— Не бойся! Я тебя на съедение не дам. Ты у меня четыре года пашешь, я у тебя на уроках раз двадцать была, каждый день вижу, чем ты живёшь и как работаешь. Что мы только не пережили вместе, и всяким кляузникам не сдадимся. Ишь, чего удумали! Лучшие кадры мне грязью поливать! Я им покажу! — она погрозила кулаком в разные стороны и направилась в комнату отдыха, поманив Ирину за собой.

— Пошли, Ириша, кофейку хлебнём и покумекаем, откуда ветер дует.

Оказалось, что, начиная с первых чисел апреля, сначала в районное управление образования, а потом и в Департамент поступили три жалобы якобы от возмущённых родителей учеников Дунаевой Ирины Сергеевны. В жалобах говорилось, что вышеупомянутая учительница химии не владеет материалом, не умеет найти подход к ученикам, завышает оценки, то есть ставит, не соответствующие уровню знаний, и прочая, прочая.

Ирина слушала и холодела. Ей было невыносимо противно и в то же время, копошилась в голове мысль, что, возможно, всё так и есть, а она просто не умеет трезво оценивать себя.

— Понятно, Полина Юрьевна… — голос не слушался, но раздавленная Ирина даже не пыталась прокашляться.

— Да что тебе понятно?! — темпераментная Морозова завелась с пол-оборота, грохнула чашкой по столу и повторила, разрубив предложение на части и повышая на каждой последующей голос. — Что? Тебе?! Понятно?!! Что какие-то кляузники, а, скорее всего, один кляузник, побоявшиеся или побоявшийся даже подписать свои доносы, настрочил бредовую бумажонку, желая сделать тебе гадость, и отправил в вышестоящие инстанции?!

— Три бумажонки, — убито пискнула Ирина.

— Ну и что?! Ты теперь собралась увольняться по собственному желанию и идти работать в хранилище районной библиотеки, чтобы не попадаться людям на глаза и не портить им жизнь?!

Ирина, которая успела подумать именно об этом, испугавшись проницательности начальства, вжала голову в плечи и тоскливо кивнула. Морозова покачала головой и продолжила:

— Нет, я против библиотек ничего не имею — они очень даже нужны. И библиотекари — настоящие подвижники и сеятели культуры. Но ты! Ты! Ты — учитель! Поверь мне! Я в школе сто пятьдесят лет работаю… почти. У меня родители были учителями, бабушка преподавала в институте, а дедушка тоже был директором школы. Я учителей за версту вижу! Или тех, кто мог бы ими быть. У меня нюх на них. Я ещё никогда не ошибалась.

Иногда приходит матрона устраиваться на работу и начинает: да у меня стаж, да у меня разряд, да у меня все по струнке ходят, да я такая-разэтакая. А я вижу, что она детей ненавидит! Всё. Это не учитель. Методист — да, может быть, и получится. А учитель — нет. А иногда устраивается на работу ко мне дитё натуральное, вот хоть как Злата твоя или Вадим Лопухов. Они ж восемнадцатилетие едва успели отметить, когда к нам попали. Зелёные второкурсники. А учителя! Их всего-то и надо было направить чуть-чуть. Понимаешь?

Ирина кивнула. Про Вадима и Злату она была согласна.

— Вот и хорошо, что понимаешь… — Полина Юрьевна сбавила обороты. — Тебе нельзя из школы уходить. Школа… она ведь настоящих учителей никогда не отпускает… Тебе сны про детей своих снятся?

— Да…

— А что я говорю?! Учитель! И будут сниться! Всю жизнь! А если уйдёшь — несчастной станешь. Поэтому давай не слёзы лить, а думать. Что не так ты сделала, или, скорее, кому ты дорогу перешла. Потому что я больше чем уверена, что ноги у этой истории с кляузами растут не со стороны разгневанных родителей. Я после первого доноса пригласила всех председателей родительских комитетов, ты же знаешь, у нас с ними работа хорошо поставлена, и побеседовала. Не напрямую, нет. А так, мол, как учёба, как учителя, какие настроения бродят в среде родителей? Ни одного нарекания в твой адрес. Наоборот, только благодарности. Так что дело не в этом. Тем более, будь родители недовольны, они бы в первую очередь ко мне пришли, а не стали писать через голову всякие бумажонки. Не они это. А вот кто? Давай думать.

— Я не знаю, правда, Полина Юрьевна… — Ирина чувствовала себя совсем разбитой.

— Скажи-ка мне, ты никому в последнее время не отказывала?

— То есть?

— Ну что «то есть»? Что «то есть»? Ты у нас девушка молодая, симпатичная, да что я говорю — красивая. Кавалеров наверняка тьма. Вот и вспоминай, кому от ворот поворот дала.

— Да никому я не давала от ворот поворот! У меня и кавалеров-то нет! — Ирина вспомнила синие очи доктора Симонова и горько улыбнулась.

— Как это нет?

— Да вот так… Нет и всё.

— Так, это мои недоработки, — помрачнела Морозова, — раз мои лучшие кадры, кроме работы нашей каторжной, света белого не видят. Поняла, буду исправлять.

— Не нужно ничего исправлять, правда, Полина Юрьевна! Я вас прошу…

— Хорошо. Не нужно, значит, не нужно. Ты только сама совсем уж на себе крест не ставь. Сейчас вон весна, оглянись вокруг, может, увидишь достойного парня… — Ирина снова вспомнила про Андрея, вздохнула и покраснела. Деликатная директриса притворилась слепо-глухо-немой и откинулась на спинку кресла, попивая кофе. Надолго её не хватило, и она продолжила:

— Или давай с другой стороны зайдём. Не было ли ситуации, когда ты отбила у другой парня?

