— Да.

Трубка старого телефона взорвалась такими негодующими воплями, что слышно было всем присутствующим. Кричал Лялин, вроде как отдыхавший в Карелии.

— Что «да»? Что, я тебя спрашиваю, «да»? Куда вас угораздило опять вляпаться? Ну ладно ты! Но Злата! Злата! И она туда же! Что ж за жизнь-то у меня такая?

— Володь, ты что? — удивился Павел. — Ты где вообще?

— Я где? — Лялин начал с конца. — Я пока ещё в отпуске! Но он уже — чтоб вам пусто было! — заканчивается! Меня отец Пётр разыскал со словами, что вы там похищенных детей из какой-то секты собираетесь выручать! С ума посходили вы там, что ли?! Какие дети?! Какая секта?! Здесь клёв обалденный! А я всё бросил! И уже сижу в аэропорту, рейса жду! Вам, гадам, дозвониться с вечера не могу! Уже самое плохое передумал! А он мне спокойно так «ты вообще где?» Это вы где были, искатели приключений?!

— Володь, ты не волнуйся, — Павел упорно не переходил на ответные вопли и говорил преувеличенно спокойно. — Мы уже дома. Детей спасли. Все живы. Почти здоровы. Так что ты отдыхай дальше. Мы с утра пойдём вашим сдаваться.

Трубка снова завопила голосом Лялина, который, похоже, забыл, что по телефону не обязательно орать, чтобы тебя услышали:

— Как сдаваться?! Зачем сдаваться?!

— Там в организации этой очень плохие дела творятся. Мы пофотографировали кое-что, девочка, свидетельница, у нас сейчас. Вот об этих делах и хотим сообщить твоим коллегам.

— Никуда не ходить! Сидеть! Ждать меня! — рявкнул Лялин и добавил:

— Объявили посадку, я скоро буду!

— В какой аэропорт прилетаешь?

— А вам зачем? — вдруг довольно спокойно поинтересовался Лялин.

— Встретим тебя.

— А… Ну, давайте. Сейчас спрошу, куда прилетаем, я не узнал даже, забыл обо всём с вами, — голос его стал менее слышен, — Девушка, девушка! А куда прилетаем? В «Домодедово»? Говорят, аэропорт «Домодедово»

— Понял. Будем там.

— Ну, давайте, авантюристы. Ждите. И чтобы никакой больше самодеятельности!

— Поняли, — усмехнулся Павел, — ждём. Лети спокойно.

— С вами спокойно не получается, — буркнул Лялин и отключился. Павел аккуратно положил трубку на старинный аппарат, рухнул в кресло и захохотал.

— Ну, вот и всё. Поспать теперь уже не получится. Девчонки, Андрей, Серёг, вы давайте по постелям, а я за Лялиным поеду.

— Я с тобой! — дружно подорвались верная жена и Ясень с Андреем.

— Злат, ты спать! Это не обсуждается. Андрюх, Серёг, спасибо, вместе веселее, конечно.

— Тогда бегом на кухню, — Злата ослушаться не посмела, но и своё слово вставила:

— И не вздумайте сопротивляться, как хотите, но голодными не отпущу.

Не собираясь отказываться, умяв исключительно подходившие по времени гороховый суп с рёбрышками и картошку с селёдкой, мужчины собрались в аэропорт, снабжённые нарезанными яблоками и грушами.

— Чтобы не заснули в дороге, — прокомментировала Злата, сунув им в руки по пластиковой коробке с фруктами, — и обещайте петь всю дорогу. Громко и с душой!

— Туда — обещаем.

— А обратно мы будем отчитываться, а Лялин — вопить. Так что не заснём.

— Ну, тогда ладно. Лялин у нас такой громкогласный, что и вправду не уснёте, — успокоенно кивнула Злата, и Павел с Ясенем и Андреем уехали.

Лялин и вправду вопил. Но не долго. Предусмотрительные Рябинин и Симонов в круглосуточном кодаковском павильончике распечатали фотографии, снятые ими в оплоте «тренингистов». И пока Павел вёл машину, Андрей и Ясень показывали их майору, сопровождая каждую подробным рассказом. Лялин в свете проносящихся мимо фонарей разглядывал подсунутое и молча качал головой. К тому моменту, когда они подъехали к дому Рябининых, глаза Лялина уже горели охотничьим азартом и даже восторгом.

— Ну, вы даёте, мужики! Ну, сильны! И молодцы, конечно. Неправильно говорю, но скажу. Я бы тоже так поступил. Всё верно. Не могли в по-другому, конечно. Не волнуйтесь, как-нибудь расхлебаем. А девчонки-то каковы! И Злата, и Иришка! Я-то, с Ириной познакомившись на свадьбе вашей, думал, что она тихая и ранимая. Она ж полсвадьбы проплакала! А она просто индейская скво! Это ж надо, в зад этому козлу стрелу вогнать! Во даёт!

— Да, она такая, — согласился невероятно гордый Андрей, и все покосились на него с понимающими усмешками.

— Готов ты, парень, — не сдержался Лялин.

— Готов, — кивнул счастливый Симонов, которому вопреки непростой ситуации хотелось всем и каждому хвастаться своим неожиданным счастьем, — совсем готов.


