Юлия Климова - Действуй, Принцесса!

«Я понимаю, все это очень сложно…»

– А вы знаете, что меня ждет завтра? – спросила я, наклонив голову набок, и хитро прищурилась.

Нина Филипповна неторопливо поднялась, в одну руку взяла чашку, другой прижала ежедневник к груди и ответила заговорщицки, почти шепотом:

– Завтра приедет мать Павла, но учти: я тебе ничего не говорила.

Мать Павла Мария Александровна всегда казалась мне очень красивой женщиной, при знакомстве я даже мысленно подобрала ей имена: Илона или Элоиза. Смешно… Я просто не могла представить, что у этой высокой блондинки с внешностью киноактрисы может оказаться рядовое имя. Теперь же, встретившись с ней взглядом, я давала ей другие имена, например Горгона, и испытывала при этом весьма недобрые чувства. Чего стоила моя вредность! А дух противоречия? Об этом духе последние дни я вообще не успевала забывать – он постоянно ерзал в душе и держал меня в состоянии непокоя. Он был моим союзником…

Чайный столик накрыли на три персоны, что говорило только об одном: откладывать свои стратегические планы в долгий ящик Эдита Павловна не собирается. Пока я (в ее понимании) нахожусь одной ногой там (в пучине вседозволенности), а другой ногой здесь (на правильном берегу послушания), нужно торопиться. Но благодаря Нине Филипповне я заранее настроилась на бой и собиралась ловко отбивать любые удары, сохраняя при этом достоинство и хладнокровие. О, стреляйте в меня, стреляйте! Вот флаг свободы, развевающийся над моей головой (уже изрешеченный пулями), вот полосы тельняшки, а вот и моя грудь… Стреляйте!

Иногда, чтобы пережить темную полосу, нужно вывернуть ситуацию наизнанку, отделиться от собственного тела, взмыть к потолку и начать наблюдать за происходящим со стороны. Жизнь с тетей Томой научила меня многому, особенно терпению и способности не унывать, даже если вся деревенская общественность, включая участкового, ополчилась против, вооружилась вилами и идет в сторону нашего дома. «Спасибо, тетя Тома», – мысленно поблагодарила я.

– Жара не спадает… Хорошо бы зарядили дожди, – Эдита Павловна скользнула равнодушным взглядом по тарелке с ароматным лимонным печеньем и положила левую руку на подлокотник кресла. – Дела идут хорошо. В прошлом месяце я открыла новый салон в Праге, он меня несколько беспокоил, но публика довольно быстро сориентировалась, потому что Ланье – это качество, стиль и высокая планка. И это на все времена.

– Абсолютно с вами согласна, – произнесла Мария Александровна и сдержанно улыбнулась.

– И я тоже согласна, – вклинилась я в разговор лишь потому, что за двадцать минут чаепития не проронила ни слова, а уже было пора произнести несколько дежурных фраз.

Я сидела ровно, положив руки на колени, излучая доброжелательность и учтивость, чем наверняка сбивала с толку и бабушку, и Марию Александровну. Они одновременно повернули головы ко мне, но я потупила взор и принялась рассматривать кружева на белоснежной скатерти. «Скорей бы это закончилось, скорей бы…»

– Чем ты собираешься заниматься в ближайшее время? – небрежно поинтересовалась Эдита Павловна.

– Хочу встретиться со своими подругами из частной школы, – соврала я, специально уточнив, из какой именно школы. Бабушка могла предположить, будто меня опять зовет в свои объятия деревня, а мне совсем не хотелось, чтобы она поперхнулась чаем, вновь вызвала Льва Александровича Бриля и моя совесть затем опять издавала противное «кхе-кхе».

– Это правильно, – одобрила Эдита Павловна (про себя она наверняка подчеркнула, что девочки из частной школы принадлежат к сливкам общества, а значит, не опасны: не научат меня распевать частушки, щелкать семечки и доить коров). – Я оставлю вас на минутку, – сказала она, поднимаясь. – Лев мне прописал лекарства, и я должна принимать их каждые два часа.

Ход конем. Меня, точно лакомый кусочек мяса, бросили в клетку к тигрице. На перевоспитание.

«До чего же кружева на скатерти интересные… – мысленно протянула я, считая дырочки и завитки. – Один, два, три…»

Что можно было поделать со шкодливым настроением? Пожалуй, ничего.

Мария Александровна выдержала паузу, затем поправила светлые волосы, тряхнула головой и начала с главного:

– Анастасия, я знаю, между тобой и Павлом произошла ссора. Он мне доверяет и рассказал обо всем. Хочу сказать сразу, я горжусь своим сыном и считаю, что ты слишком торопишься. Да, ранее я была против вашего общения, и на то были веские причины…

– Какие? – перебила я, кукольно распахнув глаза.

Думаю, Мария Александровна с удовольствием бы убила меня в ближайшую минуту, как-нибудь элегантно, по-женски, например, подсыпала яда в чашку… Я опасливо покосилась на свой чай, но потом пришла к утешительному выводу, что бояться нечего – живая я представляла собой огромную ценность (вернее, не я, а богатство семьи Ланье, частично громыхающее за мной в качестве приданого). И, соответственно, меня нужно беречь, а не лишать жизни. Уф.