Ирина вспыхнула, а Полина Юрьевна замахала руками:

— Ты мне не отвечай, не надо. Но сама подумай, не было ли такого, даже если случайно. Причём не обязательно в последнее время отбила, может, и раньше. Но не слишком давно, месть, конечно, блюдо, которое подают холодным, но не протухшим же. Так что школу с институтом можешь забыть. А вот год-полтора вспомни. И нечего посмеиваться! — Ирина и вправду повеселела, слушая любимое начальство. — Ты не смейся, а по шагам вспоминай. Потому что уж слишком много на тебя свалилось за последние два месяца. Я не в буквальном смысле, не про доску. А в переносном. То журнал, то кляузы… Да ещё и замуровали тебя…

Ирина вытаращила глаза.

— Ну что ты удивляешься?! Знаю я, знаю. И на Злату не думай. Твоя подружка драгоценная, даже если бы я её спросила, молчала бы. Она ж, как пленный белорусский партизан на допросе в гестапо, умрёт — но своих не выдаст. Не она это. А кто — не скажу. У тебя свои секреты, у меня — свои. И у стен есть уши. Только поверь старой седой директрисе, всё это звенья одной цепи. Поймёшь, кто виноват в одном случае, — размотаешь всё… А теперь иди. По поводу доносов не беспокойся. Я буду не я, если позволю такую девочку обидеть.

Потрясённая Ирина встала и на негнущихся ногах пошла к двери.

— И ещё! — окликнула её директриса. — Пообещай мне влюбиться. И в ближайшее время!

— Я уже, — неожиданно для себя призналась девушка. Полина Юрьевна внимательно посмотрела на неё и погрустнела:

— Безответно? Ну что ж за мужики такие слепые пошли? Такую девочку чудесную не замечают. Ничего, Ириш, прорвёмся! Вот увидишь! Ещё встретишь ты такого, как мой Михаил.

Всей школе была известна горячая любовь начальства к своему мужу и его не менее горячая к ней. Вырастив двух дочерей, они продолжали нежно опекать друг друга. Директор крупного завода Михаил Игнатьевич частенько бывал на школьных мероприятиях и всячески помогал жене. А уж когда она болела и лежала в больнице после трёх тяжёлых операций, вообще от неё не отходил. Ирина это точно знала — сама видела, когда навещала Морозову. Поэтому она, понимая, что Полина Юрьевна пожелала ей, на её взгляд, самого лучшего, благодарно улыбнулась и вышла.

Ирина сидела за столом, накручивая на палец короткую прядку. Прядка была столь коротка, что упорно не желала накручиваться, но Ирина, заимевшая эту привычку ещё в школе, когда носила она длиннющие косы аж до… в общем, очень длинные косы, продолжала теребить многострадальную причёску и читала работы своих десятиклашек. Вернее, уже одиннадцатиклашек — вчера был их последний учебный день в десятом классе.

У них была традиция. Перед летними каникулами ребята писали послания себе самим, клали их в конверт, заклеивали, а осенью вскрывали, читали и снова убирали — уже до выпускного вечера. Пару лет назад это пришло в голову Ирине. Удивительно, но за три летних месяца менялось очень многое, «письма к себе повзрослевшим», как называли их её дети, так понравились, что они писали их вот уже в третий раз. И каждый раз она спрашивала позволения почитать написанное, ребята не возражали. Вот и сейчас она изучала послания. Первого июня начнутся экзамены, а пока в школе стояла невероятная тишина. Звонки ещё не отключили, и они в пустых коридорах звучали так громко и раскатисто, что Ирина даже вздрагивала иногда, зачитавшись.

С утра был педсовет по итогам года и подготовке к экзаменам, потом Ирина решала вопросы с организацией городского лагеря, который каждое лето работал в их школе, — в этом году ей выпало быть его начальником. До «писем» она дорвалась лишь к вечеру и теперь сидела в залитом вечернем солнце кабинете, грызла хрустящее яблоко и читала. Смешная, высокая и тощенькая Варя Кузнецова, совершенно не похожая на почти выпускницу, как всегда поразила Ирину. «Вот увидите, Ирина Сергеевна, я обязательно стану первой женщиной — президентом России. А на инаугурацию приглашу Вас, вместе с мужем и детьми. Вы ведь будете мной гордиться?»

— Ох, где ж их взять-то, мужа и детей? Умница ты у меня, Варвара Ильинична, ни одной ошибки в «инаугурации»… Буду, буду, гордиться, Варюша, ещё как, — Ирина покивала и улыбнулась, сложила пополам записку будущей первой женщины — президента и аккуратно поместила в большой конверт. Почему-то многие писали не себе, а ей. Вот и Варя тоже…

Осталось несколько «писем», она потянулась за следующим. Ага, Алёши Симонова. Она развернула лист и принялась читать.

«Ирина Сергеевна, я понимаю, что мои будут волноваться, поэтому и сообщаю Вам. Родители уехали, а с братом мы поссорились, но, пожалуйста, всё равно скажите ему, что со мной всё в порядке. Уверен, что в поисках утраченного, меня, то есть, мой драгоценный брат в первую очередь примчится именно к Вам. Знаю, что Вы непременно испугаетесь, а я этого совсем не хочу, поэтому и пишу о своих планах. Мы с Костяном Добролюбовым уехали на заработки. Он тут в пригороде нашёл возможность на стройке разнорабочими подработать, вот и решил попробовать. Косте очень нужны деньги, а я с ним за компанию — не отпускать же одного. Заодно и чистым воздухом подышим. Через месяц, думаю, объявлюсь. А до этого пусть меня не ищут. До осени, Ирина Сергеевна! А в сентябре поедем в Питер. Вы же обещали».