Неизвестно, как авантюрный квинтет вышел бы из ситуации, не разыщи отец Пётр Лялина, но с приездом майора всё закрутилось, завертелось, затянулось в тугой узел… И маленький отряд, как ни странно, выбрался из эпицентра этого неприродного катаклизма с малыми потерями. А вот «тренингисты» с большими. Не зря, выходит, настоятель Никольского храма, отслужив службу и обещанный молебен, полвечера дозванивался до мамы Лялина, а та, в свою очередь, сидела у телефона, дожидаясь звонка сына-отпускника. Он действительно позвонил, как они и договаривались ранее, и получил от проникшейся серьёзностью момента мамы категоричный приказ срочно связаться с батюшкой. Лялин удивился, но отцу Петру позвонил, выслушал короткий красочный рассказ, взбеленился, бросил всё и рванул в аэропорт, обещая самому себе и друзьями устроить им такую… нет, ТАКУЮ головомойку, которой они никогда не забудут.

На протяжении всего полёта он так яростно и самозабвенно скрежетал зубами, что его соседка, пожилая неестественно кудрявая дама интеллигентного вида, с ужасом поглядывала то на него, то в иллюминатор, словно пытаясь увидеть там причину неадекватного поведения попутчика. Попутчик, не желая стать причиной паники на борту, всякий раз, почувствовав на себе её обеспокоенный взгляд, выдавал гримасу, долженствующую обозначать благожелательную улыбку. Но вместо успокоения его ужимки вызывали у дамы явные признаки паники. Она попеременно поглядывала то в проход, то на стюардессу, то на то место над головой, откуда, если верить бортпроводникам, должны выпрыгивать в случае необходимости кислородные маски.

— Не волнуйтесь, — не выдержал злой до ужаса, но даже в раздражении не перестающий быть человеколюбивым Лялин и случайно срифмовал:

— Я не тот. Я совсем наоборот.

Дама от звука его голоса в ужасе подпрыгнула, собралась было потерять сознание, но почему-то передумала, собрала волю в кулак и уточнила:

— Кто не тот? И что за наоборот?

— Я не террорист. Я майор милиции.

— Да?! — заросший, пропахший костром, основательно искусанный комарами и прочими кровососами сосед с образом доблестного милиционера в её химически кудрявой голове никак не совмещался. Но она решила, что в целях всеобщей безопасности лучше с ним не спорить, и вежливо покивала:

— Да. Да-да. Милиция. Это хорошо. А то я уж думала, что, возможно, самолёт падает. Но раз вы милиция, то всё в порядке, в полном порядке.

— Что в порядке? — не сдержался любящий определённость Лялин. — Если я милиция, то самолёт перестанет падать? Боюсь вас разочаровать, но это не в наших силах. Если самолёт падает, то это не к нам. Это к Господу Богу. Так что рано вы успокоились.

В глазах соседки плеснулся такой откровенный ужас, что майор, наконец, чуть успокоился, пожалел ни в чём не повинную даму, имевшую несчастье лететь рядом с ним, когда он пребывал в крайнем раздражении, и примирительно похлопал её по наманикюренной ручке:

— Но в остальных случаях — я к вашим услугам. — И сунул ей в судорожно сжатые пальцы завалявшуюся в кармане джинсов мятую визитку.

— В каких остальных? — дама уже давно поняла, что следовало бы прекратить этот бессмысленный и пугающий разговор, но сосед просто гипнотизировал её.

— Ну, сумку украдут, по голове кирпичом треснут, отравят, задушат, пристрелят, взорвут, машиной переедут, в шахту лифта сбросят, — легкомысленно пожал плечами слегка оттаявший Лялин, выглядывавший в иллюминатор родное Подмосковье, — тогда обращайтесь. Всё сделаем в лучшем виде.

— Сп…Спасибо, — справилась с собой соседка и визитку спрятала в сумочку. — Я обращусь… Если что… Простите, у вас, случилось, наверное, что-то. Вы были так расстроены, так, простите за откровенность, скрежетали зубами…

— Да? Это я от злости. Лечу руки и ноги отрывать за самовольство.

— Подчинённым? — дама уже горячо сочувствовала ему.

— Свидетелям.

Дама в крайнем ужасе открыла рот. Закрыла его. Похлопала глазами. И… промолчала. Вернее, замолчала. Уже до самой Москвы. Что Лялина вполне устраивало.

Июнь 2000 года. Москва и Подмосковье

В понедельник у Ирины был первый устный экзамен. То есть, у детей, конечно. Но Ирина Сергеевна на этом экзамене была ассистентом. После насыщенных выходных ей хотелось спать, спать и ещё раз спать. Но увы… От бумажной работы увильнуть ещё можно, но от экзаменов…

Поскольку допросы, официальные и дружеские, затянулись до глубокого вечера, заночевать снова пришлось в Никольском. С утра пораньше Андрей подвёз её к дому, чтобы она переоделась в соответствии со статусом, подождал и доставил до школы.


Накануне вечером они долго гуляли по посёлку. Она зачем-то завела бесконечный разговор о его родне, бабушках и дедушках. И он послушно начал пространно рассказывать о предках, сердясь на Ирину и на себя. На Ирину за то, что втянула его в ненужные воспоминания. На себя — за согласие на эту бессмысленную беседу. Нет, конечно, поговорить о семейной истории было бы даже интересно. Но не сейчас и не с Ириной. Потому что с ней и в этот момент он должен был говорить совсем о другом.

И под высокой берёзой Андрей не выдержал, совершенно мелодраматично остановился на полуслове, повернулся к девушке и прижал её к себе, уткнувшись лицом в короткие прядки светлых волос. Стало щекотно и сладко. Она молчала и дышала ему в грудь там, где с ужасающим грохотом долбилось о рёбра его сердце. И он вдруг почувствовал, что твёрдые, напряжённые руки её, поначалу упёршиеся в его грудь, обмякли, скользнули вниз и вокруг него. Скользнули и так естественно легли ему на спину, поглаживая и согревая.