Ирина пожала плечами, покачала головой и с интересом воззрилась на начальство, которое в глубине души считала не просто хорошим, а идеальным.

— Да простейшие. Первая — набрать лучший коллектив. Вторая — этот коллектив холить, лелеять и ото всех защищать. И всё. По-хорошему, если эти два пункта соблюдены, директору больше делать нечего. Остальное учителя сами сделают. Это при условии, что выполнен первый пункт, конечно. — Полина Юрьевна помолчала и хитро улыбнулась. — А я, говорят, неплохой директор. Скромный, главное. И коллектив у нас уникальный. Поэтому за вас загрызу любого. Иди работай, Ириш, и не волнуйся. Всё будет хорошо. Но к детям присмотрись. Что-то непонятное происходит. И мне это ой как не нравится.

Костик Добролюбов вздохнул, посмотрел в пустой угол на кухне и, ссутулившись, поплёлся к маме. Дверь была закрыта. Костик постучался и бодро позвал:

— Мам, ма-ам!

— Что тебе? — голос матери был раздражённым до нельзя.

— Мам, ты куда холодильник дела?

Дверь резко распахнулась и мама, нехорошо улыбаясь, твёрдо ткнула ему в лоб своим тонким пальцем:

— А с чего ты взял, что это я? Может, твой отец пропил?

Костик мучительно скривился и затряс лохматой головой:

— Папа не мог, мам. Ты же знаешь, он не такой!

— Такой, такой! — она издевалась над ним, и ей совсем не было жалко своего старшего четырнадцатилетнего сына. Младший, Ростик, ещё не пришёл из садика, и Костик надеялся, что хотя бы сейчас мама вспомнит, что он тоже её ребёнок. Но она стояла в дверях, уперев левую руку в косяк, и старательно отводила взгляд.

— Мамочка… — голос у Костика дрогнул, и ему самому вдруг показалось, что он сейчас заплачет и уткнётся в тёплые мамины колени, как в детстве. И так мучительно захотелось, чтобы всё стало как прежде, чтобы мама снова стала мамой, а не… не чужой злобной тёткой, упорно отводящей глаза под его умоляющим взглядом. Пожалуйста, пусть всё вернётся… И папа опять будет весёлым и сильным. И они будут любить друг друга, и его, Костика, своего первенца, и маленького шестилетнего Ростика. А всё, что случилось с ними за последний год, окажется кошмарным сном, от которого он проснётся, дико крича, в слезах и поту, но твёрдо зная, что сейчас раздадутся быстрые шаги и в комнату вбегут папа и мама. Вместе. И будут обнимать его и теребить, чтобы он окончательно проснулся, и целовать, и шептать глупости. Но ничего этого уже не было. И не могло быть.

А была тоска, такая тягучая, вязкая, что Костик путался и задыхался в ней, не видя просвета. В комнате матери вдруг загудел мотор — холодильник не собирался покрывать ложь матери. Костик глянул через её плечо:

— Отец, говоришь…

Она раздражённо дёрнула уголками губ и промолчала. Костик молча повернулся и поплёлся прочь.

— Холодильник теперь будет стоять у меня в комнате! И дверь я буду запирать! — она не выдержала и закричала вслед. — Я не собираюсь кормить ещё и этого! Я пашу как лошадь, покупаю продукты, а ты добреньким хочешь быть за мой счёт! Не выйдет! Теперь будешь только под моим присмотром есть! Ни куска не дам ему! И следить буду, чтобы и ты не дал!

Костик в ужасе обернулся:

— Мам… Ты что, мам? Он же умрёт от голода… — голос его сорвался, и он, не выдержав, заплакал. Слёзы текли по щекам и мальчик сердито вытирал их кулаком. — Мама, я тебя прошу… Я найду работу! Я буду тебе помогать! Только ты не делай этого. Он ведь у нас хороший! Ты вспомни, как мы жили! Мама…

Она зло посмотрела на него и процедила:

— Я всё сказала. Либо ты со мной, и я тебя кормлю, пою, одеваю. Либо ты с этим, и живите, как хотите. Хоть по помойкам объедки собирайте.

Её сын, её подросший четырнадцатилетний сын, смотрел на мать во все глаза и не мог поверить, что их счастливая жизнь превратилась вот в такое.

— Я всё понял, мама… Ты прости, но я… я с ним. Он умрёт, если его все бросят. Я не могу… Потому что помню, что он самый лучший, а ты… ты всё забыла…

Отец спал у себя в комнате, он проверил, когда пришёл из школы. Что ж, уже хорошо, что дома, а не в загуле. Костик быстро переоделся, нацепил старые мягкие джинсы, заношенный до состояния прозрачности свитер и куртку отца, в которой тот раньше — в их счастливой жизни — гулял с Джоем. Она была ещё ему великовата, отец был шире в плечах и выше. Но свою собственную приличную куртку надо было оставить для школы, а старые все стали малы. Вырос он за эту зиму, оказывается.

На улице было пасмурно, но всё равно остро пахло весной. Костик глубоко вздохнул, расправил плечи и направился к магазину — там он договорился с продавщицей тётей Клавой, которая работала здесь сто лет и знала ещё его бабушку, что ему дадут подработать. До вечера он таскал коробки и коробищи, передвигал какую-то мебель в подсобке и с готовностью откликался на каждую просьбу. Когда стемнело, тётя Клава подозвала его и протянула смятые купюры:

— Держи, ты хорошо работал. Пойдём, я тебя покормлю.

Костик взял деньги и улыбнулся:

— Спасибо, тёть Клав, но я лучше сейчас куплю еды и домой побегу.

