с ней и ты сможешь пробраться на Север. Если же из этого ничего не выйдет…

Он отпустил Анну и сделал шаг к двери.

– Если леди Шенли не сможет нам помочь, я пришлю за тобой своего человека. Скорее всего, Оливера, ведь вы знаете друг друга. Ты вскоре должна будешь покинуть постоялый двор. Не стоит искушать судьбу и рисковать. Неподалеку есть небольшая церковь Святого Адольфа. Служба уже началась. Отправляйся туда. Добрая христианка может позволить себе провести час-другой в храме, углубившись в молитву. Там ты и получишь весточку от меня.

Он уже шагнул за порог, когда Анна окликнула его:

– Филип! Умоляю тебя… Ради всего святого…

Он недоуменно вскинул на нее глаза. Она была бледна и стояла, прижимая руки к груди.

– Филип, обещай мне. Если ты сможешь хоть что-нибудь сделать для моего отца… Молчи! Я знаю – он враг короля Эдуарда. Но это мой отец. И я заклинаю тебя – помоги ему…

Ее вдруг пронизала нервная дрожь.

Филип какое-то время неподвижно смотрел на нее…

– Обещаю, – негромко обронил он, а через секунду его шаги уже звучали на лестнице.

Только когда он ушел, Анна вспомнила, что так и не сказала, что у них будет ребенок. Она бросилась к окну, распахнула его – рыцаря нигде не было. Сеялся дождь, надрывая душу, завывала труба.

Анна чувствовала себя разбитой и опустошенной. Эта встреча поглотила весь остаток ее душевных сил. Было нестерпимо горько оттого, что они так простились с Филипом. Он ушел, чтобы сразиться с ее отцом.

Два самых дорогих для нее человека должны были сойтись лицом к лицу в битве. «Обещаю», – сказал Филип, а она даже не сказала ему «прощай!» Разве так провожают мужчину на войну, когда смерть от меча или секиры – такая же обыденная вещь, как дождь в Лондоне? От этих мыслей ей стало не по себе. Вспомнив, что Филип велел ей идти в церковь, Анна торопливо закуталась в плащ и вышла под холодные струи дождя…

Церковь Святого Адольфа стояла на небольшой, заросшей травой площади. Она представляла собой старую романскую постройку с мощными стенами, далеко отстоящими друг от друга окнами и круглыми арками. На ее крыше возвышалась воздвигнутая в более поздние времена деревянная часовня с изящной, как кружево, готической резьбой.

Поднявшись по каменным ступеням, Анна вошла под своды церкви, и на нее сразу пахнуло затхлостью, ладаном и горячим воском. В сумрак уходили тяжеловесные арки романского нефа. Пылали свечи, и слышалось монотонное бормотание толпы молящихся. В этот день, когда Господь страдал на Крестном Древе, в церквах велась приглушенная служба, молчал орган, безмолвствовали колокола. Многие прихожане оставались в церкви до рассвета, вознося молебствия и оплакивая муки сына Божьего на Голгофе.

Анна ступила в боковой придел и опустилась на колени. Вокруг было множество людей, но перед алтарем оставалось свободное пространство. Она не видела, но знала, что там, распластавшись крестом, лежит священник и молится за всех верующих. Ее душу вдруг охватил религиозный порыв, она сцепила руки на груди и стала жарко молиться.

– Pater noster qui es in celis. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua sicut in celo et in terra…[59]

Молитва несла облегчение, омывала душу теплой волной, но вместе с тем пришло раскаянье. Анна думала о том, что слишком упряма, что ей не хватает толики смирения, о которой говорил епископ Кентерберийский, и что душа ее обращается к Богу лишь когда перед ней ничего нет, кроме бездны отчаяния.

– Иисус, сын Милосердной Девы… Ты читаешь в моей душе…

Сын Божий взошел на Крест, даровав людям надежду. Божественный Агнец принес себя в жертву ради всех этих людей, глумящихся и равнодушных. У Анны заныла душа, слезы ручьем потекли по щекам. Она грешная и своевольная, она редко просит Бога о своих близких, и если они погибнут…

– Господи, все, что угодно, но не забирай их у меня. Я скверная дочь, но я люблю отца. Я не сумела предупредить его, но на то была Твоя воля. Ты один ведаешь, что творишь. Слабая и полная греха, я прошу Тебя – спаси его, если это не под силу мне…

Она молилась и о Филипе.

– Это тоже грех, но я люблю его. Даже ангелы небесные знают любовь. Не отнимай же его, он моя последняя надежда и радость, он… он отец моего ребенка…

Священник с амвона говорил о муках Христа, и Анна внимала ему, как никогда в прежней жизни. Эта старая церковь с ее разношерстной паствой стала ее прибежищем. Время шло, церковный служка собрал у прихожан огарки свечей. Над молящейся толпой плавал лишь одинокий мужской голос, читавший Писание на медной латыни, да изредка принимался хныкать младенец.

Но по мере того как дневной свет угасал за цветными стеклами витражей, в душе Анны рождалось беспокойство. Воздух в церкви стал спертым, а от толпившихся среди колонн нищих и больных шел прокисший, нездоровый дух. Один из священников приблизился к двери, широко распахнул ее, и стало видно, что уже совсем стемнело.

Анна попыталась снова начать молиться, но теперь молитва уже не трогала ее, и она все чаще поглядывала на вход. Филип сказал, что поговорит с Деборой, а если ничего не выйдет, то пришлет за принцессой Оливера. И теперь Анна ждала именно его, ибо Оливер должен стать связующим звеном с Майсгрейвом, он даст ей уверенность, что они вновь когда-нибудь встретятся. Однако когда в дверном проеме показалась баронесса Шенли, Анна так возликовала, что едва не бросилась к ней через весь храм.