– Когда у тебя будет сын, ты меня поймешь, – высокомерно произнесла Мария Александровна, и ее глаза холодно блеснули.

Запахи отчего-то обострились, я вдохнула терпкость лимона, пряность мяты, своеобразие бергамота… О, она ненавидела меня и при этом уговаривала продолжить отношения с Павлом! «Не представляю, чтоб однажды я навязывала своему сыну девушку, которая мне не нравится, и поступала я так потому, что она из обеспеченной семьи».

– Надеюсь, сын у меня скоро появится, – ответила я, запоздало сообразив, что мои слова будут истолкованы неправильно.

– Что?! – раздалось в ответ, и чашка звякнула о блюдце.

– Нет, вы меня не так поняли! – замотала я головой. – Я в том смысле, что люблю детей и когда-нибудь…

– Понятно, – выдохнула Мария Александровна, ожидавшая от меня какой-нибудь катастрофы. Взяв с края стола салфетку, она обмахнулась ею, положила на место и вновь превратилась в фарфоровую статую. – Ты должна встретиться с Павлом. Ты должна с ним поговорить. Об этом я тебя прошу как мать.

Все это вовсе не походило на просьбу: теперь Мария Александровна была категорична и строга, видимо, терпение подошло к концу, а желание немедленно получить хоть какой-нибудь результат добавило раздражения.

Я превратилась в улитку, спряталась в домик и стала мечтать о побеге. Немедленном, успешном. Но напольные часы тикали, точно говорили: «Нельзя, надо выдержать, именно в этом – победа».

Представив, как бабушка марширует по столовой туда-сюда, давая нам возможность поговорить, я сдержала улыбку. Все же я входила во вкус спектакля под названием «Жизнь в доме Ланье» и, кажется, уже была отравлена аплодисментами. Ну, можно же аплодировать самой себе?

– Павел сегодня звонил и просил о том же, но я отказала. Наши отношения закончились.

Невозможно пить лекарство так долго – наступило время вернуться бабушке. Эдита Павловна плыла к нам со спокойным выражением лица, но ее глаза вопросительно блестели, выдавая нетерпение. Видимо, Мария Александровна подала какой-то знак, потому что бабушка поджала губы и опустилась в любимое кресло быстро и недовольно.

– Какая невыносимо гадкая микстура, – произнесла она и убила меня взглядом.

Неделя прошла спокойно (если не считать бабушкиного подчеркнуто-сдержанного отношения ко мне). Кора с мужем уехали отдыхать на какие-то далекие полуострова, оставив обиженную Леру дома.

«Мне совершенно не до тебя», – проворчал перед отъездом Семен Германович, и моя двоюродная сестра после этого кричала о несправедливости почти целый час. Я сидела в кресле на первом этаже со стопкой журналов в обнимку и с интересом слушала Лерины витиеватые восклицания об эгоизме родителей, алкоголизме молодого поколения («потому что мы никому не нужны!») и о возросшем проценте самоубийств среди молодежи. Но Кора с задумчивой улыбкой на лице игнорировала выпады дочери – мысленно она уже стояла на песчаном берегу в умопомрачительном купальнике и взирала на изумрудную гладь океана.

Страдания Леры и меня оставили безучастной: я не испытывала к ней добрых чувств, и капризы, перемешанные со злостью, пролетали мимо, точно невесомый тополиный пух или зонтики одуванчика. Но, конечно, лучше бы она уехала…

Днем в субботу ко мне пришла бабушка. Она только что вернулась из центрального офиса Ювелирного дома и пребывала в редком для себя благодушном настроении. Ее глаза светились, искренняя улыбка не сходила с лица, румянец смягчал морщины, а прямое платье оливкового цвета с рукавами три четверти подчеркивало аристократизм и вкус. Эдита Павловна практически не появлялась в моей комнате, поэтому я с нетерпением ждала, когда узнаю причину ее визита.

Для начала бабушка поинтересовалась моими делами, спросила, какую книгу я читаю, выказала легкое недовольство по поводу журнального столика, якобы стоявшего не на том месте, а затем повернулась ко мне и произнесла:

– Через два часа нас ждут в галерее «Дюма». Пожалуйста, поторопись, тебе необходимо привести себя в порядок.

Планов на вечер у меня не было, поэтому я сказала «хорошо» и автоматически посмотрела на часы. Я не слишком любила подобные мероприятия (много обнимаются, прикладывают друг к другу напудренные щеки и восклицают: «О, дорогая, здравствуй!»), но иногда удавалось посмотреть действительно хорошие картины или покрутиться около статуэток и антиквариата. Наверное, я всегда была единственной приглашенной, равнодушно относящейся к закускам, шампанскому и светской беседе, зато живо интересующейся окружающим искусством. А чем еще может заниматься далеко не светский человек в галереях?

– Нужно решить, в чем ты поедешь. – Бабушка распахнула шкаф, склонила голову набок и, потратив минуту на придирчивое изучение моего богатства, сняла вешалку с бледно-серым платьем, оживленным на поясе серебристой ниткой. – Надень это, – произнесла Эдита Павловна, отправляя платье на спинку стула.