— Ну, беги, беги, Костик, — она тяжело вздохнула и, потянувшись, пригладила большой красной ладонью его вихры. — И спасибо не за что говорить, я тебе не милостыню даю, а честно заработанное. Ты приходи завтра, хозяин тобой доволен, согласился тебя взять. Я с ним договорилась, что ты будешь приходить по утрам и вечером. Тебе в школу к которому часу?

— К восьми тридцати.

— Ну, тогда к семи подбегай, поработаешь часок с небольшим и на уроки. И вечером будешь пару-тройку часов работать. Вот на жизнь и хватит.

— Спасибо, тётя Клава.

Она махнула рукой:

— Да не на чем, Костик, я твою бабушку хорошо помню, чудесная была женщина. Мой Васёк у неё в группе в садике был. Уж она с ними возилась. А они, мелкота-то, её обожали… Ты на неё похож… Ну, иди, наш новый грузчик! Только… пообещай мне, что школу не бросишь, ладно?

— Не брошу… Мне никак нельзя.

Продавщица обрадовалась:

— Ну, вот и молодец! Беги, беги, Косточка. Да не боись — не пропадёшь. Не в лесу живёшь — среди людей.


Костик прошёл в торговый зал, купил самое необходимое, чтобы хватило на ужин им с отцом и осталось на завтра. Не потраченные деньги аккуратно сложил и спрятал во внутренний карман старой отцовской куртки. Рука наткнулась на какую-то бумажку. Он достал, собираясь выкинуть, и замер. С изрядно потрёпанной фотографии на него смотрели и весело смеялись мама и папа. Молодые, счастливые… Сзади папиной рукой аккуратно написано «Февраль 1986 года. Мы узнали, что у нас будет Костик». Захотелось плакать. Мальчик подхватил пакет с продуктами, шмыгнул носом и почти выбежал на улицу. Продышавшись, он ещё раз посмотрел на фотографию, аккуратно положил её обратно в карман и решительно зашагал к дому. Теперь он знал, что должен делать.

Полина Юрьевна вызвала её к себе в середине мая. Вообще, у них в школе в кабинет к директору входили запросто, безо всякой дрожи и чинопочитания. И вызовы на ковёр случались редко. Если уж ей что-нибудь нужно было, директриса имела обыкновение приходить сама. «В гости», как она выражалась. А уж к секретарю Леночке вообще бегали по всем вопросам, так как была она компетентна и хорошо информирована. И в приёмной иногда чаи с Леночкой гоняли. Но тут, когда Ирина по привычке без стука влетела в приёмную, Лена неожиданно серьёзно посмотрела на неё и приложила палец к губам: не шуми.

— Что? — Ирина так удивилась, что даже перешла на шёпот.

— Не шуми. У Полины голова раскалывается. Случилось там что-то. Какая-то кляуза на тебя. И уже не первая, Ириш. Подожди немного, сейчас она в комнате отдыха с Департаментом ругается.

И точно, из кабинета доносилась темпераментная речь директрисы, приглушённая двумя закрытыми дверьми. Слов понять было нельзя, но экспрессия говорила сама за себя. Лена прислушалась и покачала головой:

— Позвонила им уж минут пятнадцать назад и кроет их последними словами, за тебя грозится загрызть. Я ей чай носила, так чуть поднос от страха не уронила. Чтобы наша Полина да такие выражения!

— Когда первая жалоба поступила? — Ирине, работавшей уже четвёртый год и никогда не имевшей нареканий, стало больно, но она постаралась не показать виду.

— С месяц назад. А потом ещё две. Одна коллективная.

— Что ж Полина Юрьевна мне раньше ничего не сказала?

— Ты ж её знаешь, она нам всё только в крайних случаях говорит. Могла бы и сейчас тебе ничего не рассказала бы…

Ожил селектор, и Полина Юрьевна устало спросила:

— Лен, Ирина Сергеевна не подошла?

— Ждёт, Полина Юрьевна.

— Заходи, Ирин. Ленуль, сделай нам кофейку, пожалуйста.

Ирина встала и открыла дверь:

— Можно?

— Да давай уж, Ириш.

Директриса сидела за столом, обхватив голову руками, и на подчинённую свою подняла совершенно несчастный взгляд. Такой Ирина не видела у неё никогда. Ни после тяжёлой болезни, которую два года назад перенесла Морозова, ни во время их кошмарного ремонта, ни в минуты усталости. Ей стало страшно. И очень жаль их самоотверженную директрису. Лучшую из возможных. Полина Юрьевна похлопала рукой по столу: садись, мол. Ирина прошла по до боли знакомому кабинету и села на своё любимое место, под раскидистой драценой.

— Ириш, — директриса говорила хрипло и тихо, будто сил у неё не было. — Дела-то творятся совершенно непонятные. Сейчас я тебе расскажу, что знаю. А ты со мной поделишься информацией. И вместе будем думать. Хорошо?

— Хорошо, — кивнула девушка, — только я пока ничего не понимаю.

Открылась дверь и в комнату отдыха на цыпочках проскользнула Лена — кофе варить, пока они будут разговаривать. Полина Юрьевна встала, оправила жёлтое трикотажное платье в мелкий чёрный горошек на своей почти идеальной по пропорциям, но приближающейся к центнеру по весу фигуре (то есть её фигура явно подходила под тип «песочные часы», но часы эти несколько тяготели по размеру к гигантским), тяжело промаршировала по коричневому ковролину и поплотнее закрыла дверь в приёмную. Потом подошла к Ирине, погладила её по коротким волосам и зловеще улыбнулась: